— Выходит, и среди них не перевелись порядочные, — неопределенно пробормотал сержант, — не всех Гитлер успел выбить.

— Все сложнее, сержант, — ответил Адабаш. — Посмотри на фотографию, вон на той стене… Это — хозяин дома.

Орлик выхватил цепким взглядом фото полковника фон Раабе в узорчатой раме — эсэсовец, казалось, холодно наблюдает за тем, что происходило в комнате его дочери. Может быть, колеблющееся пламя свечи было в том виновато, но Адабашу почудилось, что во взгляде у фон Раабе мерцали живые искорки.

Сержант тихо присвистнул.

— Дела…

— Вот так, сержант. — Адабаш хорошо понимал его изумление. — Здесь еще долго будет такая карусель: сразу не поймешь, с кем встретился.

— Ладно, разберемся, — Орлик и в самом деле не сомневался, что «разберемся». — Командуй, капитан, что делать.

— На рассвете? — спросил Адабаш.

— Так точно.

Значит, штурм начнется, когда будет уползать сквозь огонь пожарищ в руины ночь. Один из разведчиков был с пулеметом, капитан заметил это сразу.

— Свечу погасить, — приказал он. — Пулемет на чердак, там должно быть слуховое окно, три человека вниз, двое здесь — к окнам. Огонь открывать по команде сержанта!

Он вспомнил об Ирме и фрау Раабе.

— Вилли, иди вниз, успокой женщин, мы здесь справимся без тебя. Услышат стрельбу, пусть не паникуют, все идет нормально. Да, — вспомнил он, — сорви ту фашистскую тряпку, но и белую не выкидывай за окно, сдаваться мы не намерены.

— Будет сделано, господин капитан.

Вилли замялся, он хотел что-то сказать, однако присутствие русских связывало его, обстановка изменилась, теперь в комнате находился не просто раненый, а офицер со своими солдатами.

— Иди, Вилли, — мягко повторил Адабаш. — Ты и так сделал очень много для меня. Он пошутил: — Передай Ирме, что, как только встану на ноги, приглашу ее на вальс. Ревновать не будешь, надеюсь. — Подумал и добавил: — И скажи фрау Раабе, что кто-то из нас обязательно уцелеет и сообщит о ее помощи командованию.

Он знал, что такие слова больше всего обрадуют супругу полковника фон Раабе. Но ведь и в самом деле помогла! Чем руководствовалась, с какими чувствами приносила чашку бульона, помогла перевязать его, наконец, не выдала, не донесла — другой вопрос. А ведь могла выдать и донести…

— Не забудь, Вилли, — повторил Адабаш, — сказать Ирме, что, когда я встану на ноги, обязательно приглашу ее на вальс.

ХОРОШО, КОГДА ВСЕ ХОРОШО КОНЧАЕТСЯ

— Слушайте, мальчики, приглашаю вас на чашку чая, — с энтузиазмом произнесла Гера.

Они вышли из здания аэропорта «Шереметьево», позади был перелет Париж — Москва.

— Согласен, — ответил, не задумываясь, Олег Мороз. Наконец-то они прилетели в Москву, а ведь раньше и не подозревали, как это хорошо — возвращаться на Родину.

Туристскую группу встретили в аэропорту представители «Спутника». Автобус с его эмблемой на борту ожидал на стоянке, места были забронированы в гостинице «Юность», словом, все шло нормально.

— Как только в гостинице приведем себя в порядок — милости прошу, — не унималась Гера, — после всего, что с нами случилось, мы теперь как бы породнились.

В этом она, пожалуй, права, подумалось Алексею. Он с удовольствием шел по московской земле, мама всегда любила повторять: в гостях хорошо, а дома лучше. Как там она, волнуется, наверное, надо обязательно позвонить ей сегодня, сказать, что прилетели и все нормально, и что он ее очень любит, скучал без нее.

— Хорошо, Гера, — согласился Алексей, — устроим сегодня чай по-домашнему.

Не успели они разместиться в своих номерах, как Гера стала названивать: приходите. Вечер получился хороший. После стремительного ритма туристской поездки, сборов домой, говоря официальным языком, отбытия из Парижа и прилета в Москву, они впервые могли сесть спокойно, никуда не торопиться, как сказал Олег, оглянуться в беге… Гера постаралась, она успела сбегать в буфет, накупить пирожных, конфет, печенья и прочих сластей. Горничная выдала им самовар, и они расположились вокруг него со всеми удобствами.

