Раздумывая затем на досуге дорогою, Пузырев восхищался своим умом и с каким-то смакованием вспоминал, до какой степени хитро им было все придумано.

Он проверял все мельчайшие подробности своего поведения со дня подачи заявления в общество "Урбэн" о желании застраховать свою жизнь и вплоть до момента отъезда из Ялты за границу.

Все было исполнено с тактом, с выдержкою и апломбом, перед которыми по временам он сам только удивлялся. Ему казалось, будто ничто не было забыто или упущено. И по минутам он даже вопрошал себя: "Да полно, я ли это все так ловко смастерил? Я ли один так гениально во всем распорядился?.. — Тогда он добавлял: — Теперь очередь за Хмуровым. Но что? Его дело детская игра рядом с тем, что я вынес на своих плечах".

И снова вспоминался с каким-то самохвальством, доходившим до восторженного захлебывания, каждый шаг, доказывавший всю обдуманность собственных поступков.

Даже и отсылка документов в Варшаву состоялась только накануне его отъезда из Ялты. Он, Пузырев, доедет до Вены, а в это время как раз получит Иван Александрович Хмуров в своей "Европейской гостинице" в Краковском предместье заказной пакет от Любарского, в котором сложены: полис, письмо и докторское удостоверение о смерти, с подробным изложением ее причин.

По временам только вопрошал себя Пузырев: может ли человек, казавшийся вполне здоровым, задохнуться от быстротечной чахотки в какие-нибудь два месяца?

Но он вспомнил утвердительные ответы, полученные им от всех на это, и понемногу успокоился.

Потом постепенно другие заботы дали иное направление его мысли.

Он проверил свои деньги.

В сущности, жил он сколь возможно тихо в Ялте и расходовал немного. Похороны разве только обошлись ему довольно дорого, и в конце концов, взяв билет до Вены, у него еще оставалось немного более четырехсот рублей.

Дело с обществом не мегло затянуться, по его мнению, и в "Урбэне" задержки к выдаче не будет.

Из этого он выводил заключение, что по приезде в веселую австрийскую столицу он в полном праве вознаградит себя за все перенесенные в Ялте лишения и за тот идеальный уход, которым он окружал умершего.

Начать с того, что Илья Максимович на этот раз остановился в первоклассной гостинице на Opern-Ring'e, а именно в знаменитом "Отель Империал". Там за три гульдена в сутки, составлявшие по курсу около двух рублей с четвертью, ему отвели прекрасный номер, правда наверху, но к услугам его был так называемый лифт, то есть подъемная машина.

Немедленно отправил он в Варшаву следующую депешу, написанную по-русски, но латинскими буквами:

Это означало:

Отправив Хмурову в Варшаву телеграмму, Пузырев окончательно успокоился и предался тому, что он называл вознаграждением себя за долгие посты и лишения.

Вену он знал несколько и ранее, так как не впервые в ней останавливался. Немецким языком он владел вполне достаточно, чтобы понимать все, даже на особом венском диалекте, всегда его забавлявшем и почему-то казавшемся ему комичным; сам же он изъяснялся настолько порядочно, что и его понимали.

Отдохнув как следует с дальней дороги, он в первый вечер никуда не отправился, а принял теплую ванну и приказал себе подать ужинать в номер.

Прекраснейшим образом напитавшись и отдав полное внимание бутылке доброго белого гумбольдскирхнера, Пузырев лег с газетою в руках. Ему хотелось хорошенько ознакомиться со всеми венскими увеселительными местами, готовыми назавтра радушно его принять и распотешить. Но вскоре усталость взяла верх над любопытством, и, завернув электрическую кнопку от лампочки, он уткнулся носом в подушку и крепко заснул.

Проснулся он рано, вследствие усилившегося движения в коридоре и шума, начавшегося на улице. Жизнь начинается за границею рано, и часто случается проезжающим из России, в особенности через Вену и еще того более через Берлин, быть пробужденным в семь часов утра барабанным боем и свистульками проходящих по улицам войск.

