Мари Сен-Жак молчала, вцепившись в руль, сжимая его с той же одержимостью, с какой стискивала свою сумочку в отеле; это каким-то образом поддерживало ее. Борн взглянул на нее и понял.

Полгода назад был убит человек. О его смерти сообщалось на первых страницах всех этих газет.

Джейсону заплатили за убийство. Полиция нескольких стран объединила средства, чтобы соблазнить колеблющихся информаторов, чтобы шире раскинуть сети. Значит, был убит не один человек.

Сколько их, тех, что охотятся на вас, mein Herr? И каковы они, эти охотники?.. Они не остановятся ни перед чем: смерть женщины или ребенка для них ничто!

Не полицейские. Другие.

В ночном небе вырисовывались колокольни Гроссмюнстерского собора, в свете прожекторов рождались зловещие тени. Джейсон глядел на это древнее сооружение; как и многое другое, он знал его и не знал. Он видел его раньше и, однако, видит сейчас впервые.

Я знаю только Черняка… Конверт попал ко мне от него… Лёвенштрассе, 37. Вы знаете это не хуже меня.

Знает? Откуда?

Они проехали по мосту и окунулись в оживленное движение новой части города. Улицы были загружены, пешеходы и автомобили боролись за каждый перекресток, красный и зеленый огни без конца сменяли друг друга. Борн попытался сосредоточиться ни на чем… и на всем сразу. Контуры истины начинали проступать, одно загадочное очертание за другим, каждое поразительнее предыдущего. Он не был уверен, что в состоянии — умственно в состоянии — усвоить многим больше.

— Halt! Die Dame da! Die Scheinwerfer sind aus, und Sie haben links signalisiert. Das ist eine Einbahnstrasse![23]

Джейсон посмотрел в окно, и резкая боль вновь пронзила грудь. Патрульная машина поравнялась с ними, и полицейский кричал в открытое окно. Джейсон вдруг все понял… понял и рассвирепел. Мари увидела патрульную машину в боковое зеркальце, погасила фары и включила сигнал левого поворота. На улице с односторонним движением, где все стрелки указывают направо. А левый поворот перед носом у полицейской машины это сразу несколько нарушений: выключенные фары, возможно, даже умышленное столкновение; их остановят, и Мари закричит.

Борн включил фары, затем нагнулся к женщине, одной рукой выключил сигнал поворота, другой — стиснул ей руку.

— Я убью вас, доктор, — сказал он тихо, а затем крикнул полицейскому: — Извините! Мы немного запутались! Мы — туристы! Нам нужен следующий квартал!

Офицер был в двух шагах от Мари и не сводил с нее глаз, явно озадаченный тем, как она себя вела.

Свет сменился.

— Поезжайте. И не делайте глупостей, — сказал Джейсон. Он помахал полицейскому. — Еще раз извините! — прокричал он.

Полицейский пожал плечами и повернулся к напарнику, продолжая прерванную беседу.

— Я перепутала, — сказала Мари, ее тихий голос дрожал.

— Здесь такое движение… Боже, вы сломали мне руку… Подонок!

Борн отпустил ее. Злость в голосе насторожила. Он предпочел бы страх.

— Уж не думаете ли вы, что я поверю?

— Тому, что рука сломана?

— Тому, что вы перепутали.

— Вы сказали, что скоро надо будет повернуть налево. Я только об этом и думала.

— Впредь внимательней следите за дорогой! — Он отодвинулся, но взгляда не отвел.

— Вы чудовище! — прошептала она, на мгновенье прикрыв глаза, а когда открыла их, Борн снова увидел страх.

Наконец они добрались до Лёвенштрассе, широкой улицы, где низенькие домики из кирпича и массивного дерева были с обеих сторон стиснуты современными зданиями из стекла и бетона. Характерные сооружения прошлого столетия соперничали с утилитаризмом современной безликости — и не уступали. Джейсон посмотрел на номера, они уменьшались от середины восьмидесятых, и с каждым кварталом старые дома постепенно вытесняли высокие многоквартирные, пока улица наконец не вернулась в ту эпоху. Бок о бок стояли аккуратные четырехэтажные домики с крышами и окнами, отделанными деревом, каменными ступеньками с перилами, ведущими на крыльцо, освещенное фонарем. Борн узнал непомнимое; само по себе это не было удивительно, удивительно было другое. Череда домов вызвала в памяти иную, очень ясную картину другой череды домов, схожей, но странно отличной. Обветшавшие, одряхлевшие постройки, несравнимо менее аккуратные или ухоженные… Треснувшие стекла, сломанные ступеньки, щербатые перила — зазубренные концы ржавых железок. Дальше, в другой части… Цюриха, да, это в Цюрихе. В маленьком квартале, где едва ли бывают те, кто там не живет, в городском районе, который словно застыл, но совсем не грациозно.

