Мэри. Не только устояла, но и одерживает победу.

Черчилль. Да, это так. Но и мы внесли в эту победу весомый вклад, хотя война еще и не закончилась.

Мэри. Это несопоставимо, папа, с тем, что сделала Россия.

Черчилль. Приуменьшать наш вклад тоже нельзя. Это будет несправедливо.

Мэри. Россия показала себя в этой войне с наилучшей стороны. А ты всю жизнь критиковал ее и боролся с ней.

Черчилль. Ты права. Никто другой в Англии не был таким последовательным и упорным врагом Советского Союза, как я. Это так. И все же я решился изменить отношение к России, пошел на союз с ней во имя спасения Англии.

Мэри. А чего же вы тогда так долго тянули с открытием второго фронта против Германии?

Черчилль. Мы просто не были готовы к вторжению в Европе. У нас не было ни сил, ни средств. И смогли провести эту операцию только летом 44-го.

Мэри. Когда увидели, что Россия одна может занять всю Германию, так?

Черчилль. Так и не так. Нам было выгодно, чтобы Россия одна истекала кровью в войне с Германией и к моменту победы настолько ослабла, что не в состоянии была бы играть первостепенную роль в Европе и во всем мире.

Мэри. Но это нечестно, папа!

Черчилль. А что было делать, Мэри? Политика — это игра, кто кого. Так думал не я один. Американский сенатор Трумэн выразился еще более четко. Он говорил: если мы увидим, что выигрывает Германия, то нам следует помогать России, а если выигрывать будет Россия, то нам следует помогать Германии. И таким образом пусть они убивают как можно больше друг друга. И дальше он добавил: если мы положим Германию в гроб, то Россию надо положить на операционный стол, чтобы делать с ней все, что мы захотим. Здорово, не правда ли?

Мэри. В то время, как Россия истекала кровью, теряла миллионы людей, вы в это время хитрили? Так с союзниками не поступают. Это подло.

Черчилль. Тогда мы еще не были союзниками. Видишь ли, Мэри, у Англии нет вечных друзей и нет вечных врагов, а есть лишь вечные интересы. Это наш принцип, и он господствует у нас сотни лет. Поэтому мы поступали, исходя, прежде всего, из своих интересов.

Мэри. Я с таким принципом не согласна. Он слишком эгоистичен.

Черчилль. Я понимаю тебя. Молодым всегда свойственен максимализм. Или — или. Или он друг, или он враг. Середины не признаете. В политике так поступать нельзя. В политике надо лавировать, лавировать.

Мэри. Но Россия перед вами не лавировала. Когда немцы в Арденнах нанесли поражение нашим войскам, и ты обратился к Сталину с просьбой организовать наступление Красной Армии на Восточном фронте, чтобы облегчить положение наших армий, они не стали размышлять, выгодно это России или невыгодно, а начали колоссальное наступление и спасли наши войска. Я помню, как ты радовался, узнав о наступлении Красной Армии.

Черчилль. Радовался, верно. И благодарил Сталина за это.

Мэри. От твоей благодарности ему не было ни холодно, ни жарко.

Черчилль. И все же ему было приятно, он поблагодарил меня за то послание.

Мэри. Он вежливый, воспитанный человек.

Черчилль. Вежливый? Он диктатор! Жестокий диктатор!.. Мне стыдно признаться, но когда он входит в зал заседаний, мне хочется встать и вытянуть руки по швам. Потом я, конечно, осуждаю себя за свою минутную слабость, но так было не раз. Он обладает какой-то магической силой, которая позволяет ему подчинять себе других.

Мэри. В такое трагическое время и надо быть диктатором, твердым, решительным, волевым, а не распускать нюни.

Черчилль. Ты, Мэри, слишком быстро выросла. С тобой стало трудно разговаривать. Я все считал тебя маленькой девочкой, а ты мыслишь уже как государственный человек.

Мэри. Спасибо, папа, за комплимент. Я действительно, наверное, чуть-чуть подросла. Мне уже 23 года. А это в жизни кое-что значит.

Черчилль. Я рад за тебя. Иди, посмотри, как получился у меня пейзаж.

