— Представители общества как будто бы несколько смущены и удивлены столь быстрой кончиной клиента, признанного еще два месяца тому назад вполне здоровым их же врачами и застрахованного все-таки в довольно солидной сумме. Они, конечно, воспользуются этим временем для проверки всех мельчайших обстоятельств, сопровождавших кончину моего бедного друга. Разумеется, из этого ничего не выйдет, факт останется непреложным, деньги им придется мне уплатить целиком, но у них-то, по крайней мере, совесть будет чиста. Ils en auront la conscience nette [3], как говорят французы.

— То, что можно было бы назвать сомнениями, — ответил на это господин Свербеев, — я в беседе с этими господами не заметил. Тем не менее я бы отнюдь не удивился, если бы они сегодня же не отправили телеграммы, хотя бы в Одессу, представителю их общества, такого примерно содержания: "Соберите немедленно в Ялте справки относительно кончины Ильи Максимовича Пузырева, домовладельца Любарского, у которого он жил и умер, и у лечившего его врача Ивана Павловича Смыслова".

— Очень может быть, — подтвердил уже совершенно спокойно Хмуров. — И что касается лично меня, то я мог бы только радоваться действительному исполнению подобного вашего предположения. Но вряд ли такие справки находятся по телеграфу. Мне же нельзя засиживаться в Москве: меня ждут более важные интересы в Вене. Придумайте, что нам делать? Выручайте меня из этой продолжительной и скучной истории. Поверьте, я за признательностью не постою.

Между тем сам про себя он уже решил, что ему делать, и желал только обеспечить свои отношения к господину Свербееву.

— Я полагаю, — сказал с достоинством адвокат, — что вы смело можете выехать в Вену, где, как вы говорите, вас ждут иные интересы. Доверенность ваша, выданная мне вчера, останется в той же силе, и нам придется только переменить договор. Так как все сводится ко времени получения вами страховой суммы, так как вам желательно получить ее сколь возможно скорее и, наконец, ввиду того что достижение этого желания и составляет всю трудность данного казуса, — я вынужден изменить ваши условия.

— Не стесняйтесь, говорите.

Но последняя рекомендация была совершенно излишня: почтеннейший адвокат прекрасно понимал всю выгоду своего положения и о стеснениях относительно своих требований даже и не помышлял.

— Скажите мне прежде всего, — спросил он, — когда бы вы желали выехать?

— Разумеется, сколь возможно скорее. Я готов бы был выехать завтра.

— Прекрасно. Вы поедете и немедленно же сообщите мне ваш адрес в Вене. Я же здесь буду хлопотать, и если добьюсь уплаты вам через представителей в Москве общества "Урбэн" шестидесяти тысяч не позже десяти дней, то получаю за это из всей суммы десять процентов, то есть шесть тысяч. Если дело протянется от двух недель до двадцати дней, то получу только три тысячи, что равняется всего пяти процентам с валовой суммы; если же, наконец, выдача денег состоится только через месяц, вы даете мне полторы тысячи, и, наконец, если вам придется ждать все два месяца льготного для общества срока, то я с вас возьму за мои хлопоты всего тысячу рублей. Согласны?

— Согласен, что делать!

— Так я в этом смысле сейчас и договор составлю. Старый же мы уничтожим.

Он сел за работу, и через час все было готово: они обменялись местами.

— Но копию мне позвольте, — спросил все-таки Хмуров.

— А то как же! Вот тут и копия. Мне надо только подписать.

И он вручил документ клиенту.

А клиент думал: "Дорогонько обойдется, зато безопаснее. Издалека не так-то легко сцапают в случае чего".

И на другой день ввечеру он действительно выехал.

XXXIII

ВСТРЕЧИ В ПУТИ

Одно еще в значительной степени тревожило Ивана Александровича Хмурова: как проедет он через Варшаву? Между тем путь этот на Вену был самый короткий, да к тому же знаком ему по прежним поездкам.

