Фактор успокоился.

Весь тон слов Хмурова ни на минуту его, впрочем, и не тревожил. Он доверял вполне этому щедрому и ясновельможному пану, хоть и забывал, что сам его и наделил столь почетным величанием.

Разве могло прийти в голову бедному, честному фактору, что этот важный господин, вращавшийся в кругу весьма порядочных людей, не что иное, как подлый аферист, авантюрист, ищущий, где бы чем воспользоваться!

Бедняга наивно предполагал, что купленное ожерелье еще накануне было подарено балетничке, как мысленно про себя он называл Брончу Сомжицку.

Не знал и не гадал он участи, предстоящей бриллиантам.

Пока они еще хранились в боковом кармане ясного пана, который, порешив раз уехать из Варшавы, сообразил, что их отлично можно будет и в Москве заложить, так как на путевые издержки у него еще хватало денег. Он во всем поступил довольно обдуманно и, боясь, как бы еврей чего где не сболтнул или не попал в самом деле к танцовщице и не завел беседы о ценном подарке, Хмуров ни на минуту не отпускал его от себя.

Бронче же он написал краткую записку следующего содержания:

Он все-таки до того сам волновался, что даже слог ему изменил на этот раз.

Но время шло, и наступила наконец пора ехать. Тогда только он позвонил и сам приказал слуге позвать людей, чтобы вынести вниз багаж. Удивление выразилось на лице лакея.

— Изволите ехать? — невольно спросил он в самом искреннем огорчении.

— Как видишь. Но мне время дорого, ступай скорее. Леберлех поедет на вокзал с вещами и, когда вернется, — все расскажет. Иди.

Через четверть часа его уже не было. На вокзале Леберлех еще раз, в его же интересах, уговаривал его брать билет только до Бреста, но Хмуров настоял на своем.

Все было устроено, и багаж сдан, а времени еще оставалось достаточно, так как Иван Александрович, торопившийся выехать, забрался сюда спозаранку. Тогда он отошел в первый уголок и сказал фактору:

— Вот тебе за труды еще десять рублей, а эти два рубля на телеграмму. Едва уедут обе барыни, слышишь ли — обе, ты пришлешь мне в Брест подробную депешу, куда именно, с которым поездом, которая из них отбыла. Понял?

— Понял, ясний пане, благодарю вам…

И он припал к его плечику.

— Слушай дальше. Когда поезд отойдет, ты у нас в "Европейской гостинице" всем расскажешь, что сам меня проводил в Москву, а потом спросишь у горничной той госпожи, которая у нас внизу остановилась, у горничной госпожи Мирковой, адрес и фамилию той барыни, с которой они вместе прибыли из Москвы, да ей тоже пойдешь доложишь, что Иван Александрович Хмуров приказал очень кланяться и выбыл в Москву. Понял?

— Вше решительно понял, мой ясний пане.

— Ну и прекрасно. Что же касается пани Брониславы Сомжицкой, то ей ты можешь и даже должен сказать всю правду, то есть что я не в Москве, а в Бресте, ни сам ей оттуда писать не буду, ни от нее писем не жду из простой осторожности, как бы мои сумасшедшие барыни не проведали истинное место моего пребывания, но что я без нее жить не могу и вернусь скоро-скоро к ее очаровательным ножонкам.

Он хотел еще что-то прибавить, но вдруг остановился, невольно заинтригованный странными знаками, которые какой-то еврей издали посылал в их сторону и которые, несомненно, должны были относиться к Леберлеху. Убедившись в этом окончательно, Хмуров сказал:

— Послушай, этот человек хочет тебе что-то сказать.

— Нехай его хоче, — равнодушно отозвался Леберлех.

— Ты его знаешь?

— Знам, ясний пане.

— Кто же он?

— Не очень важную персону.

— Но кто же именно, говори, — настаивал Хмуров, которого это несколько тревожило.

— То Штерк, фактор из "Саксонского отеля", — объяснился наконец Леберлех.

— Так пойди же узнай, что ему нужно?

Леберлех не особенно охотно отошел, считая "Саксонскую гостиницу" рангом ниже "Европейской", а стало быть, и тамошнего фактора куда ниже самого себя. Но едва Штерк успел ему что-то сказать или о чем-то его спросить, как он кинул ему слово "чекай", то есть жди, и почти бегом устремился к Хмурову.

