Но через полчаса Хмуров вернулся и на этот раз прямо обратился к фактору с приказанием:

— Минут через десять приди ко мне в номер. Ты мне будешь нужен.

— А то, може, ясний пан пожелает, чтобы и сейчас?

— Через десять минут, слышал?

— Слышал, ясний пан, слышал…

Но едва успел Хмуров скинуть у себя в номере пальто и выйти зачем-то в коридор, как он наткнулся на фактора, уже прислушивавшегося к чему-то у входной к нему двери.

— Подожди, — кинул он ему.

— Чекам, пан ясневельможний, буду ждал. Я тилько так, бо десент минут не бардзо велько время…

Когда же наконец Хмуров позвал его к себе, Леберлех остановился у двери и сделал такое лицо, будто бы и ума не приложит, зачем он тут мог понадобиться?

— Вот что, дружище, — сказал ему Хмуров, — я вчера взял у твоей знакомой торговки бирюзовые серьги с брошкою за двести рублей. Так ведь?

У Леберлеха сердце замерло и душа в пятки ушла. Но он промолвил:

— Так, ясний пане, так…

— Ну, так вот тебе деньги!

Хмуров протягивал к нему уже две развернутые сторублевые, а Леберлех от радостного волнения не сразу мог тронуться с места: у него дух замер. Но усилие было сделано, и он кинулся к протянутым деньгам, за которые не преминул поцеловать щедрую руку дающего.

— Что ты, что ты, Леберлех? — воспротивился этому раболепству Хмуров. — Я не люблю, когда мне руки целуют. Ступай и неси эти деньги твоей старой приятельнице. Да скажи ей от меня, что вещи очень понравились и я всегда, когда что мне понадобится, буду тебя за нею посылать.

Леберлех в этот день был суетлив: он заработал, бедняга, двадцать процентов с суммы, то есть две красненьких, а для него, отца десяти душ и мужа изнуренной родами и нуждою жены, для него, питающегося пятиалтынными за побегушки по городу, две красненьких составляли великую вещь.

Не знал только бедный доверчивый еврей, куда метил ясновельможный пан Хмуров, гордо третировавший его en canaille и про себя обзывавший "жидюгою"!

Дней через пять Ивану Александровичу снова понадобились вещички для подарка, и, конечно, он снова обратился к фактору.

По-прежнему обрадовался Леберлех хорошему гешефту, по-прежнему привел он старую торговку перекупными с просроченных залогов бриллиантами, и по-прежнему стали Хмурову навязывать более дорогие вещи. Но он, как и в первый раз, ограничился пустячками и купил всего только колечко в сто рублей.

— Леберлех, — сказал он, остановив свой выбор на этой вещице, — объясни ей, пожалуйста, что деньги она получит только в понедельник, то есть через три дня.

На этот раз даже старуха не сомневалась; напротив, она все упрашивала его взять еще что-нибудь и особенно настаивала на крупных, дорогих предметах.

В субботу обыкновенно в гостинице подавали счет. Ни разу еще Хмуров не задерживал уплаты. В эту субботу у него были еще деньги, но он с умыслом сказал номерному:

— Поди, заяви в конторе, что до понедельника я платить по счету не буду. До понедельника мне не хочется в банк ехать.

Леберлех, прознавший об этом, нисколько не смутился. Магическое слово "банк" действовало на него ободряюще. И в самом деле, в понедельник утром он был свидетелем того, как Хмуров в одиннадцатом часу вышел, велел позвать извозчика и приказал везти себя в это учреждение. А через час он вернулся и, как в первый раз, сказал ему на ходу:

— Зайди ко мне немного погодя.

Когда же Леберлех вошел, Иван Александрович как раз рассчитывался по счету.

Таким образом, он искусственно создавал себе кредит и несколькими удачными маневрами раздул его до значительной степени. Покупаемые вещи он закладывал в ломбарде, причем терял половину их стоимости, но это все-таки его устраивало лучше, нежели потеря всего. После перстенька он купил еще браслет с сапфирами и бриллиантиками за триста семьдесят пять рублей и деньги эти внес сейчас же наличными.

