— Нет, посмотреть. У вас такие вещицы занятные.

— А, с удовольствием покажу.

Изящная светловолосая Шапочка, Волк угрюм, несчастен и голоден. Кот в блестящих сапогах, Баба Яга, оловянные солдатики… Может быть, вчера приходил покупатель? Покупательница? Такие штучки сейчас в цене.

— Почему вы их здесь храните?

— У меня сломалась полочка. Помнишь над комодом? Не помнишь?.. Починить — пара пустяков, а этот долдон Анатоль никак не соберется. Пришлось пока…

— А вы не хотите их продать?

— Саня! — голос тетки фанатично зазвенел. — Я завещала дом тебе при единственном условии: все оставить как есть, ничего не продавать. Андрей Леонтьевич и я…

Она соскользнула на привычную колею, он озирался рассеянно: что-то изменилось на полках с ночи, то ли переставлено, то ли убрано. Не пойму, не помню. Зашел за шелковую ширму, взглянул в дырочку: тетя Май разглагольствует, а глаза отсутствующие… Сел на вместительный сундук, обитый кованным железом, на что-то… вытащил из-под себя… о, зажигалка. Японская. Взметнулось крошечное пламя. А что если труп спрятан…

— Тетя Май, а что у вас в сундуке?

— Чтоб ни было, все будет твое.

— А можно посмотреть?

— Дождись моей смерти… — она вдруг покачнулась, приказала сдавленно: — Нитроглицерин, скорее, на комоде.

Он метнулся… туда-сюда… Майя Васильевна проглотила две таблетки, показала жестом: открывай, мол, не заперто. Открыл: скопище престарелой обуви, в котором он добросовестно порылся…

— Пойду прилягу, — сказала тетка.

Он вывел ее из чулана, поглядел, как она запирает дверь, прячет ключ в карман ситцевого «рабочего» халата… проводил в комнату, уложил на кровать. Как странно чередуются в ней вспышки энергии с полным изнеможением. Однако отметил, ничто в ее облике сейчас не тревожит меня, не пугает.

— Тетя Май, а Андрей Леонтьевич курил?

— Никогда. Он говорил…

— А в доме кто-нибудь курит?

— Официально никто. Таково мое требование. Но — покуривают. От Анатоля вообще трудно ожидать порядка. Володя, отдаю должное, выходит в сад. И еще у меня есть подозрение…

— Какое?

— Кто-то из девиц. В их комнате пахнет табаком. Но: не пойман — не вор.

— Отдыхайте, не буду вам мешать.

Саня постоял в полутьме коридора. «Я буду ждать». Зашел «к себе» в кабинет — побриться, с утра не успел… Снег еще не растаял, яблони сказочно застыли в неподвижном предзимнем ожиданье, Анатоль у сарая… Пойти побеседовать? Да, соберу по возможности сведения перед разговором с ней.

— Покурим? — Саня достал из наброшенной на плечи куртки пачку «столичных» и зажигалку из чулана.

— Можно. — Анатоль прислонил лопату, которую точил, к стенке сарая, вытер руки о фуфайку, вытянул сигарету… а пальцы ходуном ходят. — Ишь ты, зажигалочка, — голос равнодушный, мертвенный.

— У тети Май нашел. Не ваша?

— Скажете тоже. Где нашли?

— В чулане.

— Послушайте, студент… — начал Анатоль хрипло; почудилось вдруг, что он мертвецки пьян.

— Я уже не студент.

Все равно. Любознательный вы парень, а? Все чего-то шарите, вынюхиваете… Наследничек, елки-палки.

— Я ищу женщину.

— Шерше ля фам? — лицо Анатоля болезненно сморщилось. — Не в форме. Со вчерашнего. Что за женщина?

— Молодая. Наверное, красивая. В черном плаще. Глаза карие, волосы светло-каштановые, короткая челка. Брови высокие, дугой. Длинная стройная шея.

Анатоль тяжело опустился на чурбан — дубовую колоду, служившую когда-то для колки дров. Спросил тихо:

— Где вы ее видели?

— Здесь, в доме. В комнате тети Май.

— И я видел, — подтвердил Анатоль неожиданно. — В саду.

— Во сколько?

— Ночью.

— Где она лежала?

— Почему лежала? Она шла между яблонями, в черном плаще, да. Ночью — точнее сказать не могу, был под шефе.

— Ага. Уже, простите, опились на свадьбе?

