О своем обещании за церковью присматривать, Аркадий Юрьевич не забыл, что смог сделал сам, а на работы, требовавших материальных затрат и профессиональных строителей составил список, и в конце августа бумагу эту положил Поворотову на стол. Председатель горисполкома одобрил проделанную работу почтальона Семыгина, со списком требуемого ремонта в церкви ознакомился, и спрятал его в нижний ящик стола, где до недавнего времени хранилось неотправленное письмо отца Сергия. Никаких ремонтов в церкви больше не проводились.

     Пришли, наконец, выписанные историком Семыгиным книги, и из брошюры о мифах древних славян Аркадий Юрьевич почерпнул любопытную информацию, а именно: предки полагали, что землю окружает Киян — Мировой океан, в центре которого покоится священный камень Алатырь — «пуп земли». Камень этот лежит в самом центре мироздания у корней священного Мирового древа, которое древние славяне считали своеобразной осью, скрепляющей мир, — в ветвях Дерева живут Солнце, Месяц и звёзды, у корней — Змей. Дерево называют Ирий, то есть древо блаженной страны Ир. Сама же страна Ир покоится на дне моря, и именно там высшие силы решают судьбы людей.

     Ознакомившись с этим преданием, историк Семыгин испытал недоумение. С одной стороны: миф — он и есть миф, что с него взять? С другой стороны уж больно какие-то тревожные открывались совпадения. Сам по себе образ Мирового древа выглядел слишком аллегорично — мировая ось, Месяц и звезды в ветвях, — все это куда ближе к поэзии, чем к истории, но то, что предки основали поселение и назвали его Ирий, в честь этого самого Мирового древа, вполне конкретно намекало на аномальность места, как географической точки. Очевидно, у предков была причина считать это место священным. А возможность существования аномальных зон историк Семыгин вполне допускал. Есть же Бермудский треугольник, или там гора Казыгурт в Казахстане с ее магнитными ненормальностями… Далее: Змей, в предании — момент еще более загадочный и даже пугающий, потому что этому образу на сто процентов соответствовал реально существующий… Черный Мао! Уж не потому ли Fluvius nigra, как называет его доктор Чех, выбрался из своих глубинных укрытий, что Мировое древо в опасности? Может, мы сами того не осознавая, слишком сильно расшатали Мировую ось, и теперь Черный Змей выбрался посмотреть, кто тревожит основы мироздания?.. А то и навести порядок, уничтожить угрозу, вернуть миру стабильность?..

     «Все это слишком умозрительно», — одернул себя историк Семыгин и решил сконцентрировать внимание на чем-то более реалистичном, чем просто совпадение образов. А именно — на священном камне на имя Алатырь.

     «Змей, Мировое дерево — на деле все это может оказаться чем угодно, размышлял Аркадий Юрьевич. — Камень же — всегда камень. И в мифах, и в преданиях, и в реальной жизни».

     Но Алатырь отсутствовал. За все года, проведенные в ПГТ Красный, Аркадию Юрьевичу не попадался природный камень больше кулака размером. Конечно, специальных поисков Семыгин не устраивал, но полагал, что священный камень должен был иметь соответствующие размеры, иначе паломники его бы просто не заметили, а место не запомнили. На всякий случай историк Семыгин прочесал город, и даже побеседовал со старожилами, но никто никаких валунов не видел и не помнил. Камень раздражающе отсутствовал.

     «Но это еще не значит, что камня не было в старину», — заключил историк Семыгин и отправился к председателю горисполкома, на этот раз предлагая себя в качестве бесплатного архивариуса. Поворотов, которому рабочих рук вечно не хватало, помощь охотно принял, и историк Семыгин получил доступ к документам двадцатитрехлетней давности, оставшихся еще от первых строителей.

     4 сентября 1972 года Аркадий Юрьевич находился дома, сидел за столом в своем кабинете-балконе, и просматривал отобранные в конторе Поворотова бумаги. День клонился к вечеру и солнце, ядовито-оранжевое, вот-вот должно было скрыться за черно-зеленым частоколом лесистого горизонта. Аркадий Юрьевич окинул закат взглядом, отметив, что в сюрреалистичности цветовых оттенков местных закатов Красному нет равных, хоть по всей планете ищи, вернулся к изучению документов. Следующей бумагой оказался протокол взрывных работ строительного участка №8, датированный 12-ым мая 1949-го года. Из протокола следовало, что базальтовый валун оценочной массой в тридцать тон и формой, напоминающей куриное яйцо, удалось расколоть на девять крупных фрагментов, для чего потребовалось задействовать двадцать четыре точечных заряда. Осколки базальта передали строителям, а те в свою очередь использовали их, как компонент заводского фундамента.