Но то что у нас возмутило бы Пузырева и что он счел бы в Петербурге или Москве даже за нарушение обывательского спокойствия и посягательство на безмятежность сна, то здесь почти нравилось и, во всяком случае, претензии не вызывало.

Он встал бодрым и веселым, быстро оделся и тотчас же вышел из номера.

В коридорах и по лестницам все встречаемые слуги и служанки любезно, приветливо и притом как-то особенно почтительно кланялись, повторяя каким-то гортанным отзвуком свое неизменное утреннее приветствие: "Guten Morgen!" [2] Одеты они все были безукоризненно: слуги уже во фраках, причесанные, как восковые фигуры на окнах парикмахерской, с пробором до спины; сорочки крахмальные сверкали как снег своею белизною; горничные походили на субреток из оперетки, до того кокетливо приколоты были их чепчики и изящны их узорчатые с кружевами переднички.

Внизу, у главного входа, грумы, комиссионеры, швейцар с галуном на шапке — все кланялись постояльцу, и Пузырев чувствовал себя за свои три гульдена в сутки, то есть за два с четвертачком, вполне удовлетворенным.

"По улицам валит уже народ", — вспомнилось ему, едва он очутился на широком тротуаре Ринга. Но было холодно, куда холоднее, нежели в Ялте, а главное, дул ветер, резкий и разгуливавший здесь на просторе.

Тем не менее новизна впечатлений, счастье сознания своей свободы и независимости да желание увидеть вновь давно не виданные места придавали ему охоту бодро шагать вперед. Он шел по направлению к Грабену, этому центру Вены, где сосредоточены лучшие магазины, лучшие ювелиры, и когда добрался до узенькой Кертнерштрассе, то хоть сколько-нибудь прикрылся от ветра. Он добрался до знакомой кофейни, куда, бывало, и прежде захаживал, присел к одному из огромных зеркальных окон, вооружился юмористическими журналами, спросил себе из любопытства о России "Новое время", которое, разумеется, тут тоже нашлось, и принялся за свой первый завтрак.

Удивительно вкусный белый хлеб, свежий и с хрустящей корочкой, да с хорошим сливочным маслом, прекрасно гармонировал с превосходным кофе с густейшими сливками — кофе таким, какое получить можно только в Вене.

А за зеркальным окном лица менялись за лицами, и снова приходилось удивляться, до чего здесь рано начинается жизнь, если в начале десятого по тротуарам шли хорошо одетые женщины, по-видимому никуда особенно не спешившие, а вышедшие в этот ранний час уже на прогулку или за некоторыми покупками, пока в их доме идет утренняя уборка.

Пузырев то просматривал журнал, то поглядывал в окно, но когда он взялся за газету, она показалась ему и бессодержательной и скучной — до такой степени ему не хотелось ничего серьезного.

Нужно было, однако, набить чем-нибудь день, и он придумывал как?

Осматривать музеи, галереи — его не особенно занимало. Хотелось приключений более пикантных, случайных знакомств и интересных встреч. В праздных и бесплодных исканиях провел он время до полудня и даже почти до часу, когда наступила пора вновь подкрепить свои силы, и он направился в один из лучших ресторанов.

Там протянул сколько мог, но все-таки ничего не придумал и решил вернуться к себе в номер, слегка по-отдохнуть.

Кстати, справился он, не было ли ему депеши!

Отрицательный ответ не смутил его, телеграмма в ответ от Хмурова могла прийти вечером.

В номере, конечно, было еще скучнее, нежели на улице или в кофейнях. Спать он не мог, так как отдохнул прекрасно за ночь. Читать было нечего, да и не хотелось. Пробыв тут часа два, он снова вышел и слонялся бесцельно по центральным улицам и закоулкам Вены, не зная, куда девать все это пустое время? Когда он уж очень утомлялся — то заходил в кофейню и старался выбрать место у окна, а затем, отдохнув, снова уходил.