— Квентин, — она желала его так сильно, что уже почти чувствовала его мощное тело в себе, как он вдавливает ее в кровать своей тяжестью. Ей так не доставало этой властной, ласкающей тяжести, когда она спала одна. И все же она вырвалась из его объятий и увидела в его глазах холодную искорку злости, потому что он понял, что она собирается ему отказать.

— Я должна быть дома утром, я не хочу, чтобы Эмма проснулась и не нашла меня.

— Что ты играешь? Ты думаешь, она не знает, чтр ты спишь со мной, как и она — с Бриксом?

Клер сжалась:

— Я думаю, она это понимает, но я ей ничего не говорила. Но все равно, что бы она ни знала, у нас есть дом и я должна вести себя так, как живущая в нем, а не гулять по ночам, как безответственный человек.

— Боже правый. — Он прислонился к косяку двери. — Ты ответственная перед собой и передо мной. Эмма взрослая женщина, у тебя и меня свои дела, и они никого другого не касаются. — Он улыбнулся, но лицо было напряженно, и улыбка не получилась. — Все так должно быть, Клер — я терпелив с тобой, но я не привык что-то переделывать в своей жизни каждый раз, когда у кого-либо появляются новые идеи о том, как следует поступать.

Я не «кто-либо», я женщина, с которой ты спишь.

— Почему это так важно? — спросила она. — Какая разница — проведем мы завтрашнее утро вместе или нет?

— Я так хочу.

Клер подождала, но он ничего не добавил. Она взглянула на негр, чувствуя себя в ловушке. Он погладил ее волосы и привлек к себе. Его слова обдали ей ухо теплым дыханием.

— Ты должна решить. Я могу отвести тебя к машине, если ты выберешь это.

Его тело, казалось, окружило ее со всех сторон; Клер почувствовала, как исчезает в нем. Он поцеловал ее щеку, закрытые глаза, а затем губы, двигая ее языком, как своим. Он скользнул рукой под ее расстегнутое платье и накрыл ее грудь, сжал ее. У нее вырвался тихий стон, язык ее коснулся его губ, и оба поняли, что она остается.

Эмма склонилась к рабочему столу в одной из маленьких лабораторий «Эйгер», опустив голову на руку и посмотрела в камеру:

— Мне улыбнуться? — спросила она.

Тод Толлент ходил вокруг нее, как охотник вокруг добычи:

— Не знаю, — пробормотал он. — Что-то не так. Билл, выскажись. Ты творческий директор, не я.

Билл Страуд некоторое время созерцал Эмму. Рядом с ним то же делала Марти Л ундин, они под одним углом подняли головы и сверлили глазами Эмму. Ее голубая шелковая блузка и золотые волосы, казалось, сияли в абсолютно белой лаборатории, никакого другого цвета нигде не было. Эмма, уже привыкнув к тому, что ее разглядывают, рассеянно озирала комнату. Открытая баночка крема для лица стояла на стойке, и она пододвинула ее к себе. Крем был такой гладкий, мягкий, с изящным завитком в центре, что она не удержалась и погрузила палец в баночку и начала его перемешивать. Это было похоже на то, как смешивают холодные взбитые сливки, и она улыбнулась.

— Хорошо, хорошо, хорошо! — крикнул Тод. Его камера быстро защелкала, а он задвигался по комнате, то приседая, то вскакивая, и наконец, взобрался на стул, чтобы снять под другим углом.

— Изумительно, Эмма. Отлично, отлично.

— Эмма, чуть легче улыбку, чуть поменьше, — заявил Билл. — Такую таинственную, понимаешь? Тод!

— Да. Хорошо. — Он кружил рядом с Эммой, весь поглощенный съемкой, и что-то бормотал самому себе. — Может быть, взгляни через плечо. Как будто кто-то только вошел и ты удивилась… так, хорошо, отлично, молодец. Так, а теперь чуть вперед, над столом, почти ляг на него, хорошо. Теперь назад, сядь прямее, так, поверни этот вентиль… о, отлично, отлично, держи так, и рукой лови воду, потрясающе…

— Как насчет всяких колб? — спросила Марти Лун-дин. — Они придают вид научности. Может быть, она что-нибудь с ними поделает?

— Вот, вытри руки, — сказал Билл, подавая Эмме кусок тряпки. — То есть, Марти?

