К сентябрю 1941 г. в Москве стало ясно из донесений резидентуры, что возможность войны с Японией мала. А концентрация японских войск на границе с СССР является «дымовой завесой» для нападения на США[414]. Еще 2 июля 1941 г. совещание руководящих политических и военных деятелей Японии приняло документ «Главные пункты государственной политики империи». В соответствии с ним Япония по-прежнему держала курс на создание «сферы сопроцветания» в Восточной Азии. Было решено форсированными темпами продолжать подготовку к войне с США и Великобританией, при этом нападение на Соединенные Штаты ставилось в зависимость от переговоров, шедших в Вашингтоне, а точнее, от тех уступок, на которые будут готовы пойти США. Война с Америкой также планировалась в случае вмешательства последней в европейский конфликт[415] .

Японские правящие круги планировали прежде всего продвижение в район Южных морей (Голландская Индия, Индокитай), чтобы обеспечить себе наилучшие условия для дальнейшего захвата Китая, стремясь подорвать связи Чан Кайши с западными странами, перерезать их экономическую и военную помощь. Войну с Великобританией и США предполагали, но стремились оттянуть как можно дальше. Выяснение же отношений с Советским Союзом планировали лишь, «если ход советско-германской войны примет для Японии благоприятный оборот»[416]. Таким образом, министр иностранных дел Мацуока и поддерживавший его генерал Тодзё остались в меньшинстве. Даже вполне адекватные предложения министра по улучшению японо-американских отношений с целью не допустить сближения СССР и США особенно не рассматривались[417].

В Вашингтоне же отчаянно стремились не допустить выступления Японии на стороне Германии. Выше мы говорили о ряде мер, предпринимавшихся в этом направлении, но Рузвельт «давил» по всем направлениям. В начале июля Госдеп затребовал от японского МИД разъяснений по вопросу о слухах о готовящемся нападении на СССР. В послании прямо говорилось, что из различных источников «стало известно»... Токио отреагировал незамедлительно. Ответная нота гласила, что Имперское правительство не рассматривало вопрос о возможности нападения на СССР на стороне Германии[418].

Действительное положение дел прояснилось довольно быстро. Не в меру ретивый Мацуока не принял во внимание решения правительства и координационного комитета. Тем более он не собирался действовать в русле этих решений. Всеми силами стремясь развернуть курс японской экспансии на север, он решил самостоятельно прощупать позицию США. Логика была очевидна: если американский посол подтвердит, что его правительство по-прежнему ненавидит большевиков и Америка останется нейтральной в случае советско-японского конфликта, то он, Мацуока, получит дополнительную гирю на свою чашу весов во время правительственных диспутов. При очередной встрече с Грю он без обиняков выдал желаемое за действительное — правительство Коноэ находится «под большим давлением влиятельных элементов, требующих вступления Японии в войну против Советского Союза»[419]. Результат для министра остался нулевым, посол отделался общими фразами — нормальная практика: прежде, чем обмениваться мнениями по подобным заявлениям, необходимо получить подробные инструкции из центра. А вот Мацуока лишь дезавуировал официальное правительственное заявление. Вашингтон вновь получил подтверждение того, что Япония по-прежнему стоит на развилке. Это хрупкое равновесие вполне устраивало американцев.

Начав войну с СССР, Германия столкнулась с первыми непредвиденными трудностями. Военный потенциал жертвы оказался куда значительней прогнозируемого. Донесения с передовой поражали, количество танков, самолетов и другой боевой техники, брошенной Красной Армией, превосходили любой ночной кошмар немецких генералов. 10 000 танков, оставленных РККА только на границе, для немецкой армии оставались недостижимой мечтой всю войну. Удручало и качество советской техники. Но новые знания не поколебали арийской уверенности в победе, правда, становилось очевидно, что без помощи Японии война продлится несколько дольше. В июле 1941 г. между Японией и Третьим рейхом шли напряженные переговоры. В итоге было подписано секретное соглашение: Япония обязалась напасть на Советский Союз после взятия немецкими войсками Москвы и Ленинграда[420].

Японские милитаристы ставили нападение на СССР в зависимость от успехов немецкого оружия. Но то был не главный фактор при выборе направления экспансии. Было очевидно, что раньше весны 1942 г. японская армия не сможет накопить необходимые ресурсы для успешного ведения компании против Советского Союза, то есть уже в конце июня 1941 г. было ясно, что до весны 1942 г. дальневосточные границы СССР останутся неизменными. Эти причины привели к тому, что 2 июля в Токио выбрали южное направление.

Первая фаза южного варианта предполагала захват «французского наследства». Имперское правительство и военные стремились этим шагом обезопасить свой тыл, улучшить стратегическую обстановку на китайских фронтах и получить дополнительные ресурсы. 20 июля правительству Виши[421] был предъявлен ультиматум. Империя требовала предоставить ей право держать войска и военно-морские базы в Южном Индокитае — французской колонии. Фактически от Петена требовали «подарить» эти азиатские территории. Не дожидаясь ответа или заключения соответствующего договора, 24 июля японские войска перешли границу Южного Индокитая. Началась оккупация. 29 июля, будучи неспособно противостоять нажиму Токио, правительство Франции подписало договор о «совместной обороне Индокитая». Суть, которая скрывалась за довольно безобидными дипломатическими формулировками, заключалась в захвате Японией французской колонии.

Новый виток японской агрессии вызвал бурное раздражение в Вашингтоне. Рузвельт предпринял попытку остудить Японию «холодным душем». 26 июля 1941 г. президент объявил о секвестре всех японских активов в США и о введении полного торгового эмбарго. Возможно, одной из причин, побудившей Рузвельта ввести эмбарго, была перехваченная информация о том, что Япония, после того как закрепится в Индокитае, может предпринять нападение на СССР[422]. Подобное эмбарго наложила и Великобритания, объявив о расторжении японо-английского торгового договора 1911 г., японо-индийского договора 1934 г. и японо-бирманского 1937 г. Таким образом, Японская империя оказалась в ситуации практически полной экономической блокады.

Выступая по радио, Рузвельт заявил: «...США рационализируют потребление бензина в стране и в то же время снабжают горючим явного агрессора. Если бы мы прекратили поставки нефти, японцы двинулись бы на Голландскую Ост-Индию уже год назад, и мы бы имели войну»[423]. Видно, что президент сознавал последствия данного шага. Он понимал, что эмбарго является для Империи таким же стимулятором агрессии, как и слабость жертвы. Овальный кабинет не сомневался, что теперь Япония будет вынуждена действовать в соответствии с тройственным пактом. В этом случае «японская экономика выйдет из зависимости от США, ибо в распоряжении Японии будут ресурсы стран южных морей»[424], то есть Рузвельт осознанно отрезал для японцев северный вариант. Перед Токио оставалась одна альтернатива: движение на юг или назад (уступки Вашингтону по ключевым вопросам и все из этого вытекающее). Рузвельту не требовались услуги астролога, чтобы понять, что второй вариант невозможен. Он намеренно провоцировал Японскую империю.