По пучкам засохших цветов и листьев, разбросанным вокруг, можно было заключить, что индейцы все еще поклоняются идолу. Я хотел подобрать и рассмотреть обломки, но Канче запретил мне к ним прикасаться: ведь они были священны.

Осмотрев как следует маленький храм, я спросил у Канче, есть ли тут еще руины, но он явно не хотел говорить об этом. Лишь после очень долгих уговоров он наконец сообщил, что есть и другие развалины, только далеко отсюда. Место это называется Чунйашче, что на языке майя означает «ствол сейбы». Там много построек, и некоторые такие высокие, что, взобравшись на них, можно увидеть море. Канче уверял меня, что они даже выше Кастильо. Именно там останавливается на ночь ежегодная процессия со священными крестами на пути из Чумпома в Тулум.

Видимо, развалины эти находились к югу от Тулума и довольно далеко от берега. Я принялся уговаривать Канче пойти туда, но он отказывался. Это очень далеко, идти надо два дня. Вечером я снова пристал к нему с уговорами, и он наконец сдался.

Я решил воспользоваться случаем, чтобы спросить Канче, сможет ли он быть моим проводником, когда я пойду дальше на юг. Путь мне предстоит еще долгий, поэтому я очень нуждаюсь в его помощи. Канче согласился проводить меня лишь чуть подальше Чунйашче, до того места на берегу, которое называется Капечен, что означает «четыре сенота». Там живут индейцы, его знакомые.

Уходить я решил через два дня, а пока старался узнать как можно больше о Тулуме. Видимо, до меня никто из иностранцев не бывал в этой удивительной деревне, так что теперь я не собирался терять здесь зря время. Канче обрадовался, что я хочу побыть у него еще немного, а мой интерес к делам деревни ему явно очень польстил.

На следующий день уже без всяких церемоний он водил меня по домам знакомиться с теми, кого не было дома при первом нашем посещении. Хотя я и чувствовал себя, как лев в зоопарке, все же мне нравились эти визиты. Матери показывали мне своих больных детей, и, когда я дал таблетку одному ребенку, у которого, видно, была дизентерия, индейцы стали обращаться ко мне со всеми своими болячками и хворями. Они описывали симптомы, а Пабло Канче переводил все это на свой необыкновенный майя-испанский язык, который я теперь хорошо понимал. К тому же я уже усвоил с десяток самых необходимых фраз на языке майя и несколько десятков отдельных слов.

Благодаря маленькой врачебной практике я завоевал огромную популярность. В тот день женщины допоздна приходили в хижину Канче и приносили мне в подарок свежие яйца, а я отдавал их миссис Канче, к полному ее восторгу.

Всю вторую половину дня я делал пометки в своей маленькой записной книжке, а Канче тем временем просто сгорал от любопытства. С присущей ему пытливостью он расспрашивал, смогу ли я научить его читать, и, чтобы показать всю серьезность своего намерения учиться, он подошел к маленькому деревянному сундучку, стоявшему у стены, торжественно извлек оттуда журнал и показал его мне с величайшей гордостью, как бесценное сокровище. Это был пожелтевший грязный номер популярного мексиканского журнала за 1944 год. Целых две недели я не видел в глаза ни строчки и теперь с восторгом набросился на старый журнал. Что это было за чтение! Я не мог сдержать улыбки, читая в своем гамаке о высадке войск союзников в Нормандии. Как удивительно было читать этот старый журнал в такой далекой стороне! Я почти перестал понимать, действительно ли тут написано о прошлом, или, может быть, затерянный среди первобытных индейцев, я читаю научную фантастику о далеком будущем.

Заметив, какой интерес вызвал у меня журнал, единственное печатное произведение в Тулуме, Канче снова подошел к сундуку и на этот раз вернулся с еще более удивительными сокровищами — маленькой жестяной коробочкой с гвоздями, фотографией какого-то негра и тремя гваделупскими монетами по десять сантимов. На мой вопрос, откуда эти вещи, Канче сказал, что нашел их на берегу. Затем, как бы желая похвастаться богатствами деревни, Канче вышел из хижины и вернулся с соседкой, которая держала в руках большую глиняную банку с надписью на крышке: «Графитовая мазь». Ее тоже нашли на берегу. В общем это были сокровища из внешнего мира, прибитые к берегам Кинтана-Роо, почти единственные посланцы цивилизации. Кроме банки графитовой мази соседка принесла кусок спасательного плота и коробку таблеток без надписи. Она утверждала, что таблетки хорошо помогают от болей в желудке.

