В первой машине задержанного держали Бутримов и Оленин. Всю дорогу Марина и Бредин молчали. Женщина видела, как генерал хмурился и его брови «ломались» посредине, словно барометр показывая высшую степень раздражения. Въехали во внутренний дворик разведуправления. Задержанных ждал конвой и их сразу увели. Бредин вздохнул, поглядев на женщину:

— Снова отличилась… Кой черт тебя на вокзал понес?

Она твердо взглянула в лицо начальника:

— Тревога позвала. Вы можете ругать меня сколько хотите, но я должна была убедиться, что с Колюней все в порядке. Он должен попрощаться…

Евгений Владиславович открыл дверь и пропустил ее вперед:

— Та-а-ак! Тревогу за него ты почуяла, а что же ты тогда тревогу за себя не чуешь? Когда стреляли в окно…

Степанова улыбнулась, чуть обернувшись и глядя в серо-голубые глаза генерала:

— Чего бояться, когда стекло пуленепробиваемое! Я обнаружила в первый день. Отсвет голубоватый, если сбоку смотреть. Вы побеспокоились. Видела, как мужики, прячась, гранату с моих дверей снимали и делали вид, что замок заклинило. Я все вижу, просто не говорю. Пока у меня есть такие друзья, как вы и они, мне ничего не грозит. Чувствам своим я привыкла доверять, вы уж простите. Не могла я Горева бросить, не могла…

Бредин положил руку ей на плечо:

— Вот за это я тебя и люблю. Ты всегда придешь на помощь, даже врагу, если он в чужую ловушку попал… Ты считаешь, что этот враг только твой и другие на него прав не имеют… — Степанова побледнела и качнулась в сторону. В памяти всплыло: «…другие любить тебя не имели права…». Генерал схватил ее за предплечье. Торопливо спросил: — Что с тобой? Врача вызвать?

Она резко остановилась. Словно во сне, прошептала:

— Не надо. Господи, как же все соединено друг с другом…

Генерал ошеломленно сказал, глядя в ее немигающие глаза:

— О чем ты, Марина?

Она смотрела на него спокойно и отрешенно. Глухо сказала:

— О жизни… У каждого свой путь, но однажды две дорожки сливаются в одну и так постоянно…

До самого генеральского кабинета она шла, словно под гипнозом. Бредин молчал. Шел рядом, время от времени глядя в неподвижное лицо подчиненной. Он чувствовал, что что-то случилось с ней, но не мог понять — что, а спрашивать не решался, понимая, что Марина сама должна вначале разобраться в себе. Бутримов и Оленин шли следом и переглядывались. Для них состояние женщины тоже было загадкой, хотя они считали, что знают ее достаточно хорошо.

Подробно рассказав все, что произошло на железнодорожной платформе военным следователям и закончив дела в управлении, Марина соединилась со Швецом. Тот устало ответил:

— Осточертело мне по городу мотаться! Голова под париком взмокла. Парни все из продуктов купили и даже сверх того. Марина, где ты?

— В управлении. Можете возвращаться в квартиру. Мы скоро будем.

Втроем спустились в метро. Причем на Марину все оборачивались. Слишком уж необычно выглядела дама в шляпе и дорогом костюме в спешащей толпе. Да и ее атлетически сложенный спутник привлекал внимание. Выбрались на поверхность. До дома оставался какой-то квартал. Степанова вздохнула:

— Нас наверняка «пасут». Сделаем так…

В первый подъезд дома вошло трое людей. Бутримов ткнул красной книжечкой разведуправления в нос консьержки и жестко сказал:

— Чердак откройте! Их пропустите на крышу и заперете, как было. Я спущусь с вами назад. Если проболтаетесь кому, век вам придется дожить в тюрьме! Ясно объяснил?

Пожилая женщина побледнела:

— Все сделаю, как вы приказали. Клянусь, что никто не узнает!

Володя спустился вниз, вместе с перепуганной женщиной. Еще раз предупредил и вышел из подъезда. Сделал вид, что делает пробежку, неторопливым бегом добрался до третьего подъезда и заскочил внутрь. Поднявшись на последний этаж, без труда отпер отмычкой замок и впустил Марину и Оленина. Облегченно вздохнув, спустились в квартиру.