Конечно, можно было с вокзала на вокзал проехать по соединительной ветви и избегнуть нежеланных встреч. Но, добравшись даже до вокзала Венской железной дороги, приходилось тут-то и подвергаться если не прямой опасности, то неизбежной неприятности. Не было возможности скрыться на все, довольно продолжительное, время стоянки и ожидания от взоров людей, являющихся к отходу всякого поезда из столь известной гостиницы, как та, в которой он стоял.

Наконец, и сам фактор Леберлех мог тут очутиться, провожая кого-либо из отеля.

Все это тревожило Хмурова в пути, и, снова очутившись в первоклассном спальном отделеньице на обратной дороге, он раздумывал уже на менее радужные темы, нежели едучи сюда.

Самое пребывание в Москве за эти дни оставило впечатление крайней скуки и неудовлетворенности.

По незнанию заведенных в страховых обществах порядков Хмуров ехал в Москву с полной надеждой получить из "Урбэн" деньги через какую-нибудь неделю по предъявлении своей претензии. При подобных только условиях был он готов на относительные жертвы, то есть на скуку и лишения. В действительности же оказалось совсем иное. Время было, так сказать, потрачено напрасно, и если бы он дело заранее обдумал, то, конечно, не встретилось бы даже надобности ему самому ехать в Москву: он мог бы отлично прямо из Варшавы направиться в Вену, раз общество "Урбэн" и там имеет своих представителей, и оттуда вытребовать страховую сумму за скончавшегося Пузырева.

Хмуров в качестве человека, смотрящего на жизнь с точки зрения эпикурейца, то есть требующего от нее одних наслаждений, страшно негодовал за каждый попусту потраченный день. Добро бы еще у него денег не было, а то нет! И деньги плотной пачкой сотенных лежали в его боковом кармане, а во время последнего пребывания в Москве приходилось чуть ли не во всем себе отказывать, чтобы только меньше рисковать встречей с кем-либо из тех шикарных лиц, которые теперь уже знали, вероятно даже с прибавлениями, всю его историю с Мирковой.

Ради этого жил он где-то поблизости от Лубянки в каких-то дешевых номерах.

Хуже того. Ради этого он был вынужден ходить питаться во второклассном ресторанчике Билло, где всегда было накурено, где помещение с низкими потолками подавляло его, привыкшего к "Эрмитажу", к "Славянскому базару" и другим учреждениям первого разряда.

Здесь, в этом quasi-заграничном, a в сущности более схожем с неважным железнодорожным вокзальцем помещении, все раздражало Хмурова, начиная от шума, табачного дыма да копоти и кончая невкусной едой.

Он вспоминал, как бывало прежде, давно, в начале существования этого ресторанчика под эгидой австрийца Витгофнера, прислуга и сам хозяин относились даже к редкому гостю с удивительной предупредительностью, как все здесь подавалось в обилии, вкусно и дешево, да невольно сравнивал с данным временем и только досадовал на то, что нравившееся ему прежде учреждение так быстро во всем изменилось.

Поминутно приходилось ему раздражаться, и в довершение всего денег выходило не меньше, нежели потребовалось бы на хороший ресторан.

Он выходил из себя, требовал хозяина, но ему либо с улыбкою отвечали, что они на охоте-с, либо что "им никак прийти нельзя".

И день Хмурова был отравлен. Он возвращался к себе злой и не знал, за что приняться. Он до того избаловался, что считал себя уже несчастным человеком, и выехал из Москвы с радостью, предвкушая ожидающую его в Вене действительно хорошую кухню вместо неудачного подражания ей в немецком локале Билло.

Одно только считал он для себя тут вполне гарантированным, а именно: что вряд ли он встретит тут кого-либо из той среды богатых и шикарных людей.

Злобствуя таким образом и даже, может быть, совершенно напрасно, Иван Александрович думал: "Только бы до Вены добраться! Судя по всему, мой почтеннейший поверенный Петр Косьмич Свербеев не даст маху и в своих же интересах поторопит дело. Таким образом, мне нет никакой надобности особенно экономничать по приезде туда. Но какой дурак Пузырев! Почему не сообщил он мне сразу, где в Вене намерен остановиться? Понять не могу такой рассеянности! Как это на него непохоже!"