— Смотрите‑ка, девочки! Гаури туфли купила! А каблуки-то, каблуки — и правда шпильки! Как и ходить‑то на таких?

— Да мы уж видели.

— Она сама купила или… кто подарил?

— Кто её знает!

— А студента ты не заметила… ну, того самого… очкарика? На днях такой календарь принес Гаури. Очень красивый календарь.

— Этот её очкарик поначалу все вокруг меня увивался, вступает в разговор Кунти. — Набралась я как‑то духу и сказала: мол, жаловаться буду. К мадам Чако, говорю, пойду, мэм–сахиб, говорю, жаловаться буду…

— Ну, а ты, Джанки, ты что же, и раньше была знакома с аптекарем? Ну, тем самым…

— Мы работали в одной больнице. А что?

— Да так, интересно… Порядочный вроде человек. Или ошиблась я, как считаешь?

— Будешь сама порядочной, и все вокруг такими же станут, — невозмутимо отрезала Джанки, ковыряя спичкой в зубах. — Настойки йода дал мне вчера, целый флакон.

— Неужели целый флакон? Может, мне отольешь немножко?

— И мне.

— Спирту ещё дал. Целую бутылку!

— Обычного или голубого?

— Ну, спирт как спирт… Прозрачный.

— В Банкипурской больнице недавно, говорят, ревизия была, — начинает Кунти вкрадчиво. — Ревизоры на что уж народ бывалый, и тех оторопь взяла: исчез весь спирт — годовой запас. Был спирт — и нету спирта. Испарился! У чиновников из департамента здравоохранения прямо глаза на лоб полезли. Да и как тут не удивляться! Тридцать бутылей спирта высосали больничные кули, сторожа да садовники! После этого в спирт стали подмешивать что‑то голубое — медный купорос, что ли. Немного времени прошло, научились люди очищать и такой спирт. Наука нехитрая: древесный уголь, вата — и соси себе сколько влезет… У бога Шивы тоже ведь горло было синее, так он даже яд пил — и хоть бы что.

— А зачем тебе знать, какого цвета спирт?

— Сама не догадываешься?

— Неужели трудно сказать?

— Полечиться бы… От тоски… Да я его водой разведу. Выпьешь — сразу на душе полегчает… Ну как? Выпьете за компанию?

— А ничего не будет?

Джанки решительно захлопывает дверь и закрывает на задвижку.

Подруги разводят спирт и, морщась, пьют.

— Эй, ты! Закусывай скорей! Да не дымом бири, после покуришь!

Посидев, подруги прикладываются ещё раз, потом ещё.

У всех развязываются языки.

Весёлые и румяные — щеки жаром горят, — они шумно вываливаются из дверей общежития. Чиркнув спичкой, закуривают бири и, затянувшись, выдыхают блаженно:

— Хорошо! — и покачивают головами: такой напиток, мол, и выпить приятно.

— А захочу — каждый день будет, — хвастливо заявляет вдруг Кунти. — И ни одна сука не подкопается… Могу, но не хочу, потому… потому что натура у меня такая. За себя я не ручаюсь. Сама с собой совладать не сумею.

— Где уж тут с собой совладать!

— Ломаку, что живёт на втором этаже, знаешь? Гаури ещё Лавочницей её прозвала. Так вот, знаешь, как она моется? Приходит в ванную — окно настежь… ну, которое в переулок выходит. А в доме напротив, на втором этаже, живёт какой‑то бабу — толстый такой, лысый… Только она в ванну — он тут как тут: сидит на веранде и таращится в окно. Умора! А она занавеску вроде случайно отодвинет и намывается прямо перед окном.

— Точно, точно! В воскресенье я своими глазами видела.

— Думаешь, она нарочно распахивает окно?

— Конечно нарочно!.. Я в тот день чуть со смеху не померла! Вы бы видели, какое было у него лицо! Умильное, как у кота. Сидит облизывается! Ха–ха–ха!

— Значит, у неё тоже кто‑то есть?

— У всех у них тут есть.

— Только у нас нету. Сидим как кошки бесхвостые! Ха-ха–ха!

— Ты, Джанки, смейся, да не так громко. Тут и у стен, говорят, уши есть.

— Ну и пускай! Смеюсь или плачу, кому какое дело?

— Не будь я Кунти Дэви, если с нашей сукой… не поквитаюсь! «Сестрица Бэла!» «Сестрица Бэла!» Я ей покажу сестрицу!

— Хорошо Рукмини. Ни курсов тебе, ни надзирателей — живёт с мужем дома, горя не знает.

— Говорят, и у Рамратии муженёк объявился.

