Потолок избы был завешен огромным шёлковым полотном с логотипом некоего банка. Дропус лежал под ним с позеленевшим осунувшимся лицом, как Баба Яга в русских сказках, у которой нос в потолок врос, и брови загустились, и вообще… По телевизору, повёрнутому на своих курьих ножках к нам задом, а к Дропусу передом, бесконечно шелестели жуткие русские сериалы. Какая-то баба-следователь выясняла обстоятельства зверского убийства, патологически обсасывая тошнотворные детали. Потом шли новости — столь же тягостные, маньячные, всё про убийства мирных граждан, всё про смерть и убийства. Имя телевизора в провинции — «несущий смерть русскому народу». Я видела острый зелёный нос Дропуса, отражённый в системе зеркал, и чувствовала, что либо он маньяк, либо я тоже обретаю черты маньяка. Когда Дропус шевелился в полной тьме, подавая признаки жизни, мы с сыном от первобытного ужаса выскакивали из-под своих беленьких заячьих шкурок. Я не знаю, как мы дожили до первых петухов, ибо петухов в Рогавке, как и во многих деревнях, почему-то ныне не слышно. То ли птичий грипп их вывел, то ли алкоголизм и лень выели под корень.
Утром Дропус склонился надо мной и спросил: «Ну что? Ты ничего не замечаешь?». Я честно прохрипела: «Нет!». Он сказал: «Я побрился!». Я с ужасом притихла, не понимая, куда он клонит. «К чему бы это?», — спросил он у меня. «К тому, что мы с тобой сегодня едем в администрацию Рогавки. Я хочу здесь создать экотеатр!», — вдруг здраво объяснил он мне снятие со своего лица дремучей шерсти.
В администрации, просторном кирпичном здании с лёгкими следами обветшания и вывешенными на стене листками, на которых изображалось, как надо вести себя в условиях угрозы терроризма, Дропус весьма эффектно описал свой проект. В нём проснулся питерский лоск изысканного грантополучателя… Дама администратор была в восторге. В Рогавке, где живёт 5 тысяч человек, 70 детей — воспитанники местного детского дома. Хорошо бы с этими детьми создать экотеатр и объяснять местным жителям, что нельзя бросать окурки в торф, вываливать мусор в озёра и т. д. и т. п.
В это время Юра стерёг велосипеды у входа в администрацию Рогавки. Возле него возник какой-то дедок и стал с непередаваемым матом рассказывать другому дедку о своих ночных приключениях. Как к нему ночью через окно влезли два местных парня и стали требовать от него денег и паспорт, в придачу, очевидно, с целью изъятия навек его недвижимости, при этом угрожая ему экзотическими пытками и смертью от ножа. «Я бывший десантник!», — орал дед. «Я взял палку и проломил Осипу голову. А второго всего отутюжил. Осип помер в больнице сегодня. Мне сказали. Я же десантник! А второй уж ко мне не сунется. Ему долго лечиться надо, пока он сможет ко мне опять сунуться. Я же десантник советской армии!».
Потом мы опять долго куда-то вдоль поросших бурьяном рельс ехали на велосипедах, нещадно поедаемые слепнями и комарами. По пути я увидела длинное белое здание, с одинокой, тонкой, как детская ручонка, трубой, ровно по центру. На окнах нижнего этажа пестрели разнообразные ржавые решётки. На бордюре из врытых в землю резиновых покрышек сидел, маясь от тоски и безделья, белокурый мальчуган. Это был местный детский дом.