Время все-таки шло быстро, а из Ялты никаких положительных сведений не получалось; Миркова начинала выражать какие-то сомнения; деньги окончательно иссякали, и уплаченные триста семьдесят пять рублей за браслет составляли все его имущество, причем при залоге купленной вещи Хмуров выручил всего полтораста.

Пора была действовать, и Иван Александрович приказал фактору явиться к нему на другой день ровно к десяти часам утра.

XXIII

СДЕЛКА

Нечего и говорить о том, что в назначенное Хмуровым время к нему аккуратно и без опозданий стучался в номер фактор Леберлех.

— Вот какого рода дело, — Иван Александрович приступил прямо к сути, едва вошел еврей и, по привычке, остановился в почтенном расстоянии, около двери. — Я хочу не только удивить панну Брониславу Сомжицку, но хочу поразить и всю Варшаву своею щедростью. Сходи за твоею приятельницею, и пусть она сейчас же, с тобою вместе, явится сюда со всеми своими сокровищами. Я решаюсь-таки наконец купить у нее хорошее бриллиантовое колье тысячи в три…

Можно было подумать, что Леберлеху свалилось с потолка к ногам состояние, так низко поклонился он ясновельможному пану. Через минуту он уже пересекал Саксонскую площадь и лупил, хотя и пешком, что было силы, куда его послали.

На продажу Хмурову бриллиантов в столь крупную стоимость он смотрел как на лучшее дело в мире, ибо вряд ли когда доводилось бедняге зарабатывать за одну комиссию целых триста рублей.

Но, вернувшись в гостиницу менее чем через полчаса, разумеется, в сообществе с известною торговкою драгоценностями, Леберлех был встречен рядом разочарований. Начать с того, что Ивана Александровича он в номере уже не застал. Конечно, и Леберлех, и его спутница для совершения столь серьезной сделки готовы были прождать в коридорах хоть до ночи, но вскоре им было объяснено, что они более не нужны.

Это последнее заявление привело Леберлеха в такое глубокое уныние, что бедняга чуть не лишился рассудка.

Он все еще надеялся на какое-либо недоразумение и уговаривал свою спутницу не удаляться, а ждать, так как должен же был ясновельможный пан когда-нибудь вернуться к себе в отель и тогда все не замедлит выясниться.

Старуха и сама-то не желала уходить от покупателя, уже трижды оправдавшего возложенные на него надежды, и со свойственным ее нации терпением решилась последовать приглашению Леберлеха. С видом невозмутимейшего подчинения воле судьбы и обстоятельств присели они в одной из оконных ниш огромного коридора и поставили на пол, у ног своих, с одной стороны ящик с крупными драгоценностями, а с другой — с более мелкими.

Леберлех то похаживал по дорожке, тянувшейся длинной лентой по всему коридору, и в томительном неведении вздыхал, то подходил к старухе и совершенно бесполезно повторял вопрос о том, что же все это может означать?

Так прошло, во всяком случае, более часа, показавшегося, впрочем, волнующемуся Леберлеху полуднем. Он укорял себя, и ему все думалось, что он слишком долго бегал за старухою, тогда как по важности случая не грех бы было взять и извозчика.

Вдруг размышления его были прерваны появлением в нескольких шагах от него того, кого столь нетерпеливо ждал.

Чувства огромной радости и страха, чем же это все кончится, и усиленного сознания своей личной виновности сразу овладели бедным фактором. Он залебезил перед ясновельможным паном, точно жалкий преданный пес, чующий, что хозяин не в духе, и готовый перенести от него всю жестокость его ударов. А ясновельможный пан был действительно чем-то недоволен.

По знаку Леберлеха еврейка встала на его пути, но он даже и головой-то не кивнул в ответ на ее поклон, а самому фактору только строго сказал:

— Я велел тебе передать, что ты мне больше уж не нужен.

И, не обращая ни малейшего внимания на припадания Леберлеха, Хмуров вошел к себе в номер

Не прошло и пяти минут, как Леберлех стал прислушиваться к происходившему в номере через дверь, но, ничего не слыша, он припал к замочной скважине и столь же бесполезно стал туда глядеть. Наконец, он решился и сперва тихонько, а потом сильнее постучался.