Любивший покружиться в вальсе с хорошенькой девушкой Фридрих внезапно понял, что рискует оказаться в плену. Наивные ухищрения девиц, их неловкие атаки, их плоская болтовня и утомительная жеманность внезапно вызвали у него мутную, как тошнота, скуку. Он бежал с бала.

Энгельс хорошо знал быт этих буржуа, быт лживый, подленький, мелкий. Как презирал он этих людей, ханжески-религиозных и в то же время безжалостных, когда кто-либо посягнет на их благополучие, оторвет их от великого дела всей их жизни — наживы!

Энгельс по воле отца поселился в Манчестере и работал там простым конторщиком на бумагопрядильной фабрике «Эрмен и Энгельс».

Меньше всего времени Фридрих проводил в канцелярии. Он изучал жизнь рабочего класса, посещая грязные кварталы, где жили труженики и безработные, и собственными глазами видел их нужду и нищету. Он изучал акты и другие документы фабричных инспекторов, которыми до него мало кто интересовался.

Мужчины работали на фабриках, заводах, шахтах по 16, а нередко по 18 часов в сутки, не считая перерывов на обед. На текстильных фабриках женщин и детей заставляли работать по 19 часов в сутки. На некоторых предприятиях было установлено, что два раза в неделю дети, кроме обычных дневных часов, работают еще, после часового сна, всю ночь напролет. Несмотря на столь каторжный труд, люди жили впроголодь, ютились в трущобах, ходили в лохмотьях.

Еще сильнее возненавидел Энгельс фабрикантов, буржуа. Глубоким сочувствием к рабочему классу проникнуты его корреспонденции в «Рейнскую газету», с негодованием разоблачает он дикую жестокость хозяев, в первую очередь по отношению к малолетним рабочим, которых безжалостно эксплуатировали ради высоких прибылей. Смертность среди детей трудящихся превышала 50 процентов. Энгельс писал о положении рабочих детей в Англии:

«…Какую богатую коллекцию болезней создала эта отвратительная алчность буржуазии! Женщины, неспособные рожать, дети-калеки, слабосильные мужчины, изуродованные члены, целые поколения, обреченные на гибель, изнуренные и хилые, — все это только для того, чтобы набивать карманы буржуазии! Когда же читаешь об отдельных случаях этой варварской жестокости, о том, как надсмотрщики вытаскивают раздетых детей из постели и побоями загоняют их на фабрику с одеждой в руках… как они кулаками разгоняют детский сон, как дети тем не менее засыпают за работой, как несчастный ребенок, заснувший уже после остановки машины, при окрике надсмотрщика вскакивает и с закрытыми глазами проделывает обычные приемы своей работы; когда читаешь о том, как дети, слишком утомленные, чтобы уйти домой, забираются в сушильни и укладываются спать под шерстью, откуда их удается прогнать только ударами плетки; как сотни детей каждый вечер приходят домой настолько усталыми, что от сонливости и плохого аппетита уже не могут ужинать и родители находят их спящими на коленях у постелей, где они заснули во время молитвы, когда читаешь обо всем этом и о сотне других гнусностей и мерзостей, и читаешь об этом в отчете, все показания которого даны под присягой и подтверждены многими свидетелями, пользующимися довернем самой комиссии, когда подумаешь, что сам этот отчет — «либеральный», что это буржуазный отчет… когда вспомнишь, что сами члены комиссии на стороне буржуазии и записывали все показания против собственной воли, то нельзя не возмущаться, нельзя не возненавидеть этот класс, который кичится своей гуманностью и самоотверженностью, между тем как его единственное стремление — любой ценой набить свой кошелек…»

Фридрих Энгельс заступается за рабочий класс Англии, он обвиняет буржуазное общество в сознательном массовом убийстве производителей всех благ и богатств.

Находясь в Англии, Энгельс пришел к целому ряду важных открытий. Быстрое духовное развитие молодого ученого поражало его друзей и знакомых.

«Энгельс представлял собой настоящее чудо, если сравнить зрелость и мужественность его мышления и стиля с его возрастом», — писал в эти годы Иоганну Якоби берлинский врач Юлиус Вальдек.

