Недоумённый возглас Лизы-доярки прервал мою речь:

— Мы что, князь, в окружении красной деревни будем жить?

— Это от нас с вами зависит. Я, например, решительно против красных фонарей. У каждого ребёнка должен быть отец, и родной язык у детей должен быть не словенский, а русский. Вы, конечно, уже посчитали: понаедут бабы, и среди них много свободных. Если кто-то запамятовал, то напомню об указе: каждый мужчина вправе иметь не одну, а несколько жён. И ежели кто из ваших пожелает, ради бога!.. Попробуйте мирно жить, миром решать проблемы, и раз уж у нас такие обстоятельства, в которых трудно, но возможно выжить, делитесь вином любви, вместе растите и воспитывайте детей. Считая вместе с колонистами Урала, нас на данный момент всего-то три сотни, а на этой чуждой Земле много скрытых опасностей. А если эпидемия?.. Сами посудите. Нет у нас выбора.

Не услышал я ни хая, ни возмущения. Молчали женщины.

Многие — в положении. Местное текстильное производство — большое благо для них: комфортно им в лёгких и дышащих льняных одеждах. Это очевидно, но очевидно и другое: комедию положений беременные рассматривали как трагедию. В их молчании ощущалась обречённость.

И я, Окаянный, цинично подумал: «Понимаю вас, бабоньки! Нелегко расставаться с матриархатом».

В нашем уютном доме, ещё одном из свидетельств доброго плана Мутанта, по-прежнему ощущался запах сосны после реновации. Анюта, едва переступив порог, поцеловала меня…

— У тебя, дорогой, вошло в привычку обременять меня. То ребёнком, то новыми обязанностями.

Распаренные душем и жарой, что веяла из раскрытого окна и от наших тел, мы лежали в обнимку, я нежно поглаживал её животик, и тесное соприкосновение наших бёдер пьянило меня. Любить значит жалеть, и что бы ни говорили про это, любовь не столько телесное искусство, сколько душевное. Скрывать не буду: скользнуло в голове воспоминание о Ксении Никитичне, но я тут же придавил сию игривую мысль, и, переключив внимание на иные соображения, стал думать о том, что трудно прожить длинный световой день на нашей Земле без короткого послеобеденного сна. Во дни рабства нам сиё не позволяли. Анастасия и её компания стимулировали наши измождённые от непосильной работы тела шоковыми ударами, после которых пропадал всякий сон.

— Если работа методиста тебе в тягость, ты, дорогая, вправе отказаться, — предложил я Анюте.

— Ну нет, милый! Я думаю, что буду не только учительствовать, но и вершить все прочие, например, судебные дела, как княгиня.

— Трудно мне тебе отказать, любимая, — ответил я и ещё раз погладил её атласный вздувшийся животик, — Но вынужден. Я против любых волнений, что могут нанести вред тебе и нашему ребёнку, а потому просто запрещаю тебе вникать в местные разборки. Суд вершить буду только я.

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДИЛЕТАНТОВ,

или

LA COMMEDIA ERUDITA

По прошествии пяти дней, проводив рано утром Анюту, деловито пошагавшую на первый урок в замок, где её ждали великовозрастные ученицы, я набросал план моих дальнейших действий, включавший перечень спецов, оборудование и прочее, что, как думалось, будет необходимо для длительного полёта и розыска сокрытого и таинственного оружия древней воительницы Сварги. Возможна ли сохранность и работоспособность её «игрушек»? Поразмыслив о достижениях древних рачительных хозяек сего мира, о трепетном восхищении наших инженеров, которое они испытывали после расконсервации древнего оборудования и запусков заводов в эксплуатацию, пришёл к выводу: чем чёрт не шутит?! а посему, попытка не пытка!

Размышлял я и о Филиппе Алексеевиче.

Коротышка Филиппок в моём воображении уподоблялся образу Санчо Пансо, верному оруженосцу Дон Кихота, а роль последнего я отводил себе. Ситуация курьёзно вторила обстоятельствам, что свели с ума рыцаря печального образа: воительницы исчезли из нашего мира, оставив после себя замки с ненужными им библиотеками, а мы, начитавшись эпических сказаний о подвигах древних, решили примерить на себя их латы и применить их оружие. Эпоха рыцарей оставила дурное наследие — дуэли; и мне рисовались картины боевых столкновений с вернувшимися странницами.

