Так щемяще-образно и в то же время так смутно говорит «Слово о полку Игореве»… Где именно была расположена Трояня земля? Почему она называлась так, кем была названа? Мы можем только гадать…

Ну и наконец, пришло мне на память милое имя былинной речки СМОРОДИНКИ. Казалось бы, проще простого. По берегам стольких глухих северных речушек кустятся заросли неприхотливой дикой смородины, так душисты они летним днем, так приятно было древним людям вдруг наткнуться в чаще на сочные кисти черных ягод, что как будто все ясно. Смородинка значит — река, текущая в зарослях смородины…

Да, но что вы скажете, если я напомню вам, что у нас на Севере существует не одна, а много рек с именами СМЕРДА, СМЕРДЕЛЬ и им близкими?

«Смерда», «смрад» и «смородина» — слова одного корня. Наши прапращуры были не так взыскательны к запахам, как мы: может быть, чуяли они их лучше, но наши вкусы и наше распределение запахов на приятные и неприятные были им, вероятно, чужды. Смородина-ягода названа так за свой крепкий, но, несомненно, приятный аромат. «Смердами» звали крестьян, — вероятно, высказывая презрение к вечно копошащимся в земле, возящимся с навозом, рабам и женщинам, на которых главным образом лежали тяготы земледелия, — белорукие, ухоженные дружинники и гридничьи отроки князей. Слово означало «пахучие», но тут оно подразумевало совсем не аромат. А там, где слова этого корня становились топонимами, они могли означать просто «пахучая», без всякой, положительной или отрицательной, оценки запаха. Мало ли существует рек, раздвинув прибрежные кусты возле которых, вы вдыхаете внезапно сильный запах! Иногда приятный, диких трав, мяты, хмеля, валерьяны. В других случаях — кружащий голову от какого-нибудь болиголова или багульника. Порою — ржавый запах торфа и железистой воды…

Старые «называтели» вовсе не думали о нас, для которых слово «смрад» приобретет единственное значение — вонь, отвратительный запах. Они даже не подозревали, что так произойдет. И вполне возможно, реку они называли Смородинкой не по ягоде-смородине, а за то же, за что и эта ягода носит свое имя. За запах. Какой? Представления не имею.

Прошли столетия. Мир изменился. Теперь даже самому заядлому мечтателю не придет в голову вообразить себе на круглом глобусе земном незнаемую страну с молочными реками и кисельными берегами — прекрасный и счастливый остров Утопию. Им не осталось места под размеренной сеткой нанесенных для скуки долгот и широт.

Человечество поняло: мечтать о счастливой стране стоит только для того, чтобы реально существующие страны сделать счастливыми. Построить Утопию наяву.

Правда, еще не так давно старые грезы жили в головах людей. Помните СТРАНУ МУРАВИЮ, куда собрался — вчера, в двадцатых годах! — маленький, измотанный тяжким детством и юностью Никита Моргунок Твардовского? Ведь «Муравия» его мужицкой мечты одной ногой стояла там, на острове Утопия. Но шаг второй ногой Моргунок уже готовился сделать в свое подлинное завтра. В наш мир.

Страна Муравия? Как возник в голове у поэта тот чисто сказочный топоним?

Бог весть, конечно; рассказать об этом мог бы только сам Твардовский. Но, думать надо, ему подкинула имя богатая народная память.

Навряд ли приходил ему на мысль древнегреческий, на Боспоре Киммерийском, возле нынешней Керчи и Тамани, стоящий город МИРМЕКИЙ, эллинская колония. А ведь имя Мирмекий значило «Муравьеград», «Муравейск». Искони веков муравьи представлялись людям образцом трудолюбия и справедливости, примером «совестного» распределения общественных прав, обязанностей и благ.

Не знаю, думал ли Твардовский, работая над своей поэмой, о детских годах Льва Николаевича Толстого.

А ведь Николенька Толстой придумал игру в «муравейных братьев», игру во всеобщую любовь, в нравственный подвиг. Удивительная была игра, и сам Толстой, размышляя впоследствии над ее благородной странностью, задумывался: а почему именно «муравейные»?