Подобрали их тоже на берегу. В Тулуме оказалось немало разных предметов, принесенных к побережью Кинтана-Роо через Юкатанский пролив.

После обеда я пошел еще раз повидать старого жреца и порасспросить его подробнее о странной религии индейцев. Однако Канче не знал испанских слов, относящихся к такой сложной области, как теология, поэтому мне пришлось ограничиться самыми элементарными вопросами. Я выяснил, что в основном в обязанности жреца входило устройство церемонии с освящением питья, которую я уже видел день назад, и более сложные церемонии, где благословлялось не только питье, но и еда. В эти дни, так же как в ежегодную праздничную неделю, когда приносят кресты из Чумпома, индейцы наедаются до отвала. Канче всегда вспоминал эти дни с большим удовольствием и очень сожалел о них. Я уже говорил, с какой жадностью относятся к еде люди на побережье, что вполне естественно в таких краях, где человек не всегда имеет возможность поесть досыта. Если индейцу повезет на охоте или он забьет свинью по случаю праздника, ему никогда в голову не придет отложить что-то про запас (да это и невозможно в тропиках, где нельзя хранить мяса), и люди тогда наедаются сверх всякой меры. Умеренность, на мой взгляд, всегда была добродетелью тех, кто живет в полном достатке.

Сколько я ни старался, мне не удалось получить ни единого доказательства, что индейцы помнят или знают хоть что-нибудь о своем великом прошлом, если не считать имен их древних богов. Ни одной песни, ни одной мелодии не осталось от тех далеких времен, и, несмотря на всю свою гордость просто от сознания, что они майя, жители деревни были бы очень удивлены, если б им рассказали историю их великих предков.

Начинается эта история с незапамятных времен, а завершается в те дни, когда гибнут и рассеиваются последние гордые майя. Приходится с грустью признать, что никакие внутренние войны не смогли бы так быстро уничтожить древнюю культуру, как соприкосновение с европейской цивилизацией.

Все увиденное мною в Тулуме целиком завладело моим воображением, и я даже на время забыл, что впереди меня ждет еще двести миль неисследованной территории. Это расстояние как-то надо было преодолеть. Канче не мог дать мне полезного совета, потому что не знал этих районов. В тридцати милях к югу от деревни кончалась земля, населенная индейцами Чан-Санта-Круса, а дальше шла совершенно безлюдная полоса.

И все же меня ничто не пугало. Разве я не сумел уже завоевать доверие и дружбу страшных индиос сублевадос? У меня была полная уверенность, что и дальше все пойдет хорошо.

Канче соглашался проводить меня до Чунйашче и оттуда до местечка Капечен, где на несколько месяцев поселилась небольшая группа индейцев. Я надеялся, что кто-нибудь из них сможет проводить меня дальше. Правда, Канче предупреждал, что сейчас, в дождливый сезон, сильно вздулись лагуны и, может быть, они преградят мне путь, так как стали очень глубокие — человеку там будет с головой.

Я собрал свои вещи, среди которых была и голубая куртка, ставшая теперь от плесени серой, упаковал хенекеновый мешок и лег спать. Это была моя третья ночь в деревне.

Канче разбудил меня до восхода солнца, когда было еще совсем темно. Ночью прошел сильный дождь, все было мокрым. Мы молча вышли из деревни и углубились в мрачные джунгли. Мне было грустно оставлять этот удивительный уединенный мир индейцев Чан-Санта-Круса, ставший теперь и моим миром, оазис доброго гостеприимства среди джунглей, а также среди современного мира цивилизации, поселение, еще так крепко связанное с землей и такое далекое от искусственных сложностей современного общества с его джунглями телеграфных столбов и неоновых реклам.