Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем инструктор снова взял управление. Самолет сразу «успокоился», все стало на свои места. Как легко это удалось Тюрикову! Меня охватило отчаяние: рушилась надежда стать летчиком.

А Тюриков как ни в чем не бывало спокойно сообщает о начале третьего разворота. Бросаю взгляд на землю, вижу кирпичный завод. Закончив разворот, инструктор убирает газ. В кабине становится тише.

 — Четвертый, — слышу в наушниках. Машина со снижением входит в крен.

Внизу впереди, на ровном зеленом поле, вижу выложенный из белых полотнищ посадочный знак «Т». Самолет проносится над аэродромом и плавно опускается на три точки.

 — Вот и все, — говорит Тюриков. — Теперь порулим на стоянку.

«Не для меня это все, — думаю я с тоской. — Отчислят по неспособности. Ребята после полета выходили из кабины довольные, значит, у них все получалось хорошо, а у меня…» Хочется только одного: чтобы никто не знал о моей неудаче.

Самолет, управляемый инструктором, легко катится к стоянке. А у меня на душе кошки скребут. По взгляду учлета Утенкова догадываюсь, что он мне сочувствует.

Поставив машину на место, Тюриков выключил мотор и привычно скомандовал:

 — Выключено!

Потом отстегнул ремни и вылез из кабины.

 — Разрешите получить замечания, — обращаюсь я к Тюрикову, когда Утенков отошел от самолета. Не хочется, чтобы мой позор стал известен товарищам.

 — Назовите все ориентиры, над которыми выполнялись развороты.

Задача эта нетрудная. Ориентиры накрепко врезались мне в память, и я перечисляю их все до единого.

 — Какие трудности испытал при пилотировании? — последовал очередной вопрос.

Не знаю, что ответить. В отчаянии выпаливаю:

 — Ничего у меня не вышло.

Тюриков добродушно улыбается и говорит:

 — А у кого же сразу выходит? Ориентиры вы нашали правильно. На первый раз и этого достаточно.

У меня словно гора сваливается с плеч. Нет, день не так уж плох, как мне показалось. Просто великолепный сегодня день…

Подошли товарищи из нашей группы. Все веселы, возбуждены. Только Аксенов почему-то хмурится. Что с ним?

 — Можно сесть, — сказал инструктор.

Начался разбор полетов. Каждому, конечно, не терпелось узнать, какое он впечатление произвел на инструктора.

 — Ну вот и полетали, начало сделано, — спокойно говорит Тюриков. — Двоим я пробовал давать управление, остальные вели себя слишком возбужденно.

После этих слов у меня окончательно пропало чувство подавленности. Гляжу, улыбнулся и Аксенов.

 — Запомните, товарищи, — продолжает Тюриков, — чтобы уверенно летать, надо прежде всего научиться работать в непривычных для человека условиях. Нужно избавиться от напряженности и привыкнуть к самолету. Чем свободнее вы будете вести себя в воздухе, тем быстрее освоите технику пилотирования.

После общих замечаний Тюриков разобрал наши индивидуальные ошибки. Каждому из нас он дал полезные рекомендации.

Потом мы старательно мыли свой самолет и протирали мотор. Аэродром покинули перед заходом солнца.

На обратном пути учлеты оживленно делились впечатлениями о первом летном дне. Девушки стрекотали без умолку. А Рысаков притих: инструктор не только не похвалил его, а, наоборот, отметил, что он держит себя в воздухе излишне напряженно.

…На землю опускалась прохладная ночь. На весенней траве появилась роса. Мы приближались к стройке. Из поселка доносились переборы гармошки, и мы невольно ускорили шаг.

Впервые самостоятельно

На строительной площадке пахло свежими сосновыми досками. Стук топоров и жужжание пил перемешивались с гулом моторов. Вместе со старшим инженером Богомоловым мы осматривали выбранное для эстакады место — здесь бревна нескончаемым потоком пойдут из Енисея прямо в цех пилорам.

Щурясь от яркого солнца, старший инженер прикидывал объем и порядок предстоящих работ, сроки их завершения. Первую задачу он поставил мне. Пойду с теодолитом и нивелиром, сделаю привязку местности и перенесу все отметки на чертежи.

