Огареву пришлось прикрикнуть на парня:

— Отставить, Мешков!

Тот, еще раз яростно посмотрев на хирурга, отступил назад. Смотрел, как стаскивают изрезанную форму с женского тела и скрипел зубами. Полковник вздохнул и пояснил:

— Снайпер с нашей стороны. Позавчера к нам прикомандирована прямым приказом из Москвы. Прикрывала отход мотострелков от железки.

Врач махнул рукой, подходя к полураздетой женщине:

— Вот так бы и сказали… Марш отсюда!

Спецназовцы вышли из палатки. Огарев вздохнул:

— Вот теперь легче стало! Надо хоть пару часиков отдохнуть перед рассветом. Пошли, мужики…

Глава 10

Лешке Силаеву исполнилось девять лет. Он боготворил отца и тихо презирал мать. Ребенок видел все, что происходит в семье, а Лариса и не пыталась скрывать. Каждый вечер мальчик стоял у окна и ждал, когда высокая крупная фигура отца появится из-за угла. Вместе они решали уроки, вместе собирали модели кораблей, самолетов и пушек. Подолгу засиживались за шахматами или шашками. Иногда смотрели телевизор, сидя в одном кресле. Чаще всего это были новости. О Чечне говорили часто, в бравурном тоне, за которым ясно слышалась растерянность. После них отец становился мрачным. В эти минуты Лешка прижимался к нему сильнее и спрашивал:

— Пап, а в Афганистане так же воевали или нет?

Подполковник вздыхал:

— Там, Леша, несколько иначе было. Афган — чужая страна, а Чечня — это Россия. Сейчас получается, что свои против своих встали.

— Нам учительница в школе сказала, что когда свои против своих, то это гражданская война. Когда ты воевал, тебе страшно было?

Силаев грустно улыбнулся и потрепал сына по русым волосам:

— Не страшно на войне только дуракам. Бывало и страшно. Особенно в первые минуты боя. Потом о страхе забываешь, так как времени нет бояться. Отбиваться надо! Вот так, сынок…

Лешка осторожно коснулся шрама на его виске. Заглянул в глаза:

— Когда тебя ранило, ты чувствовал?

Подполковник вспомнил тот бой на перевале и отрицательно покачал головой:

— Не чувствовал. Я же сознание тогда сразу потерял. Это потом, когда в госпитале очнулся, больно было.

Мальчик обнял его руками и тихо сказал:

— Ты не ходи больше на войну…

Какое-то время молча слушали то, что говорил по телевизору диктор. Силаев скосив глаза вниз, смотрел на голову сына, прижавшуюся к его груди. Лешка все больше стал походить внешностью на него. У него были такие же серые сумрачные глаза. Лешка точно так же наклонял голову, когда разговаривал с приятелями и даже верхние зубы у него имели такую же рединку, как у Кости. Подполковник Силаев, чтобы остаться в Москве рядом с сыном, преподавал в той же академии, которую закончил. Лариса в конце его учебы решительно отказалась куда-либо ехать:

— Здесь есть жилье и это Москва. Я отсюда никуда не поеду. Ты можешь ехать, но Лешка останется со мной.

Силаев, хоть это было не приятно, записался к начальнику академии на прием. Просить он не любил, но ради сына смирил гордость. Объяснил ситуацию, ничего не скрывая:

— Товарищ генерал-майор, вы уже наслышаны о том, что представляет собой моя жена. Без меня сын будет предоставлен сам себе, ей он не нужен. Но и мне она его не отдаст. То, что она якобы исправилась, только видимость. Мы постоянно находимся в конфронтации. Помогите!

Генерал пошел навстречу и предложил стать преподавателем. Три года Костя преподавал в академии и тихо тосковал о нормальной службе. Там было тяжелее, зато не было такого однообразия, как здесь. Его деятельной натуре претила рутина, но сделать ничего не мог. Лариса, словно черная глыба, постоянно нависала над душой. С тихой тоской Силаев вспоминал Марину и Афганистан, сердцем понимая, что именно те суровые дни оказались самыми счастливыми в его безрадостной жизни.

По выходным, чтобы поменьше видеть жену, Костя с сыном ездили на рыбалку, бродили по музеям или отправлялись в лес. Все зависело от времени года и погоды. Лешка жадно расспрашивал его об Афганистане. Подполковник рассказывал то, что мог, старательно смягчая краски и избегая слишком жестоких сцен. Жена, едва сын укладывался спать, ворчала каждый вечер:

— У всех моих знакомых мужики на двух работах вкалывают, деньги зарабатывают, а ты с Лешкой по выставкам шляешься. В доме денег нет, тебе хоть бы что!