Очень может быть, что Николенька Толстой слышал что-то о моравских братьях, религиозной секте, проповедовавшей еще в XV веке «учение о справедливости», возвращение к «святой простоте жизни первых христиан», ко всеобщему равенству и нравственной чистоте. В тянувшейся к правде душе ребенка «моравские братья» превратились в «муравейных», и кто знает, не идет ли от них к Стране Муравии Твардовского подводная, внутренняя, неосознанная нить?..

Так или иначе, страна эта выглядит в нашей послереволюционной литературе как одна из самых последних утопий. И кроме того, ее название, конечно, является самым настоящим, по всем правилам построенным топонимом.

Теперь заботу о сотворении утопий взяла на себя научно-фантастическая литература. Земля вся обследована и обжита, на ней не осталось «белых пятен», на просторе которых могли бы возникать выдуманные страны и города. Зато нам открылся весь космос, и утопии перенеслись в удаленные галактики, в бесконечные дали вселенной.

Однако писатели-фантасты если и пытаются придать рисующимся их взору «иногалактическим» мирам черты вещественные, реальные, все же редко доходят до необходимости сочинять названия тамошним странам, городам, рекам, озерам, островам. Чаще всего они останавливаются на наименовании далеких звезд и планет. Изобретая причудливые имена своим героям, они водят их по безымянным равнинам и горным хребтам неведомых планет. А там, где название и возникает, оно мелькает, почти не задевая нашего слуха и ума, как нечто маловыразительное и необязательное.

Уэллсовы «алои» не сообщили путешественнику во времени ни современного им, ни прошлого названия города, где он их нашел: можно только догадываться по косвенным признакам, что когда-то он был Лондоном. Безымянны, если я не ошибаюсь, и всемирный город, где проснулся Спящий, и другой такой же всесветный Вавилон, в котором мистер Моррис (Уэллс скрупулезно отмечает, что в то время его фамилия произносилась уже как Мьюррес) готовится покончить счеты с жизнью при помощи «Треста Легкой Смерти». Да, если они и возникают в фантастических романах, названия несуществующих мест, они кажутся несущественными, не заинтересовывают нас, не оседают у нас в памяти.

И. Ефремов засыпал нас в «Туманности Андромеды» великим множеством удачных или неудачных, но тщательно продуманных, замысловато сочиненных личных имен-характеристик. У него далеко не без расчета потомок русских людей именуется Даром Ветром, а праправнук негров — Мвеном Масом. И Веда Конг, и Низа Крит, и еще множество персонажей носят свои имена, и читатель их как-то запоминает. А вот названий мест там почти нет.

Я не прав: их достаточно, но то обычные топонимы нашей Земли. За исключением одного-единственного, ОСТРОВ ЗАБВЕНИЯ, да еще полутопонима, скорее технического термина, СПИРАЛЬНАЯ ДОРОГА.

И получается так, что в мире Грядущего антропонимы стали совершенно иными, а топонимы остались теми же, что много веков назад: Пур Хисс, Рен Боз, Эвда Наль, Мор Ом, Гром Орм устраивают водоснабжение в Западном Тибете, восстанавливают леса на плоскогорье Нахебта в Южной Америке, производят раскопки к югу от Сицилии, видят Берингов пролив, гору Кения и реку Луалабу.

Может быть, это и естественно. На мрачном Острове Забвения есть какие-то поселки — новые, а в то же время, как все на этом острове прошлого, так сказать, старого образца. Но и они не названы. «Я — Онар из ПЯТОГО ПОСЕЛКА», — рекомендуется тамошняя девушка, и то едва ли не единственный микротопоним на острове.

Я не берусь судить, в чем тут дело и почему наши современные писатели-фантасты так холодны к фантастике топонимической. Да, может быть, я и не совсем прав: ведь не обследовал тщательно всю нашу фантастическую литературу, говорю только о своем субъективном впечатлении.

Но невольно вспоминается «Таинственный остров» Жюля Верна, где несколько страниц посвящены вопросам поименования отдельных урочищ удивительного клочка земли. Автор заставляет там своих героев выбирать между почти всеми известными типами топонимии и наделять бухты, ручьи, горы — места их обитания — именами совершенно человеческими и вместе с тем заново созданными, нигде до того не существовавшими.