— Может, на этот раз и вернётся к мужу?

— Шутники вы, гляжу я! Как же она вернётся? Там муж, свекор, строгости да запреты, а тут Рамгулам–лавочник и вся его лавка со сладостями!.. Кто ж по доброй воле бросит такую благодать?

— Каждую ночь к нему бегает. На воротах‑то не чужой человек — мать родная сидит! А с каких бы это шишей серьги золотые у неё завелись? У–у, сука! Сама гуляет как хочет, а мне нельзя? У меня мужиков перебывало… и все военные… из полиции!.. Кунти Дэви… себя ещё покажет! Помяните моё слово!

На Джанки вдруг словно благодать нисходит. Она достаёт молитвенник и, раскрыв его на первой попавшейся странице, запевает благодарственный гимн:

#Все в этом мире — сплошная

игра–а-а,

А короткая жизнь

быстротечна,

Словно ярмарки шумной

пора–а-а…

— Не напоминай мне про ярмарку, Джанки!

— Что, Кунти, с собой никак не совладаешь?

— Ага, бью даму! — доносится радостный возглас Г аури. Сидя в своей комнате, они с Вибхавти играют в карты.

— Эй ты, Вибхавка! — еле ворочая языком, кричит совсем уже опьяневшая Кунти. — Дай срок, и до тебя… доберётся Кунти Дэви!

А на втором этаже своя особая жизнь.

Войдя в комнату, ученая дама Рама Нигам плотно прикрывает за собой дверь и тут же валится ничком на койку… Прямо из студии, заключает Рева Варма. Но ведь сегодня, кажется, воскресенье? Странно!.. Что это с нею вдруг стряслось? Какой ещё номер выкинет?.. Эй, что это? Плачет?.. Закроем‑ка дверь на засов.

— Рама, сестрица! — наклоняется к ней Рева. — Что случилось?

— Меня ограбили, Рева…

— Где? Когда? Кошелёк вытащили?

— Какой ещё кошелёк?.. Твой Братец Лал…

— Почему вдруг мой? — возмущённо перебивает Рева. — Моди для всех Братец Лал, он такой же мой, как и твой, и чей‑нибудь ещё!.. Ну, а теперь рассказывай все по порядку, что там натворил Братец Лал. Ты, Рама, тоже хороша — в наше‑то время мечтать о платонической любви…

— Совсем не платонической, Рева…

— То есть?

И в ответ на недоуменный взгляд Ревы ученая дама Рама Нигам, то и дело всхлипывая, начинает подробно рассказывать, как все произошло… В студии шла очередная программа, когда к ней в кабину номер шесть вошёл Братец Лал и выключил фидер…

— Откуда я знала, что у него на уме?

— Достаточно, Рама, вполне достаточно… О том, что было дальше, вслух не говорят… Но, должна тебе сказать, хоть ты в этой игре и проиграла, придется тебе раскошелиться на сладости. Какой‑никакой, а праздник. Позвать Рамратию?

Закрыв лицо руками, ученая дама то ли плачет, то ли смеется — не поймешь.

— Рева!

— Что тебе, подружка?

— Я хочу умереть.

Рева презрительно морщится: если уж наставница такой оказалась, что тут говорить о воспитанницах.

— О, уже шесть скоро! — мельком взглянув на часы, стоявшие посреди стола, встрепенулась Рева. — А ведь сегодня концерт, выступают наши Анджу и Манджу. Пойдешь? — Вынув из сумочки розовый пригласительный билет, она читает вслух: — «Сегодня в Сифтон–холле состоится концерт. Выступают сестры–близнецы Анджу и Манджу. В программе — новый народный танец «Жена и муж». Художественный руководитель — г–н Сукхмай Гхош. Начало концерта в восемнадцать тридцать по местному времени…»

— Спасибо, Рева, — томно произносит Рама, — сегодня я никуда не пойду.

— Кончай хандрить, Рама! — шутливо толкает её в бок подруга.

XVII

Бэла удивлена: госпожа Ананд прислала ей короткую записку, нацарапанную по–английски её собственной рукой: «Be so kind as to give night‑pass to all training girls»[57].

— А ещё мэм–сахиб сказала, — с кротким видом добавляет Кунти, вручившая ей записку, — чтобы в случае отказа вы немедленно позвонили ей лично.

— Зачем вам такое разрешение? — улыбается Бэла. — Куда это вы собрались на ночь глядя?.. Может, в кино?

— Никак нет, мы идём на концерт. Сегодня выступают Анджу и Манджу. Все наши получили пригласительные билеты… Вам тоже послал господин секретарь…