— Товарищ подполковник, когда вы проводили крайний раз проверку состояния складов вооружения? — В авиации традиционно избегали слова «последний» — это считалось плохой приметой.

— В прошлом месяце, — без паузы ответил Крюков.

— И каковы итоги?

— Все нормально, все на месте.

— А где находится вот это пушка? — Иващенко передал офицеру листок бумаги с записанным номером.

— Я так сразу не могу сказать, мне нужно проверить по формулярам.

— Звоните и уточняйте, — пододвинул к нему телефонный аппарат Иващенко.

Спустя пять минут подполковник доложил:

— На центральном складе ВВС. А что случилось?

— С каких пор кабинет начальника Особого отдела ВВС флота стал центральным складом? Я вас спрашиваю, подполковник, — повысив тон, рявкнул Иващенко.

— Я не понимаю вас, товарищ полковник, — дрожащим голосом ответил тыловик.

— И я очень бы хотел понять, почему эта пушка лежит у меня в кабинете, а не на складе.

Чернов не стал слушать, чем закончится эта обструкция, и зашел в кабинет Можайского. У него сидел майор Горобченко. Увидев Чернова, он с укором заявил:

— Да, Игорек, подкинул ты мне работенку. Сейчас Иван Петрович разогреется на Крюкове и отведет на мне душу по-полной.

— Нет худа без добра, — успокоил его Можайский, — зато будет чем отчитаться в конце месяца. А ты, Игорь, поезжай к себе, тебе есть чем там заниматься. С пушкой мы и сами разберемся.

Попрощавшись с начальником, Чернов направился к себе.

Войдя в свой кабинет, он вспомнил, что не вернул журнал учета отпусков. Игорь взял с собой журнал и пошел в строевую часть. Начальника строевой части не было на месте. В кабинете находилась только машинистка Светлана Быстрова. Ее муж служил штурманом в вертолетном полку.

— Ну что, нашли что-то для себя ценное? — улыбаясь, спросила Светлана.

— Самое ценное в строевой части — это вы, Света, — улыбнулся Игорь.

В ответ на шутку она засмеялась и добавила:

— Если что-то еще будет нужно, обращайтесь.

— Мне уже нужно, — не прекращая улыбаться, продолжил Чернов.

— Я вся внимание, — игриво ответила Светлана.

— По журналу матрос Лобанов дважды за три месяца сходил в отпуск. За какие такие заслуги?

Улыбка сошла с губ машинистки.

— Это вопрос не ко мне, его отпускали по личному распоряжению командира, — с некоторым сожалением ответила Светлана.

Глава 6

Чернов вышел из строевой части и решил, что будет не лишним поговорить со старшиной полка в отношении Лобанова. Через двадцать минут он уже сидел в каптерке напротив старшины полка.

Флотская казарма ничем не отличалась от армейской. Единственным отличием было то, что на входе висела сияющая блеском рында. И названия в ней в ней были флотские: каптерка называлась баталеркой, дневальный — вахтенным, тумбочка — банкой, зато полотер, как во всех Вооруженных Силах, называли «машкой».

Старшиной полка был прапорщик Солоха Александр Николаевич. Он прослужил на Севере более пятнадцати лет, но так и не убрал из своего лексикона украинские слова. Общаясь с ним, Игорь удивлялся, почему во всех регионах, где ему приходилось служить, старшинами подразделений всегда были украинцы. Видимо, прижимистость и тяга к материальным ценностям были у них на генетическом уровне.

— Александр Николаевич, я бы хотел познакомиться с личными делами матросов, — попросил его Игорь. Он не стал ждать приглашения, а сразу снял шинель и сел на свободный стул.

— Нема пытань, — ответил прапорщик и сунул Чернову пачку листов, соединенных скрепками.

Официально на военнослужащих срочной службы в строевой части велись только учетно-послужные карточки. «Личные дела» — это была инициатива старшин. Они представляли собой автобиографию военнослужащего, его объяснительные по разным нарушениям, характеристики, листы учета поощрений и взысканий, а также фотографии. В данном случае Игоря интересовала больше автобиография Лобанова.