До Энгельса все экономисты не находили достаточно сильных слое, чтобы восславить буржуазию, создавшую самую крупную в мире индустрию, работающую на силе пара, проложившую первые 10 тысяч километров железных дорог, построившую огромный паровой флот.

Энгельс высказал совершенно новую точку зрения на великий промышленный переворот, показавшуюся дикостью тогдашним буржуазным экономистам и писателям: самое важное детище промышленного переворота — английский пролетариат.

Он увидел, что этот только что родившийся в цепях нищий ребенок, отдающий все свое время и силы труду, очень скоро вырастет в богатыря и именно ему суждено совершить социальную революцию.

Поезда между Манчестером и Ливерпулем ходили дважды в день. Энгельс подъехал к низкому деревянному навесу вокзала задолго до отхода поезда.

Локомотив! Фридрих встретил его, как давнишнего знакомого, хотя и увидал впервые. Фридрих, увлекающийся техникой, давно изучил его строение.

Раздался звонок. Перебросив через руку плед, Фридрих бросился, как и все откуда-то взявшиеся пассажиры, к вагонам.

Кочегар неторопливо налил в котел несколько ведер воды и полез в машинное отделение. Какие-то служители в толстых кафтанах вышли из сарая, называемого буфетом, и громко прокричали, что поезд «Манчестер — Ливерпуль» отправляется.

Наконец поезд тронулся, тяжело вздыхая и сопя. Дым стлался над вагонами без крыш, оседая на капорах и шляпах пассажиров. Стук колес и локомотива заглушал голоса. Привыкнув с детства к лихой езде верхом, Энгельс не был поражен бегом поезда. Он задавал себе вопрос о том значении, которое приобретает для человечества и истории изобретение Стефенсона. Фридрих видел перед собой карту земли и прокладывал мысленно одну за другой железные дороги.

Рельсы ложились на пустыни, соединяли Азию с Европой, обвивали цепочкой оба американских материка. Фридрих с проницательностью коммерсанта и точностью ученого угадывал изменения, которые произойдут на планете под влиянием этих черных линий.

Поезд начисто менял понятие о времени и расстояниях.

Недавний артиллерист предвидел, как в случае войны тряские и покуда неуклюжие железнодорожные вагоны будут грузить солдатами. Энгельс гадал о том, какова была бы судьба Наполеона, если б полководцу служили поезда.

В таких размышлениях быстро пробежали часы. Поезд подъехал к Ливерпулю.

Город этот показался молодому человеку таким же страшным, безжалостным, как Манчестер, как и

Лондон. На набережной женщины с просящими глазами, голодными глазами волчиц преследовали его, предлагая единственное, что им еще принадлежало, — тело.

Маленькая девочка дернула Фридриха за руку и, когда он бросился от нее прочь, закричала:

— Дайте же мне хоть пенни на хлеб, если не хотите пойти со мной в доки!

Энгельс остановился и дал ей монету. Но не только женщины попрошайничали в порту. Мужчины-нищие молча протягивали руку.

В доках Энгельс спотыкался о пьяные тела. У дверей дымного кабака плакал ребенок.

Фридрих вспомнил детство. Разве, возвращаясь из школы в большой пасмурный родительский дом, где проходил он по таким же проклятым закоулкам? Их было много и в Бармене.

Пробираясь по фабричному району в центр города, Энгельс заглядывал в окна домов, затянутые тряпками, пропитанными маслом, наклоняясь, проходил в тесные подворотни, и тоска — преддверие возмущения, предшественница действия — одолевала его.

В каждой конуре жило до десяти человек.

Социалистическая литература, с которой он отчасти познакомился на родине в последние годы, подготовила его ко многому, и, однако, действительность превосходила все, что могло нарисовать самое мрачное воображение.

Он шел к центру города. Из кабаре доносились истерически нарастающий мотив канкана, топот танцующих ног и визг.

Ему казалось, что он впервые по-настоящему, во всю величину увидел этот иной мир и его обитателей. Их было много, этих людей; и здесь, в Англии, самой индустриальной стране земли, они были еще более несчастны, чем где-либо, чем в Бармене, Бремене — в городах, о которых Фридрих думал, как об отсталых окраинах передовой Европы.