— Ну, ты знаешь, нальет что-нибудь или пусть глядит на что-нибудь голубое в колбе — нет, на красное, это должно быть красным…

— Скучновато, — сказал Тод Толлент.

— Пусть еще кто-нибудь будет, — сказал Билл. — Кто-нибудь в белом халате.

— Ты хочешь сказать: один из химиков? — спросила Марти. — Мне это нравится. — Она зашла в большую лабораторию через коридор. — Нам нужен кто-нибудь для съемки, — сказала она громко.

— Джина, пойди ты, — сказал один из химиков.

— Джина? — Марти скользнула по ней взглядом. Через минуту, убедившись, что Джина не красавица и не будет соперничать с Эммой, она кивнула. — Хорошая мысль. Женщины делают косметику — женщины используют косметику. Пойдемте со мной.

— Нет, — сказал Билл вяло, когда они вернулись в маленькую лабораторию. — Мы смутим людей, которые увидят рекламу. Они не будут знать, кто эта женщина.

— Она ученый, — сказала Марти. — На ней белый халат. Это все, что ты хотел.

— Увидев женщину, люди не подумают, что она у-че-ный. Ученый — мужчина. Мне нужен мужчина.

— Сегодня многие ученые — женщины, — упрямо заявила Марти.

— Очень может быть, но.не наше дело повышать сознательность читателей журналов. Мне нужен мужчина. В белом халате.

— Извините, — сказала Марти Джине.

— Вот так всегда, — сказала Джина легко. — Но могу я хотя бы посмотреть, раз уж я здесь?

— Конечно, — сказала Марти. — Только вы не могли бы сначала позвать какого-нибудь мужчину?

Джина вышла из комнаты и вернулась с мужчиной-химиком, и Марти с Ходом и Биллом тут же засуетились и начали снимать. Химик принимал простые позы, только менял колбы и бутылочки и щипцы в руках, в то время как Эмма двигалась, как ей указывали, стояла рядом, садилась на табурет, около него, или за стойку, и брала из его рук разные вещи или пристально разглядывала колбу, как будто он что-то ей объяснял, до тех пор, пока, наконец, Билл не сказал — хватит. Химик ушел, но Эмма осталась сидеть на табурете, опустив голову.

— Ты в порядке, милочка? — поинтересовался Тод.

— Отлично, — сказала Эмма и села прямее. Первые несколько минут после съемки всегда были для нее упадком сил, она чувствовала себя опустошенной, когда никто не говорил ей, что делать, и ей становилось грустно, как будто она никому больше не нужна. Она хотела видеть Брикса. Марти сказала, чт, о он, может быть, заглянет, если найдет свободную минутку; если бы он зашел прямо сейчас, то мог пригласить ее на ужин и она бы вернулась домой поздно и не надо было бы принимать радостный вид перед матерью и Ханной. Но он не появлялся.

Остальные уже ушли, все, кроме Джины, которая тихо сидела в углу.

— Ты что, еще остаешься? — спросила она.

— Да, думаю, да, — Эмма оглядела лабораторию, а потом посмотрела в коридор.

— Его здесь нет, — сказала Джина спокойно. — По крайней мере, я видела, как он уходил за несколько минут до того, как я сама пришла сюда. Может быть, я составлю тебе компанию?

Эмма покраснела:

— Ты не обязана со мной нянчиться: у тебя, должно быть, много работы.

— Целые тонны работы, — сказала Джина весело. — Но я лучше по.болтаю с тобой. — Она села на табурет рядом с Эммой. — Как ты думаешь, фотографии удались?

— О, конечно. Тод был так взволнован и все остальные, казалось, рады. Это не сложно, просто занимает уйму времени. Тод наснимал уже миллион фото, но он все продолжает, и мне иногда кажется, никогда не остановится.

— Однако, я думаю, тебе это нравится.

— Да, я это обожаю. Сниматься оказалось гораздо чудесней, чем я думала. Знаешь, это что-то большое, все эти люди, не только Билл и Тод и Марти, а сотни людей, и здесь, и в «Йегер Адвертайзинг» и во всех журналах… а потом, читатели, миллионы читателей, и я в центре всего, по-настоящему важна, как будто символ. Мне это нравится. Мне нравится быть важной, — ее голос совсем превратился в шепот на последних словах.

— Итак, ты счастлива, — сказала Джина через какое-то время.

— О, да. Конечно, счастлива.

— Но?

— Ничего.

— Что-то все-таки есть. Ну, Эмма, в чем дело?