Гера хозяйничала с большим рвением, ради такого случая она надела блузку, которую долго выбирала в Париже.

— Для тебя старается, — подмигнул Олег Алексею. Олег недавно женился, каждый день слал из Парижа своей Тае открытки. Гера об этом знала.

— Вот и нет! — ответила она Олегу. — Конечно, приятно выглядеть… приятной, — девушка жизнерадостно заулыбалась. — Но главное, мальчики, в том, что мы дома. Дома!

Она закружилась по комнате, мурлыкая какой-то мотивчик, который подхватила там, в чужом и прекрасном городе Париже, и привезла с собой.

Да, дома быть хорошо, эта истина и Алексею пришлась по вкусу, он даже несколько раз повторил про себя: дома быть хорошо.

— А помнишь тех, коричневых? — спросил Олег о том, о чем они все эти дни не могли забыть, несколько раз обсуждая подробности стычки на узкой парижской улочке, так и эдак прикидывая, пытаясь понять, какие причины побудили группу юнцов без всякого повода-затеять шумный скандал.

То, что случилось там, в Париже, не укладывалось в представления о принципах, которых должны придерживаться нормальные люди. Алексей будто вновь увидел поблекшие от ярости голубые глаза Ирмы, ее долговязого «оруженосца», в руке у которого тускло отсвечивала узкая полоска стали. Горазды же типы такого сорта чуть что хвататься за нож.

И до, и после этой стычки были интересные встречи с молодыми рабочими на заводе «Рено», они побывали в Сорбонне, студенты пригласили советских гостей в общежитие — весь вечер до хрипоты спорили, а расставаясь — обнимались, хлопали друг друга по плечам, никак не могли разойтись.

— Ты хочешь сказать, у вас свобода, да? — теребила Алексея весьма экспансивная рыжая девица, особенно активничавшая в дискуссии.

— Конечно, — не ожидая подвоха, ответил Алексей.

— Тогда останься у меня ночевать! Побоишься ведь? — под хохот и французов, и советских ребят предложила рыжеволосая.

Все смеялись, а Алексей растерянно оглядывался — аргумент был для него неожиданным. Гера, которой переводчица изложила, о чем идет речь, пришла на помощь. Она, дурашливо изобразив испуг перед соперницей, схватила Алексея за руку:

— Не отдам. Этот парень мой!

— Оставляй его себе, — милостиво согласилась француженка, которую Алексей про себя назвал рыжей бестией, уж очень игривое выражение было выписано у нее на лице.

— А эти французские пареньки хороши, — заулыбался Олег. — Помните, как долговязый от них драпанул?

Они на следующий день все рассказали сотруднику посольства, как и с чего заварилась эта каша и чем закончилась. Их успокоили, подтвердили, что они действовали правильно, такие скандалы никому не на пользу, и хорошо, что они ушли при первой возможности, не дали втянуть себя в драку, это не трусость, а благоразумие, ибо стычка вполне могла вылиться в серьезную провокацию.

В аэропорту Орли группу провожал сотрудник посольства, который беседовал накануне с ними.

— Возьмите на память, — протянул он Алексею вырезку из газеты.

Газета, одна из тех, которые именуются бульварными, сообщала в небольшой заметке, что два молодых поклонника ле Пэна[2] и их западногерманские друзья подверглись хулиганскому нападению, когда случайно попали в кварталы, где ютятся деклассированные элементы. Поводом послужило вызывающее поведение туристов из СССР. Один из них нагло оскорбил Ирму Раабе из Мюнхена, за нее вступились французские друзья… Туристы из СССР поспешно ретировались. О «поклонниках» ле Пэна и их французских «друзьях» газетенка писала с явной симпатией. Попутно выражалось сожаление по поводу того, что полиция оказалась не в состоянии защитить достоинство молодых людей, не скрывающих своих симпатий к определенным идеям, которые тоже имеют право на существование. «У нас демократия, — писал безымянный автор, — или это нам только кажется?»