На следующий день девочка по имени Доменика Сантолина Дун сфотографировалась и подала документы для получения паспорта, а двумя неделями позже мы снова очутились в аэропорту. На этот раз самолет взлетел уже в темноте, и, когда мы висели в непроглядной черной мгле над океаном, вдруг показалось солнце, и в одно мгновение наступило утро - прежде, чем закончилась ночь. Нам принесли на завтрак настоящую еду, а не корм для собак. Самолет пронесся над покрытыми снегом острыми вершинами гор и приземлился, не разбившись, в чужой стране, в швейцарском городе Цюрихе.

Мы направлялись в город Лугано на юге Швейцарии, где дяде Максу предстояло стать новым директором школы, тете Сэнди - преподавать в этой школе, а Доменика Сантолина Дун должна была жить вместе с ними и учиться в той же самой школе. Доменика Сантолина Дун - в Швейцарии. Это был отличный шанс.

3. Шанс

На железнодорожной станции в Цюрихе люди метались то в одну, то в другую сторону, словно стадо испуганных животных. Поезда выстраивались друг подле друга, как вереницы фургонов для перевозки скота, в их двери входили и выходили пассажиры. Мы остановились под табло с расписанием.

- Четвертая платформа, - сказала тетя Сэнди. Она очень похожа на мою маму, но, в отличие от нее, хорошо и со вкусом одета. И голос ее звучал так же, как мамин, только слова выговаривались быстрее. - Вон туда, в конец, бежим!

- Ты уверена? - спросил дядя Макс.

Он очень высокий, с черными кудрявыми волосами, и совсем не похож на моего отца. Даже после долгого перелета он выглядел свежим и непомятым, как на рекламном ролике. На моей рубашке виднелись следы съеденного обеда.

- Этот? - спросил дядя Макс. - Этот останавливается в Лугано?

Тетя Сэнди махнула рукой в сторону табло с указанием остановок:

- Вот, видишь? Цуг - Альтдорф - Беллинцона - Лугано…

Дядя Макс поспешил вдоль платформы серого цвета, толкая перед собой тележку с чемоданами и моей коробкой.

- Динни! - окликнул он через плечо. - Не отставай!

Я была одета во все новое, купленное для меня тетей Сэнди и дядей Максом. Новые черные ботинки натерли мне ноги, но я не подавала виду, потому что за ботинки уплачено много денег. Ботинки попались очень непослушные. Они то и дело цеплялись друг за друга, я спотыкалась, и мне все время приходилось смотреть на них и следить, чтобы они не поворачивались в стороны. Ботинки были похожи на двух маленьких мальчишек, которые постоянно ссорились и их надо было разнимать.

Вокруг нас сновали люди, выкрикивая какие-то слова на разных языках - немецком, французском и итальянском. Мне слышалось что-то вроде: ахтеншпит-фликеншпит, или: неспа-сиспа, или: мамбл-мамбалино, джиантино-мамбалино. Вдруг я поняла, что узнаю некоторые итальянские слова: чао! арриведерчи! андиамо! Их произносила иногда моя мама. Мне захотелось остановиться и послушать, что говорят вокруг. Мне казалось, что слова закодированы и надо разобраться и расшифровать, о чем говорят люди. А вдруг они кричат: “Пожар, пожар! Бегите, спасайтесь!”

- Динни! - позвала тетя Сэнди. - Скорее!

Я могла не идти за ними, а раствориться в толпе, пробраться вместе со всеми в подземный переход, а затем в город. Я могла бы катиться своей дорогой в своем надутом пузыре.

Для меня было привычным делом переезжать, собирать и упаковывать вещи, следовать за кем-то, как робот, но я устала от этого. Мне хотелось остановиться и не двигаться с места, мне хотелось домой.

Я слышала, как в Нью-Мексико моя мама говорила тете Сэнди: “Динни не доставит хлопот, с ней все будет в порядке. Она очень хорошо адаптируется”.

Теперь, стоя на многолюдной станции в Цюрихе, я сожалела, что так хорошо адаптировалась, и дала себе слово перестать хорошо адаптироваться.

Непросто, однако, вот так сразу изменить свой характер.

- Динни! Динни! - опять позвала тетя Сэнди.

Маленькая коричневая птичка металась под куполом крыши. В самом конце станции, рядом с высоким потолком, было открыто окно. “Туда! - мысленно уговаривала я птичку. - Вон туда!”