— Штепдекштрассе, — пробормотал Борн, сосредоточиваясь на мысленной картине. Он видел дверь линяло-красного цвета, такого же темного, как шелковое платье женщины рядом. — Меблированные комнаты на Штепдекштрассе.

— Что? — Мари вздрогнула. Бормотание встревожило ее, она, очевидно, подумала, что эти слова относятся к ней, и испугалась.

— Ничего. — Борн отвел глаза от платья и выглянул в окно. — Вот и дом тридцать семь, — сказал он, показывая на пятый в череде дом. — Остановите машину.

Борн вылез первым, велев ей передвинуться на сиденье и выйти за ним. Проверил, как слушаются ноги, и забрал у нее ключи.

— Вы можете ходить, — сказала она. — А значит, и машину вести.

— Вероятно.

— Тогда отпустите меня! Я сделала все, что вы хотели.

— Еще не все.

— Я ничего никому не скажу, неужели вы не понимаете? Меньше всего на свете я хочу снова встретиться с вами… или быть как-то связанной. Не хочу быть свидетелем, не хочу отвечать на расспросы полиции, делать заявления, ничего не хочу! Не желаю иметь отношение к тому, к чему имеете отношение вы! Я напугана до смерти… Неужели это не гарантия моего молчания? Отпустите меня, пожалуйста.

— Не могу.

— Вы мне не доверяете.

— Дело не в том. Вы все еще нужны мне.

— Зачем?

— Глупо, конечно, но у меня нет водительского удостоверения. А без него невозможно взять напрокат автомобиль.

— Но у вас ведь уже есть машина.

— Есть, но только на час, не больше. В «Карийон дю Лак» скоро хватятся пропажи, и тогда описание нашего автомобиля будет у каждой патрульной машины, у каждого полицейского.

Мари смотрела на него со смертельным ужасом в глазах.

— Я не хочу идти туда с вами. Я слышала, что сказал тот человек в ресторане. Если я услышу еще что-нибудь, вы меня убьете.

— То, что вы слышали, для меня так же бессмысленно, как и для вас. А может, даже и больше. Пойдемте. — Он взял Мари за руку, другой оперся о перила, чтобы не так больно было подниматься. Женщина смотрела на него со страхом и смятением.

Имя «М. Черняк» значилось на втором почтовом ящике. Под ящиком — звонок. Борн не стал нажимать на эту кнопку, зато позвонил в четыре соседних звонка. В считанные секунды дом наполнился какофонией голосов и звуков, доносящихся из домофона. Но кто-то не стал спрашивать, а просто нажал на кнопку и отомкнул замок. Борн открыл дверь и протолкнул Мари перед собой. Прижал ее к стене и стал ждать. Наверху отворились запоры, послышались шаги.

— Wer ist da?[24]

— Йоханн?

— Wo bist du denn?[25]

Тишина. Затем раздраженное ворчание. Снова шаги, двери захлопнулись.

М. Черняк занимал комнату 2С на втором этаже. Борн взял Мари под руку и захромал по лестнице. Она, конечно, права, лучше бы ему идти одному. Но ничего не поделаешь, она ему нужна.

Еще на Пор-Нуаре он изучал дорожные карты. Люцерн не более чем в часе езды отсюда, Берн — часах в трех. Можно отправиться в любом из этих направлений, а потом, высадив ее в каком-нибудь пустынном месте, исчезнуть. Теперь это уже вопрос времени. Деньги у него есть. Нужен только проводник, чтобы выехать из Цюриха. Им и послужит Мари Сен-Жак.

Но прежде Борн хотел кое-что прояснить. И поможет ему человек по имени… «М. Черняк», — прочел Борн на двери. Отошел в сторону, потянув за собой Мари.