Вечером мы прошли пешком по посёлку. Опять нас поразило это сочетание красоты и тоски. Иногда встречались процветающие уютные дома, иномарки, красивые люди — яркие блондины с синими глазами и добрыми улыбками, но встречались и абсолютно выродившиеся, похожие на каких-то инопланетян обдрипанные облезыши со странными головами, носами и ушами. Обычно у них в руках были пузыри с пивом «Охота»…
После прогулки Дропус лёг под шкуры и впал в тяжкое забытьё перед экраном маньякально борморчущего о насильственной смерти телевизора. Юра сказал мне, что спать без света не может. Мы взяли толстенные книги из развала умершего художника, и сделали вид, что нам очень хочется читать. Из окна доносился запах дыма. Торфяной дым стоит здесь каждое лето, ибо каждый год тяжко, неизлечимо, подземно горят торфяники. За окнами иногда кто-то кричал, иногда зверски тарахтел пролетавший мимо мотоцикл. Трещали и свиристели ночные цикады. Над головой болтал кровавым носом зловещий Петрушка. Казалось, что кто-то трётся у стен. «Мама! Убери-ка те огромные ножи на кухне. На всякий случай. Ещё хорошо бы положить поближе к нам арбалет, которым можно убить медведя. Тот, который мне показывал дядя Петя, пока ты была в огороде. На всякий случай». Я, ловя на себе мнимые взгляды из под закрытых зелёных век оборотня Дропуса, завернула длинные ножи в полотенце и спрятала их в щель. Потом я посмотрела своими расширенными от страха глазами на место нашего ночлега и увидела, что на столе масса макетных ножей, которыми террористы резали пилотов в американских самолётах 11 сентября. Я их тоже собрала в кучу и спрятала у себя под диваном. Юра раскрыл свой перочинный ножик и сунул его под подушку. Всю ночь мы не смыкали глаз.
На рассвете Дропус пошёл поесть и, видно, с ужасом обнаружил пропажу всех ножей в доме. Дропус посмотрел на нас с обидой.
Утром мы убегали на станцию, сославшись на звонок по мобильнику, который якобы звал нас в Новгород. Мы увидели, что этой ночью буквально дотла сгорел соседский заброшенный крепкий дом, так называемая «отчуждённая собственность» — дом, чей хозяин умер, не имея помнящих о нём наследников и родственников. Его сожгли, скорее всего, те местные инопланетяне с пивом «Охота», пластиковую тару от которого так любят разносить потом вороны по всем окружающим торфяникам, и чьи детки маются в летней тоске в детском доме.
Через полтора часа мы были в Новгороде, сняли белый, чистый номер в гостинице «Россия», с видом на реку Волхов, со светлым, хорошо обозреваемым по всем углам туалетом. Наконец то можно было отоспаться.
Когда приехали домой, то есть в ту точку пространства, где у тёплой батареи стоит мой диван, где я могу спать в относительном спокойствии, то приснился мне сон. Что лезу, лезу я на гору, а там встречают меня богатые подружки, владелицы своих домов и хороших квартир. И вот мы все лезем в цветущий сад, в котором скрываются хорошенькие домики, подруги мои вошли в резные ворота, а передо мной калитка закрылась. Я хотела перелезть через забор, но не вышло, я стала оседать вниз куда то с горы.
Домик в деревне купить не удалось, даже самую последнюю развалюшку. То хозяев было не разыскать, то оказывалось, что документов нет на дом, то какие-то молдаване там прописаны, то какие-то родственники прорезывались у заброшенной гниющей на земле собственности.
Вообще мне теперь всё время снятся сны, что у меня есть СВОЙ ДОМ. Такие радостные сны снятся. Однажды приснилось, что вот у меня свой дом на месте завода «Красный треугольник». Что там всю территорию вычистили, что там кирпичные стены помыли активированным углём, который вытянул из стен и почвы вредные вещества резиновой промышленности. И вот у меня целый дом — красный кирпичный дом с большими окнами от цехов, несколько этажей. Кругом растёт яркая зелень, цветущие деревья какие-то. В доме у меня ламинат сверкает на полах, большие пространства, комнат семь у меня, у каждого домочадца по своей комнате, и ещё мастерская у меня есть, где я стану великим модельером, где буду на машинке шить всякие хорошие вещи, которые кроме меня никто не сошьёт, так как кроме меня никто так лини, цвет и материалы не чувствует. И ещё у меня будет кабинет с большой библиотекой, так как Юра всё время издевается надо мной: «А где у нас Лакан? А где «Упанишады»? А что, и «Меча самурая» у нас нет? И даже старичка Фрейда? Да мы, мама, простолюдины какие-то!». И вот что есть теперь у нас много-много полок, где вольготно могут раскинуться книги. И ещё в большой комнате пианино стоит…
Ещё мне сон снился, что мой дом на берегу канала, что у меня целый этаж комнат 7. Меньше чем 7 комнат это мало. И ещё приснилось, что вот на Петроградской у меня своя огромная квартира. У прабабушки моей был свой дом в Петербурге до революции и свой чаеразвесочный заводик. Может, это от неё мне эти сны снятся…