     — Был камень! — выдохнул Аркадий Юрьевич, одновременно открытию обрадовавшись и испугавшись. А в следующее мгновение он вдруг услышал, как по всему дому задрожали стекла.

     Секунду спустя протяжный и низкий гул, словно стон раненного великана, с востока на запад прокатился над городом, и рассеялся где-то на западе, уткнувшись в хребет Урала. Аркадий Юрьевич выглянул в окно, прислушался, но ничего больше не происходило, и он поспешил вернуться к своей работе.

     А на следующий день, 5-го сентября, с совершенно безоблачного неба, в тридцатиградусную жару, на ПГТ Красный посыпался снег. Этот снег не таял, на солнце искрился, а по структуре походил на тополиный пух.

     В том же году, как только окончилась весенняя распутица, армия снова бросилась штурмовать стены таежной крепости. Вертолетное поле, что возле церкви, военные восстановили полностью, оградили ее колючей проволокой и поставили часовых. Теперь на ней дислоцировалась эскадрилья военных вертолетов. Винтокрылые гиганты летали часто, гул и вибрацию производили в больших количествах, от чего несчастная церквушка дрожала, словно пугалась соседству грозных машин.

     Все лето армия прогрызала себе дорогу через тайгу в восточном направлении. Конечная точка их марша оставалась тайной, но население Красного к военным уже привыкло, и что делает армия в тайге мало кого интересовало. А директор завода Огрехин и председатель горисполкома Поворотов так и вовсе считали присутствие военных полезным, потому что те в больших количествах поставляли городу сосну, ель, а иногда и кедр.

     К середине августа армия, судя по спаду активности вертолетной эскадрильи и резкому уменьшения поставок городу леса, вышла на заданную точку. 1-го сентября председателя горисполкома посетил капитан Червякин, и снабдил его инструкциями, которые предписывали действия граждан на «случай выявления неизвестных ранее природных катаклизмов». Помимо прочего в документе были такие строки:

     «При выявлении факта неизвестного ранее природного катаклизма, необходимо отойти от окон (если гражданин/гражданка находится поблизости от них), так как разбившиеся стекло может поранить. Оставаться в помещении также небезопасно, так как в случае ветхости перекрытий здания, может случиться обвал стен. Находясь на улице, необходимо найти естественное укрытие (например, канава) и укрыться в нем, т. е. лечь на живот, закрыть руками голову и закрыть глаза. Во избежание нарушения функциональности глаз, смотреть на природный катаклизм не рекомендуется…»

     Все, что понял из этих инструкций Поворотов, так это то, что «при выявлении факта неизвестного ранее природного катаклизма» никакие инструкции уже не помогут, а бумажка эта написана для душевнобольных, а может и душевнобольными. Пытаясь разобраться, что за ребус придумали военные, Леонид Валерьевич вспотел, но вдруг догадался, что никакие это не игры, а готовит армия что-то грандиозное, и, скорее всего, смертельно опасное. Он со страхом поднял на капитана Червякина глаза, но на лице особиста не дрогнул ни одни мускул.

     — Исполняйте. И что бы никаких сплетен и домыслов! — сухо бросил Червякин и покинул перепуганного Поворотова.

     4-го сентября, ближе к вечеру, где-то в сотне километров от города военные произвели подземный термоядерный взрыв с экскавацией, зарядом мощностью в семь килотонн. Ничего страшного не произошло, даже стекла нигде не вылетели. Поворотов был счастлив, как может быть счастлив человек, столкнувшийся нос к носу со смертью, и сумевший от нее улизнуть. Чтобы военные там не устраивали, город был цел, и никто из горожан не пострадал, — а больше председателю горисполкома ничего и не нужно было. Но на следующий день, удивительно ясный, с неба вдруг посыпался снег. В свете солнца он искрился, и казалось что воздух, — вся толща атмосферы вплоть до самого космоса, насыщена корпускулами живого электричества. Люди выходили на улицу, с улыбками недоумения оглядывались по сторонам, а невозможный снег оседал им на плечи, на головы, ложился в подставленные ладони, покрывая красно-бурый город золотистым пухом. И казалось горожанам, что попали они в детство, где чудо возможно, и морщины на их лицах разглаживались, а сердца сжимались в сладкой тоске. И в этом ирреальном, укутанном ангельским сиянием городе, только пятерня заводских труб оставалась несокрушимой истиной, — коричневые исполины безжалостно и где-то даже равнодушно драли когтями сияющую ткань атмосферы, оставляя за ногтями черно-бурые борозды толи клубящегося дыма, толи запекшейся крови, как делали это вчера, и десять лет назад, а может и с самого рождения планеты.