— На какой еще… Да ну. То было давно, в августе. Я тут на топчане спал в сарае, прохладнее. Существует теория, согласно которой души умерших являются на место преступления.

Сквозь исступленный бред (как показалось Сане) в словах философа — в интонации, деталях — проступило нечто… реалистическое. Бред перемежающийся, воспользуемся просветами.

— То есть вам является образ незнакомой женщины?

— Прекрасно знакомая, — возразил Анатоль с проблеском чувства — впервые с начала разговора. — Она жила в кабинете и неожиданно исчезла. Ваши приметы точны, хотя и несколько общи. Нина Печерская. Знаете, что такое любовь с первого взгляда?

— Кажется, знаю.

— Только такой и бывает любовь — верный признак.

— Когда исчезла Нина Печерская?

— На Покров. В прошлом году.

— Почему вы употребили слова «место преступления»?

— Так ведь является. Она пришла умереть.

— Умереть? Вы ее вчера видели?

— Вчера? Нет. А вы? — Анатоль необычайно оживился. Вы видели вчера?

— Да. Анатоль, кто кроме вас знал Нину Печерскую?

— А, вы считаете, я уже того. Может, вы и правы. Все знали. Май, девочки, Донцовы… нет, эти позже въехали.

— А до Печерской кто жил в кабинете?

— Приятельница Май. Тоже умерла. Там все умирают, начиная с великого ученого, — он усмехнулся. — Спросите Май о подробностях смерти мужа. И ждите своей очереди.

— Однако Викентий Павлович…

— Дождется, — лицо его смягчилось, словно озарилось внутренним светом. Она была танцовщица, балерина, но что-то с коленом, с мениском, да. Словом, сценическая карьера не удалась. Руководила студией в каком-то там дворце. Брак расстроился (он тоже балерон), ушла от мужа, жила тут пять месяцев. Вдруг исчезла.

— При каких обстоятельствах?

— Слушайте, Александр Федорович, вы не из органов? Тон у вас какой-то… больно деловой.

— Вам же хочется рассказать.

— Хочется, правда. Я… не понимаю.

— Что не понимаете?

— Ничего не понимаю. Как-то утром встали — тогдашним утром, в прошлом году — ее нет, никаких следов. Заметьте, вперед за месяц заплачено. Май раскудахталась… прошу прощения…

— И вещи Печерской пропали?

— Говорю же: ни-че-го.

— Кто-нибудь ею интересовался: бывший муж, с работы?

— Никто.

— Вы заявили в милицию?

— С милицией у меня отношения… как бы это выразиться… изощренные. Не в уголовном смысле, а… прописки нет и т. д. Балерона разыскал в театре: ничего не знает, не встречался, уже женат.

— Какое он на вас произвел впечатление?

— Черт его знает. Скользкий какой-то тип… ускользающий. Впрочем, я, должно быть, необъективен.

— Ну, а в августе?

— Я укладывался в сарае, был выпимши…

— Кто-нибудь в это время находился в доме?

— Май. Да, еще Вика. Я его называю Компаньон (младший компаньон бизнесмена здешнего). На отлете, в отпуск уезжал, а остальные все разъехались. Хотел дверь закрыть, глянул: по саду идет женщина в черном плаще — это в такую-то жару — лицо восковое, синее.

— Может быть, от лунного света?

— Может быть. Неземная отрешенность, понимаете? Вдруг растворилась во тьме. Все.

— Вы не осмотрели сад?

— Осмотрел. Но не сразу. Ведь я ждал ее, все время ждал — в высшем смысле. Но испугался. Подумал, белая горячка начинается.

— А сейчас вы так не думаете?

— Никакой горячки, — сказал Анатоль раздраженно. — Неприкаянная душа, жаждет успокоения, погребения. Понимаете?

Саня вгляделся в голубые с красными прожилками глаза: сумасшедшинка в них сквозила, несомненно. Связался же я! Однако продолжал, свернув с маниакальной, видать, темы:

— Анатоль, вы удивились, что Майя Васильевна вернулась с кладбища раньше времени?

— Удивился. Обычно — в семь, восемь вечера. Весь день, говорит, провожу на могиле.

— Даже в темноте? В октябре рано темнеет.

— Она так говорит.

— А на каком кладбище похоронен Андрей Леонтьевич?

— Кто ж его знает. На местном, должно быть, районном.

— Значит, вы у него там не бывали?

— Шутите! Его особа священна, к ней никто не допускается, — он помолчал, добавил таинственно: — Я вообще не уверен, что он где-либо похоронен.