— Пан ясний не зна, чего он от меня хоче?

— Нет, не знаю.

— Он просит ему сказать, куда ясний пан еде?

— На кой черт это ему нужно? — спросил Иван Александрович, несколько встревоженный.

— Его послала пани из его "Саксонского отелю". Я мыслям же, то есть сама пани, ктора…

— Ты прав, Леберлех, зови его сюда, я сам с ним поговорю.

— Штерке, коме-хер! — прокартавил Леберлех в сторону своего коллеги.

Штерк боязливо придвинулся.

— Тебе надо знать, куда это я еду? — спросил его Хмуров. — Так ступай, скажи тем, кто тебя послал на разведки, что я уехал в Москву, вот и билет мой. Видел?

Еврей рассыпался в извинениях, в благодарностях и удалился. Но уже раздавался второй звонок. Хмуров, все сопровождаемый своим фактором, вышел на платформу и пошел к вагону первого класса. Еще несколько минут, еще звонок — последний; он кивнул Леберлеху, который поймал его руку и поцеловал рукав его пальто, поезд должен был сейчас тронуться; вдруг бедный еврей как-то привскочил и спросил:

— А Сарре ничего не надо будет от ясного пана сказать?

— Скажи Сарре, что я очень люблю! — вздумалось вдруг Хмурову подшутить, и он скрылся в вагоне.

XXX

МИРКОВА

Хмуров благополучно катил в Москву с полною уверенностью получить там из конторы "Урбэн" значительную сумму застрахованного и мнимоумершего Пузырева, да только радостно посмеивался над теми наивными и доверчивыми людьми, которых он так ловко провел в Варшаве. Ни жалко кого-либо из них, ни стыдно перед кем-нибудь ему не было, и даже, напротив того, у него хватало духа потешаться над их глупым положением.

Что касается Мирковой, то он как-то мало о ней думал, примирившись с сознанием, что все его планы и надежды относительно ее богатств пора покинуть.

Легко приобретая, он легко и терял. Даже теперь, сидя в вагоне и едва отъехав от Варшавы, он думал прежде всего о своих личных удобствах и затем строил воздушные замки насчет будущего.

Едва показался обер-кондуктор, Хмуров обратился к нему тем тоном полуласковости, полуприказания, который он усвоил себе для беседы со всеми вообще прислуживающими и который им всем почему-то и нравился, и внушал к нему уважение.

— Послушайте, мой милый! Я не успел в Варшаву распорядиться насчет спального вагона. Пожалуйста, узнайте, есть ли место?

— Должно быть, есть-с, — почтительно ответил обер, приложив даже по-военному руку к фуражке, так как с пассажирами первого класса принято обращаться с высшею деликатностью, ибо, не ровен час, можно не то что на персону, а просто-таки на влиятельную особу наскочить. И, наклонившись еще немного, все с рукою у фуражки, кондуктор прибавил: — Впрочем-с, сию минуту доложу-с.

Он вскоре вернулся.

— Имеется даже особое малое отделеньице-с, ваше сиятельство, — отрапортовал он.

Приняв величанье как должную и вполне ему подобающую дань, Хмуров ласково сказал:

— Спасибо, голубчик. Пожалуйста, на первой же станции распорядитесь о переноске моих вещей. А то мне до Москвы далеконько ехать.

— Слушаю-с, — ответил кондуктор, отдал честь и пошел дальше.

Когда же Иван Александрович еще удобнее расположился в отдельном маленьком купе интернационального вагона, мысли его приняли иной оборот и стали сперва пытливо, а потом и смелее забегать в будущее.

Будущее!

Великое слово, великая тайна, светлая, манящая и радужная, по надеждам; часто страшная, мрачная и беспощадная в действительном своем осуществлении!..

Но Хмуров верил в эту звезду. Лучшим доказательством благосклонного покровительства неведомой силы он считал только что приключившееся с ним: сорвалось с одной стороны, и в то же время вдруг открывается, как раз вовремя, значительная поддержка с другой. Уже это могло служить предзнаменованием прекрасной эры в его жизни. И фантазия унесла его вперед.