Чтобы не заострять внимания на его личности, Чернов стал внимательно изучать все так называемые «досье» матросов. Старшина не отвлекал его, а продолжал заниматься своими делами. Он готовился к банному дню, поэтому считал полученные на складе полотенца и куски мыла. Один раз он подошел к оперу и заговорщицки, полушепотом спросил:

— У вас найдется время провести воспитательную беседу с одним хлопчиком? Це ваш клиент с потрохами, у него в карточке уже нет места, куда взыскания записывать.

— Обязательно побеседую, но не сегодня. Вы мне напишите о всех его провинностях и что от него хотите, а я потом со всей «пролетарской ненавистью» его воспитаю, — пообещал Игорь.

Дойдя до «личного дела» Лобанова, Чернов вынужден был обратиться к Солохе за пояснениями:

— Александр Николаевич, а почему у этого матроса в личном деле только одна автобиография? Даже карточки поощрений и взысканий нет.

— Да потому что у нас он только числится. Он круглосуточно живет в вычислительном центре, даже спит там. У него в кубрике и кровати нет.

— А командир об этом знает?

— Конечно, он его туда и определил, — с некоторой обидой заявил прапорщик.

— Ну, в наряды-то он ходит? — продолжал интересоваться Чернов.

— И в наряды его ставить нельзя. Он работает в интересах командира. Вот «така важна птыця» у меня служит, — с нескрываемым сарказмом ответил старшина.

Чернов усмехнулся и начал читать автобиографию. Она была написана красивым, хорошо поставленным почерком. Из нее он узнал, что матрос Лобанов Сергей Николаевич родился в Москве, окончил среднюю школу с золотой медалью. В этом же году поступил в МВТУ им. Баумана на факультет робототехники и комплексной автоматизации. Со второго курса был отчислен по собственному желанию, после чего был призван на действительную военную службу на флот. Дойдя до этого эпизода автобиографии, Чернов вновь обратиться к Солохе:

— Николаич, а вы беседовали с ним, когда он прибыл в часть?

— Конечно. Они все сначала через меня проходят, — с гордостью ответил старшина.

— А как он объяснял причину отчисления, вы спрашивали?

— Сказал, что разочаровался в своей будущей профессии и захотел узнать жизнь.

С одной стороны версия была убедительной, в курсантские годы Игорь помнил некоторых ребят, которые поступили в училище только из-за красивой формы и престижной профессии. Они неплохо учились, но когда в конце первого курса начались полеты и парашютные прыжки, то панически боялись заходить в самолет. В конечном счете одни из них написали рапорта на увольнение, другие перевелись на наземный факультет офицеров боевого управления. С другой стороны, рассуждал Чернов, если ошибся в выборе профессии, ему ничто не мешало перевестись в другой вуз. После МВТУ его бы без проблем взяли в любой институт. «Нужно будет направить запрос в Москву, чтобы выяснить истинные причины исключения его из вуза», — подумал Игорь.

Согласно штатному расписанию, матрос Лобанов стоял на должности планшетиста командного пункта, на которой не требуется допуск к секретам. Поэтому спецпроверка в отношении него в Особом отделе не проводилась. Чернов переписал себе в блокнот основные биографические данные на Лобанова и, попрощавшись с Солохой, направился в свой кабинет. Там он быстро расписал все запросы, запаковал их в двойной пакет и направился в штаб соседнего вертолетного полка. В гарнизоне было три авиаполка, и в каждом из них был свой оперработник. Чернов зашел в кабинет к своему коллеге и спросил:

— Витя, ты когда собираешься в отдел?

— Сегодня, к концу дня, Можайский зачем-то вызывает, — ответил майор Мухин.

— Будь другом, завези мой пакет в секретариат, а то у меня еще есть дела вечером.

— Ну, это тебе будет дорого стоить, — набивая себе цену, пошутил майор.

— Спасибо, Витя, — поблагодарил Чернов и положил ему на стол пакет. Тот его сразу переложил к себе в сейф и также, шутя, заметил:

— Спасибо в стакан не нальешь.

— Налью-налью, но когда приедешь, — ответил Чернов.