- Динни!

Дядя Макс поднял и поставил чемоданы на высокую площадку вагона, а тетя Сэнди приняла их наверху и затащила внутрь, в коридор. Я, маленький робот Динни, который умеет хорошо адаптироваться, послушно поднялась по ступенькам за дядей Максом, и проводник закрыл за нами дверь. Просвистел сигнал отправления.

Пробили часы на перроне, и поезд медленно пополз прочь со станции. Я пристроилась на сиденье напротив моих тети и дяди.

- О-о, Динни! - воскликнула тетя Сэнди. - Слава богу, успели! - Она прижалась лицом к оконному стеклу. - Вы только посмотрите! О-о, Швейцария!

Клац-клац, пыш-ш! Поезд, набирая скорость, заторопился вон из города, обогнул озеро по самой кромке воды, побежал по зеленой долине, а затем все выше и выше в горы. Через черные непроглядные туннели. Все выше и выше, за горный перевал, а затем вниз, вниз. Увш-ш-ш-ш!

- О-о, я этого не перенесу, - восхищалась тетя Сэнди. - Вы только посмотрите!

Дядя Макс сжал ее руку в своей. Крутые каменные утесы и зеленые горные пастбища проносились мимо по мере того, как поезд зигзагами катился по ущельям. Перед взором возникли низвергающиеся водопады и исчезли. Чистая речная вода бежала наперегонки с поездом, петляя и извиваясь вдоль рельсов. Маленькие домики примостились на горных склонах, словно их там посеяли и они проросли прямо из земли. Тетя Сэнди называла эти домики шале. Мне понравилось это слово - шале, оно такое гладкое. Мысленно я повторяла его снова и снова: “Шале, шале, шале…” И заснула…

Сны Доменики Сантолины Дун

Я сидела в коробке, раскачиваясь из стороны в сторону. На коробке было написано “РОБОТ”, и она катилась на колесиках по рельсам, которые оказались проложены по спине динозавра, а потом превратились в реку.

Все дальше и дальше катился поезд по Альпам, как будто добросовестно выполнял важную и неотложную миссию. Возможно, меня действительно везут в тюрьму, где закуют в цепи и будут кормить одним только заплесневелым хлебом и поить ржавой водой.

Я стала думать, смогу ли питаться одним только заплесневелым хлебом. Я даже представила, как откусываю от него кусочки, поскольку необходимо поддерживать в себе жизненные силы. Кусочек хлеба, глоток ржавой воды. Я могла бы привыкнуть. Но потом решила, что нет. Я не буду привыкать! Я не буду адаптироваться! Никогда и ни за что! Я не подчинюсь!

Меж тем поезд проехал мимо мужчины с двумя детьми, которые удили рыбу с берега горной речки. На меня нахлынуло острое чувство тоски по дому. Я часто ходила с отцом на рыбалку, и мы так же располагались на берегу реки, забрасывали удочки и замирали в ожидании, не произнося ни слова. Отец очень любил бывать на природе. Это было видно по выражению его лица, по широкой улыбке, которая возникала, едва мы отправлялись за город, и становилась еще шире, стоило нам оказаться на речке. Сидя на берегу, отец глядел на воду и счастливо, в голос вздыхал.

Потом, дома, мама всегда спрашивала: “Поймали что-нибудь?” Иногда мы действительно приносили с собой несколько рыбешек, но чаще нам ничего не попадалось, и тогда отец отвечал: “Поймали солнце! Поймали день!”

Матери это нравилось. Ей это безумно нравилось. Она целовала отца в щеку и говорила: “Ты - принц среди мужчин”.

Поезд катился по Швейцарии, а я то просыпалась, то снова погружалась в сон, и так до тех пор, пока, тремя часами позже, мы не выехали на более равнинную местность и не остановились у платформы, расположенной на склоне холма.

- Лу-га-но! - объявил проводник. - Лу-га-но!

Мы находились в глубокой долине у подножия Альпийских гор и, по словам дяди Макса, на южной окраине Швейцарии. Ступив на платформу, мы увидели город Лугано, полосой опоясывающий озеро. Над ним, как великаны-часовые, возвышались две горы, их тени лежали на поверхности воды. Горы казались очень темными на фоне голубого неба. Никаких признаков тюрьмы пока не наблюдалось.