Да’с, не у меня одного множество ролей: у любого актёра в театре нашей жизни весьма разнообразный репертуар.

Помимо главной роли Светлого Князя, определённой Мутантом, давит меня, Окаянного, ряд иных, второстепенных обязанностей, включая самую мрачную — палача…

Вспоминал я и события прошедших дней.

В качестве пилота флайера успешно выполнил задачу: вместе со стажёром, — который, как выяснилось, управлял своим флайером не хуже меня, — мы совершили несколько перелётов и доставили бывших полонянок на новое местожительство в целости и сохранности. Не без проблем, разумеется. Трудности выпали на долю ирийгородцев, предусмотрительно назначенных в наряд по санитарной обработке флайеров и контейнеров. Если вы, сударыни и судари, когда-либо летали аэробусами, в экономклассе, то вам легко представить, что в них творится после посадки где-нибудь в арабских эмиратах или иных восточных аэропортах. Слабы женщины востока, не переносят полёты, чего-то недодал им аллах; хотя, как смотреть: из некоторых получаются отличные шахидки; но мне мнится, что дочери аллаха, памятные мне безумным и хриплым говором, просто мстят неверным, как блевотиной в самолётах, так и взрывами в многолюдных местах. За что? Вопрос не ко мне.

Благословенна память о Живе хотя бы за то, что нет мусульман на нашей Земле.

Славянки во время перелёта лишь бледнели и даже слабо улыбались. Наверное, от восторга. Показали себя с наилучшей стороны. Лишь некоторые из них аккуратно блевали в заранее приготовленные для этого дела пакеты.

Мои размышления и воспоминания прервал голос Филиппа Алексеевича:

— Государь, мы к вам с визитом.

Есть у русских верная поговорка: лёгок на помине.

По моему приглашению Филиппок и его спутница Елена взошли в красную горницу, но ни на приветствие, ни на жест рукой, по-княжески величавый и означавший «садитесь», они никак не среагировали. Вечно небрежный в одежде, Филиппок не удосужился даже провести расчёской по взъерошенным волосам, а его лицо таило скорбь. Елена показалась мне растерянной и печальной.

Я молчал в ожидании дурных вестей.

Филиппок огорошил меня, чуть ли не до разрыва сердца:

— Ксения и Юрий погибли.

Оцепенело взирая на них, я мгновенно и интуитивно постиг причину трагедии: русские непредсказуемы, а от непредсказуемости до разгильдяйства один шаг. В голове не укладывалось, да и сердце стукнуло неровно: ведь только позавчера я высадил Ксению в Уралграде, и она мне радостно махала рукой, не зная, что прощаемся навсегда. Из общего правила есть исключения, и ни прекрасная Ксения, ни Юрий, её коллега, никоим образом не могли быть причислены к разгильдяям. В горле запершило от сухости, и я, срываясь на хрипотцу, спросил:

— Как это произошло?

— Моя затея — причина их гибели. Один из кристаллов Живы открыл нам сведения об орудийной башне в замке и инструкции. В ваше отсутствие доложил Георгию, и он — по регламенту работ — велел эвакуировать всех из замка. Оказалось, не всех эвакуировали. Ксению и Юрия нашли вчера утром, уже мёртвыми. Они сидели с наушниками в своём центре, не слышали оповещений, двери были закрыты. Мы, как всегда при вскрытии помещений, были в броне с намордниками, но газы, что просочились из открытой орудийной башни, дошли до рабочего места математиков. Смерть наступила мгновенно. Елена обнаружила их лишь вчера утром.

— А какого… лешего вы сюда прибыли? И почему вчера никто мне не доложил?

— В здешнем замке, Государь, есть такая же башня, и её надо срочно вскрывать. Многие заводчане жаловались на тошнотворный запах в замке, но никто не мог понять, откуда он истекает. Вот теперь выяснили.

Филиппок тяжело вздохнул, а я припомнил байку, поведанную мне Анютой об ужасном сновидении и запахе в нашей спальне.