Мэри (подходит). А ничего, ничего получилось.

Черчилль. Красивые здесь места. А море — одно очарование! Картина на память. Скоро придет ко мне Иден, кое-что обсудим с ним перед совещанием.

Мэри. Ты хоть переоденься, папа.

Черчилль. Ничего. Они уже привыкли видеть меня в этом изумительном халате.

Мэри. Ну, как хочешь. Папа, я познакомилась с одним русским офицером. Он здесь переводчиком. Вечером пригласил меня в кино.

Черчилль. Вот даже как?! И кто же он?

Мэри. Я же сказала, он офицер, капитан, переводчик. Очень образованный, в совершенстве знает английский. Мне с ним легко и приятно общаться.

Черчилль. И какой же идет фильм?

Мэри. «Волга-Волга». Комедия. Наши некоторые видели, говорят — великолепная, такая смешная! В русском духе. Они умеют ставить комедии.

Черчилль. У тебя удивительные достижения в познании русской жизни.

Мэри (улыбнувшись). Время даром не теряю.

Черчилль. Это заметно. Ну что ж, если пригласил — иди. Лично я предпочитаю смотреть «Леди Гамильтон». Лучшего фильма я не знаю.

Мэри. А ты, кроме «Леди Гамильтон», других фильмов и не видел.

Черчилль. И правильно делаю, чтобы не портить себе настроение.

Мэри. Ну, я пошла, папа.

Черчилль. Иди-иди.

Мэри уходит.

Уже завела знакомство. Бойкая!.. У молодых это получается быстро.

Входит Иден.

Иден. Доброе утро, сэр.

Черчилль. Не совсем оно доброе, Иден.

Иден. Почему? Кто осмелился испортить настроение такому великому человеку?

Черчилль. Мне не до шуток, Иден. Меня страшно беспокоит судьба Польши. Сталин упорно настаивает на своем. Хочет, чтобы правительство в Польше формировалось на основе Люблянского правительства и не хочет признавать польское правительство в Лондоне.

Иден. Да, польское правительство в Лондоне для него, что кость в горле.

Черчилль. Но и я сдаваться не собираюсь. Поляки из Лондона должны войти в правительство. Обязательно должны. Рузвельт тоже так считает. И мы сломаем этого грузина!

Иден. Трудно, сэр. Дядюшка Джо будет стоять насмерть.

Черчилль. Но у меня тоже нервы крепкие… Мы хотим иметь Польшу дружественную нам, а не России. Польша всегда была авангардом антибольшевизма между Первой и Второй мировыми войнами. Вот такую Польшу мы хотим иметь и сейчас.

Иден. Это правильно. Русские никак не могут простить нам затягивание с открытием второго фронта в Европе.

Черчилль. Но мы все-таки второй фронт в Европе открыли?!

Иден. Да, но они настаивали, чтобы мы открыли его в 42-ом году, потом в 43-ем году, а мы все тянули, тянули и дотянули до лета 44-го года. Им, конечно, было обидно.

Черчилль. Но ты знаешь, почему мы тянули.

Иден. Знаю. Но им от этого было не легче. Они понимали так — мы просто волыним.

Черчилль. Я всегда считал, второй фронт нам надо открывать не в Европе, а на Балканах. Сосредоточить там сильную группировку войск и ударить с юга на север, занять страны Юго-Восточной и Центральной Европы и не дать Красной Армии возможность двигаться на Запад. Тогда бы Венгрия, Чехословакия, Румыния, Болгария да и Польша были бы под нашим влиянием. А теперь в этих странах господствуют русские. Все мои помыслы были обращены, прежде всего, к Европе как прародительнице современных наций и цивилизаций. А теперь может произойти страшная катастрофа, если русское варварство уничтожит культуру и независимость древних европейских государств.

Иден. Да, такая опасность есть.

Черчилль. Я тогда говорил, вопрос стоит так: готовы ли мы примириться с коммунизацией Балкан и, возможно, Италии? Наш вывод должен состоять в том, чтобы сопротивляться коммунистическому проникновению и вторжению в эти страны.