 — Сейчас беритесь за эстакаду, — сказал он, закуривая папиросу, — а в июне будете строить дорогу.

 — Надо бы все успеть сделать до июня, — отвечаю я.

 — А к чему такая спешка?

 — У меня в июне начинаются сборы. Весь месяц учлеты будут жить в лагере, рядом с аэродромом. Богомолов испытующе посмотрел на меня и спросил:

 — Вы что, в самом деле летать собираетесь?

 — Один полет с инструктором уже сделал.

 — Когда же вы успели?

 — Вчера.

 — Ну, времена… Захотел летать — пожалуйста! Вы хоть расскажите мне, старику, как там в воздухе.

Я бы рад был уважить старика, но после первого полета мне запомнилось очень немногое. Вот разве ориентиры… Но для него это не интересно.

 — Что ж, учитесь, — задумчиво сказал Богомолов, усаживаясь на бревне. — Может, когда-нибудь покатаете. Только, уж если взялись, не бросайте.

Вторая половина мая была напряженной. Я торопился закончить разбивку дорог. После работы, как бы ни уставал, бежал на аэродром. Там тоже приходилось нелегко. Порой казалось, что я никогда не научусь летать. Огорченный и недовольный собой, я подолгу анализировал наедине замечания инструктора. А Тюриков, как нарочно, от полета к полету усложнял задания, предъявлял все новые требования. Теперь мы уже должны были точно выдерживать заданную скорость, высоту, крен на разворотах и производить расчет на посадку.

Но вот в последнее воскресенье мая, после восемнадцатого провозного полета, меня и Аксенова Тюриков представил начлету на проверку. Даже как-то не верилось, что на этот раз мне предстоит действовать самостоятельно, что не будет впереди инструктора, на которого привык надеяться.

Я сижу в самолете и с замиранием сердца жду начальника. А он не спеша подходит к машине, неторопливо надевает летные перчатки, изредка поглядывая в мою сторону, и садится в кабину. Потом молча машет рукой: взлетай.

Стараюсь все делать так, как с Тюриковым. После взлета начлет кладет локти на борта кабины, показывая, что за управление он не держится. Такое поведение проверяющего меня ободрило, но в эту минуту я как-то особенно остро ощутил ответственность за исход полета. Выполнен последний разворот. Веду самолет на посадку, скоро земля. Начлет убрал руки с бортов.

Тщательно определяю высоту выравнивания, плавно добираю ручку на себя, машина опускается на три точки и катится по полосе.

 — Заруливайте! — слышу в наушниках.

Мне кажется, что начлет чем-то недоволен. Перебираю в памяти детали полета. Вроде все делал как положено, но на душе неспокойно.

 — Слетал отлично, можно выпускать, — говорит инструктору начлет, выйдя из самолета. Я стараюсь сохранить спокойствие, еле сдерживаю улыбку.

Очередной полет — самостоятельный. Для сохранения центровки самолета техник Павлючков кладет в кабину инструктора два мешка с песком. Тюриков проверяет их крепление и, перекрикивая шум мотора, дает последние указания. Бросив короткое «Выруливайте!», он спешит к стартеру.

Я вывожу машину на линию исполнительного старта. Инструктор берет флажки и выжидающе наблюдает за мной. Сейчас не только он, а все, кто находится на старте, смотрят на меня.

Вот Тюриков поднимает белый флажок, а затем энергично вытягивает руку вдоль полосы. Взлет разрешен. Первый самостоятельный взлет! Дорога к нему была не легкой. Сколько пережито и передумано, сколько трудностей пришлось преодолеть… На мгновение мы встретились с инструктором взглядами. Он едва заметно кивнул головой. Для меня достаточно и этого кивка: в нем и ободрение, и доверие. Как благодарен я Тюрикову! Хочется, во все горло крикнуть ему: «Спасибо, не подведу!»

Подаю сектор газа вперед. Самолет срывается с места и, набрав скорость, легко отделяется от земли. Лечу один, но одиночества не испытываю. Все время ощущаю на себе взгляд инструктора. Знаю, что он стоит сейчас на старте и внимательно наблюдает за всеми эволюциями самолета.