Так повторялось из раза в раз. Однажды подполковник не выдержал:

— Я не виноват, что зарплату задерживают! Сейчас всем трудно. Хватит ныть, Лариса! Ты можешь думать не только о деньгах? Сыну надо развиваться в культурном плане!

Лариса скрестила руки на груди, презрительно посмотрела на него. Тряхнула копной белокурых волос:

— В этом случае он может телевизор посмотреть! Нечего на музеи деньги тратить, раз на хлеб их нет! — В этот момент по телевизору показывали Чечню. Российских офицеров и солдат на окраине Грозного и под Шали. Лариса мгновенно вспомнила, сколько денег муж привез с афганской войны и крикнула: — Вот хотя бы туда слетал, чтоб заработать на жизнь, раз здесь не можешь! Уж если не мне, то хотя бы своему любимому сыночку! Он в школу черт-те в чем ходит и на что покупать я не знаю. На родительские собрания стыдно ходить. Он растет! Каждый месяц брюки становятся все короче. Такая же дылда, как и ты будет. А уж как будем в следующем году в школу собирать, не представляю…

Костя задумался и ничего не ответил. Он вдруг вспомнил, как Лешка говорил ему о желании иметь какую-то там игровую приставку к телевизору и джинсы “как у пацанов”. Сын никогда ничего не просил, но Силаев вдруг понял, как хочется мальчишке иметь хотя бы часть того, что есть у других. Жена, стоя у дивана, что-то бурчала, но он не слушал. Решение пришло. Мужчина безо всякого выражения посмотрел на жену и тихо сказал:

— Я уеду воевать, но Лешка будет жить у моей тетки в Рязани. Там и в школу пойдет. Тете Наде поможет, да и она за ним лучше присмотрит, чем ты. Хоть голодным сидеть не будет. Это мое условие!

Лариса, открыв рот от неожиданности, молчала. Она даже на его последние слова внимания не обратила. Пришла в себя и кивнула:

— Хорошо, я не против, но надо еще и Лешку спросить, хочет ли он ехать к тетке в медвежий угол?

Косте очень хотелось сказать ей, что она и сама выросла вот в таком “медвежьем углу”, но не стал. Так как знал, ссоры тогда уж точно не избежать. Лариса считала себя чуть ли не коренной москвичкой и каждое напоминание о Рязани принимала, как оскорбление. Подполковник позвал Лешку в кухню и спросил. Мальчишка обрадовался:

— К тете Наде? С радостью поеду! Она такая замечательная!.. — Оборвал радость и внимательно посмотрел на отца: — А ты куда, пап?

Силаев сжал заболевшую душу в кулак и весело усмехнулся:

— В командировку отправляют на Дальний Восток на пару лет! Денег привезу и тебе приставку купим с джинсами.

Лешка вздохнул:

— Да не нужны мне ни джинсы ни приставка по большому-то счету, лишь бы ты не уезжал. Я скучать буду. Но если уж так надо, да не на войну, тогда едь… Только ты побыстрей приезжай. Обещаешь?

Он подхватил сына на руки и усадил рядом с собой. Обхватив за плечи притиснул к себе, слегка дотронулся кончиком указательного пальца до его носа. Лешка смотрел на него во все глаза. Костя подмигнул и еще раз улыбнулся:

— Как только, так сразу! Ты же меня знаешь. Я тоже скучать буду.

Уже на следующий день он написал рапорт на имя начальника академии с просьбой отправить в Чечню по контракту. Генерал попытался отговорить, но Костя стоял на своем. Через месяц просьбу удовлетворили и подполковник Силаев отправился в Грозный.

Степанову через сутки отправили в Моздок. Загипсованная, перетянутая бинтами и укрытая по грудь байковым одеялом, она напоминала египетскую мумию. Руки не шевелились, голова еле ворочалась, ноги в металлических шинах страшно болели. Носилки с ранеными вносили в вертолет и вплотную ставили друг к другу. Марина пыталась протестовать и требовала, чтобы ее не отправляли никуда, ругалась и кричала. Над разбушевавшейся женщиной склонилось лицо хирурга: