Недоуменно выкатил прохожий на него глаза свои, а Хованский, стремительно ударив его головой в лицо, хлопнул вдобавок воротником пальто по шее, моментально вычистил карманы, вырвал часы и, оставив потерпевшего в бледном виде, растворился в толпе.

Обедать нынче он решил в «Одесском Яре» — открывшейся недавно ресторации с названием ностальгическим. Быстро добравшись на пролетке с резиновым ходом до освещенных ртутным светом дверей, Хованский скинул шубу на руки ужом извернувшемуся алешке и, приосанившись, двинулся в зал.

Несмотря на несуразное время — не вечер еще, — народу в заведении было полно. Пили с неуемной жаждой водку и шампанское, жрали от пуза и, громко поминая прожитое, со скупой офицерской слезой грозились большевикам отомстить.

— Я тебя сейчас в бараний рог согну, бабируса позорная. — Улыбаясь одними губами, штабс-капитан неласково посмотрел на ресторатора, решившего усадить его на паршивое место рядом с кухней, и тот сразу же передумал:

— Ошибочка вышла-с, пардон-с.

Минуту спустя халдей уже притащил для начала суточные щи, расстегай с вязигой, с севрюжкой, при свежей зернистой, да заросший инеем графинчик с водочкой. Придя сразу же в спокойное расположение духа, Семен Ильич принялся обедать. В качестве мясного он заказал лопатки и подкрылки цыплят со сладким мясом, на рыбное — разварных речных окуней с кореньями, а для основательности приказал принести жаркое из молочного поросенка с гречневой кашей.

И все было бы хорошо, если бы не начал весь ресторан заунывно реветь в честь доблестной Франции «Алла верды» — громко и безобразно. Ах, то ли дело задушевные, берущие за самое русское нутро песни Александра Вертинского или уж, на худой конец, бодрящее звучание Измайловского марша!

Наконец, сунув оторопевшему халдею пятьдесят карбованцев на чай, Семен Ильич из заведения вышел, завернул на Екатерининскую и, двинувшись вдоль набережной, на секунду задержался у подножия бронзового дюка Ришелье.

Широким жестом простер тот свою длань в бескрайний морской простор. Глянув на темневшие вдали пески Пересыпи, где у ивана всех одесских армаев Васьки Косого размещалась штаб-квартира с телефонной связью, штабс-капитан вздохнул и принялся спускаться по каменной герцогской лестнице в порт. Путь его лежал в одну из здешних нешухерных малин, содержал которую старший шлиппер Корней — отошедший от дел старый вор, наведенные с уркаганами коны никогда не терявший.

Очутившись наконец перед ободранной дверью в бельэтаж, Семен Ильич особым образом постучал, подождал, пока на него поглазеют в щелочку, и, миновав темный, в котором сам черт ногу сломит, предбанник, очутился в просторном, освещенном ярко помещении. В левом его углу пили и жрали, в правом — катали, а из отгороженных занавесками дальних комнат раздавался заливчатый женский смех. Придвинувшись к игральному столу, Семен Ильич оглядел за ним собравшихся:

— Талан на майдан.

Присутствовавшие ему были знакомы: авторитетный кучер-анархист Митька Сивый со своим брусом шпановым Васькой, бывший марошник с погонялом Антихрист, как-то раз поделившийся с Богом, а между ними сидел, уже изрядно нарезавшись шила, вор-фортач Паша Черный. Здесь же находились кое-кто из шелупони — марушник Бритый, вурдалак Соленый Хвост да старый огрош Шнуровой, которых бы вообще в порядочное общество пускать не следовало. Посмотрев на них презрительно, Семен Ильич все же через губу пожелал:

— С мухой.

На столе плясали танго японское, то есть играли в секу, и, поскольку самому штабс-капитану катать в такой компании было западло, с минуту он просто наблюдал за судьбой, сразу же срисовал, что шмаровоз-крыса играет с насыпной галантиной. Едва удержавшись, чтобы не засветить ему рукояткой нагана прямо между ушей, Хованский внезапно почувствовал за своей спиной густую композицию из ароматов духов «Колла», разгоряченного женского тела и не так давно выпитого коньяка с шампанским.

— Граф, ну не будь же как памятник дюку, на морде бифсы фалуй. — Нарисовавшаяся из-за занавески длинноногая жиронда Катька Трясогузка была прикинута во французское платьишко от «Мадлен и Мадлен» — спина открыта до середины ягодиц, всюду черный прозрачный шелк, а пышная юбчонка оставляла открытыми до колен хорошенькие ножки в белых шелковых чулках.

Не далее как вчера Семен Ильич пошел на дзюм с тяжеловесным уркаганом Кондратом Спицей и подписался сработать с ним на пару захарчеванного фраера, который в натуре являлся филером позорным.

— Не раскатывай губу, ласточка, в другой раз. — Штабс-капитан потрепал марьяжницу как раз по тому месту, где заканчивалось на рябухах декольте, посмотрел с важностью на отметенную сегодня на Привозе у пархатого луковицу и скоро услышал, как в дверь «ляды» постучали.

Это наконец-таки заявился Кондрат Спица — огромного роста, в бобровой, сразу видно, взятой на гоп-стопе, шапке пирожком. Многие в малине, увидев его, опустили глаза — очковались.

Между тем на улицах Одессы уже загорелись огни — мартовский день подошел к концу, из распахнутых настежь дверей заведений раздавалась громкая музыка, а кое-где из темноты переулков доносилось не менее громкое: «Помогите, грабят». Мягко прошелестев резинками пролетки по мостовой, извозчик живо домчал Семена Ильича с подельником до кабака с названием впечатляющим: «Ройял палас».

Как и везде, здесь много пили и шумно жрали, вытирая слюни, разбавленные слезами, грозились повесить проклятых комиссаров на каждом телеграфном столбе, а на сцене с десяток безголосых мамзелей демонстрировали под музыку цвет своих французских панталон:

— Вон он, задрыга. — Кондрат Спица указал урабленным подбородком на столик в глубине зала. — Я лабаю на подкачку. — И, заложив руки в карманы генеральского мантеля без погон, враскачку направился к плотному усатому господину, в одиночку убиравшему жареную утку с яблоками.

— Ах вот ты где, паскуда! — Уркаган пошатнулся, как сильно пьяный человек и заплетающимся языком поинтересовался: — Когда, сука, на дочке моей обрюхаченной жениться? Ты, козел душной, скотина безрогая, хам неумытый.

— Вы ошиблись, любезный, мы незнакомы. — Голос любителя жареной утки был негромок, но тверд, и рука его незаметно потянулась под стол, скорее всего, к револьверу.

— Ты что к человеку пристал, наглая твоя харя? — Быстро приблизившись, Хованский принялся Кондрата Спицу отталкивать в сторону. Обернувшись к плотному усачу, широко улыбнулся: — Извините, господин хороший, пьян он, не соображает ничего, — а заметив, что тот руку из-под стола убрал, тут же всадил ему в горло по рукоять приблуду остро заточенный финский нож.

— Зеке! — Сбивая встречных с ног, Кондрат Спица уже мчался к выходу. Не мешкая штабс-капитан кинулся за ним следом. Очутившись в темноте улицы, негодяи стремительно побежали в разные стороны — ищи ветра в поле. Да и кто искать-то будет?

— Ну, как он? — Подполковница Астахова решительно изъяла из своей креманки ошметки экзотических фруктов, щедро плесканула в нее кофе из чашки и, тщательно размешав, принялась черпать ложечкой. — Чем дышит-то?

— Вчера у нас опять был моцион к сфинксу. — Катя внимательно наблюдала, как кроваво-красный сироп медленно расползается по подтаявшему шоколадному пломбиру. Внезапно ей сделалось тошно. — А третьего дня были мы у доктора, никаких, говорит, выраженных патологий нет, а отчего люди бродят ночами, толком не знает никто. Мол, психика человеческая — терра инкогнита, и со времен папы Фрейда мало чего узнали нового. Рекомендовал попробовать гипноз.