Горев ехал в плацкартном вагоне. Он был полностью забит пассажирами. Многочисленные торговцы везли товар, закупленный на рынках в Москве, что бы перепродать его и получить прибыль. Огромные клетчатые сумки из полиамида свисали с багажных полок, стояли под столиками. Шум и гомон царил вокруг, временами нарушаемый громким детским плачем. Поезд тронулся. На столиках появилась немудреная снедь: куски вареной и копченой колбасы, сыр, хлеб, яйца. Кто-то предпочитал молоко, кефир или газировку, но большинство выставляло водку или пиво.

В купе Николая ехали два мужика и женщина. Мужики были солидными, в костюмах, несмотря на жару, в галстуках и очках. Они переговаривались между собой короткими репликами. Чувствовалось, что в дорогу их толкнуло общее дело. Покосившись на крепкого красивого Горева, молча выложили на стол еду: жареную курицу, тепличные помидоры и огурцы, финский сервелат, два пакета кефира. Быстро поели и попрятали остатки в портфели. Дождавшись проводницы, потребовали чай. Торопливо попили и устроились на полках. Они не обращали внимания на Николая и даже не поздоровались, но ему было все равно.

Бабенка оказалась тертым калачом. Втащив два огромных тюка, окинула взглядом попутчиков и попросила Горева помочь. Женщина пристально смотрела на крепкие руки, перевитые мышцами и обтянутую голубой рубашкой широкую спину, когда он, играючи, поднимал наверх сумки. Николай пропустил ее к окну. Сел чуть поодаль на нижней полке, поймав странный взгляд темных глаз.

Она дождалась, когда оба деятеля напротив устроятся на полках. Взглянув на чемоданчик Николая, женщина распаковала большой пакет со снедью. Накрыла стол газетой и небрежно повыкидывала продукты. Чего тут только не было! Водка, жареный палтус, колбаса, огурцы, курица, помидоры, вареные яйца, сыр, конфеты, печенье и даже пирожные. Появились два пластиковых стаканчика и бумажные тарелки с салфетками. Она взглянула на Николая черными глазами:

— Присоединяйся! Мне все равно не съесть, а ты явно не позаботился о еде…

Горев попытался отказаться:

— Я перед отъездом плотно перекусил. Спасибо.

Она не отставала:

— Да ты не дергайся! Мне просто в одиночку есть претит. Еда в глотке колом встает. Сколько хочешь… Водочки дернем?

Он махнул рукой:

— Ладно, давай!

Она всунула ему в руку бутылку, чтоб открыл. Принялась резать колбасу:

— Меня Ольгой зовут. А тебя?

— Николай.

Женщина искоса взглянула на него, принимаясь за сыр:

— Коленька, значит… Хорошее имя! У меня брата так звали…

Он насторожился, ожидая услышать об Афгане или Чечне:

— Что с ним случилось?

— В детстве помер от воспаления легких. Три годика было…

— Ты замужем?

Ольга хмыкнула:

— И да и нет…

— Как понять?

Она горько усмехнулась:

— Да так и понимай! Пьет, как свинья! Я в квартиру несу, а он из квартиры. Был бы ребенок, бросила бы его к чертям, а так и рожать боюсь — как бы урода не получилось и все надеюсь — может исправиться? Ведь не плохой он у меня. Когда трезвый, все сделает: и полы помоет, и грядки прополет, и корову подоит! Помогать мне не желает — торговля, видите ли, не по нему! Действительность наша чертова испортила, безработица…

Горев вздохнул и разлил водку по стаканчикам. Выпили и закусили. Молча принялись за еду. Ольга искоса поглядывала на красивое лицо мужчины. Затем, украдкой, покосилась на полки напротив и сбоку: деятели похрапывали. В вагоне тоже медленно устанавливалась тишина. Допили бутылку. Она вдруг приникла к его плечу:

— Коленька, ты не осуждай меня, но я ребенка хочу. Возраст у меня уже не тот, чтобы ждать, а от своего идиота не родить мне. Боюсь! Ты крепкий, красивый, такой, о каком мечталось. Ты понимаешь?..

Алкоголь ли был тому виной или отчаяние, но он схватил женщину в объятия и принялся неистово целовать. Люди давно спали и не видели, как два тела слились в одно…