— Я понимаю вас, госпожа Ананд. Между бенгальцами и французами много общего.

— Значит, Калькутта для них — как Париж для французов?

— Не о том речь. Я имею в виду внешность и национальный характер. И у тех и у других прямой нос. Те и другие — люди искусства. Те и другие ни во что не ставят соседей, зато себя превозносят как единственную культурную нацию на всем белом свете! Высокомерия и спеси — хоть отбавляй у тех и у других!..

Баге возвращается и спрашивает:

— Ну что, уважаемая госпожа Ананд? О чем изволили беседовать с господином Джхой? — Весело подмигнув ей, он беззаботно машет рукой. — Ну, оставим это!

— By the way[47], я излагала господину репортеру свои взгляды на бихарскую молодёжь. По–моему, это поколение бесхребетных… А ум его и честь до сих пор держат под замком у себя дома бенгальцы.

Репортер смотрит на часы и встаёт.

— Приятно было познакомиться, — заученно произносит он. — Рад буду встретиться с вами ещё раз. Благодарю за беседу. Когда‑нибудь мы продолжим её. Расстаюсь с вами в надежде на новую встречу.

Г оспожа Ананд перехватывает его жадный взгляд и поворачивается к Баге.

— Представьте как‑нибудь господина Джху мистеру Ананду, — жеманно произносит она. — Ну, скажем, когда он вернётся из Катманду.

— Я и сам как‑нибудь наведаюсь к нему по долгу службы.

Репортер отвешивает поклон и выходит.

— Здорово вы разделали его! — восхищённо цокает Баге. — Хотя ничего не скажешь, малый смышленый.

— А я давно на него сердита. И чего только он не наплёл в своем репортаже, сукин сын! «Мисс Бэла Гупта служит обществу преданно и бескорыстно…» «Мисс Бэла Гупта на первый взгляд кажется вроде замкнутой и недоступной, на самом деле по натуре человек она очень отзывчивый и деликатный…» И черт знает что ещё. У него из головы никак не выветрятся воспоминания о временах Рамалы Банерджи.

— Он обещал тиснуть заметку об Анджу и Манджу… Да ещё с фотографией… Придет к нам снова, никуда не денется. И не раз.

— Ну, придет так придет. И… хватит дурачиться, — недовольно поморщившись, обрывает Баге госпожа Ананд, выведенная из себя его дурашливой манерой говорить с ней. — Лучше скажи, где это тебя угораздило наклюкаться ещё до полудня?

— Да вот, скитаясь по городу, набрёл на одну вполне приличную компанию. Перед ленчем угощали японским саке…

— Какое такое саке? Новый сорт пива, что ли?

— Рисовая водка. Пьют её подогретой… Людям нравится, а мне… меня мутит.

— Поэтому, видно, и в туалет потянуло?

— Ну, выставляй сладости.

— За что это?

— Новость хорошую принес. Деверь покойницы Рамалы пожертвовал вашему «Благотворительному обществу»… сколько б ты думала?.. Ни за что не угадаешь!.. Пятнадцать, заметь, пятнадцать тысяч рупий! Сам директор сказал.

— Да я уже знаю. Своего человека, видно, хочет протолкнуть. Какую‑нибудь землячку. Ясное дело, бенгалец тянет бенгальца… И станут они транжирить фонды Общества как душе их будет угодно: стипендии назначать, присуждать премии, и все — имени благородной и бескорыстной служительницы Общества Рамалы Банерджи!.. Ух, как я их ненавижу!

— Ладно, если эта новость тебе известна, у меня есть другая. Все равно придется раскошелиться. Ну, как, рассказать?

Баге с опаской озирается.

— Да ты не бойся, никого нет, — успокаивает его госпожа Ананд. — Гхоша я отпустила… Ну, что ты ещё хотел сказать?

Баге понижает голос почти до шепота:

— Есть возможность крупно заработать… Барыш надо перевести на счет компании «Уттаранчал транспорт сервис». Так велел мистер Ананд. А вы что скажете?

— Делай так, как сказал мистер Ананд.

— А вы… разве вам?

— Что — мне?

— Да для вас я… Впрочем, ладно, пока пусть все остается как есть. После расскажу.

— Что же все‑таки ты для меня?

— Ничего, дорогая, ровным счетом ничего!.. Есть тут одно дельце.

— Какое же?

— А вот какое… Из разговора некоторых влиятельных лиц я понял: одними певичками уже не обойтись, нужен свежий товар. Это пункт первый… Пункт второй — товар надо доставлять только через К. Чаттерджи, так как адреса знает только он.

— Учтите, весь вопрос в том, мой дорогой Баге, как нам заполучить этот товар сейчас, — — спокойно произносит госпожа Ананд.

— Зачем сейчас? Хотя бы дней через пять. Но товар, однако, требуется только первосортный.

— А те, кого ты подобрал, они не сбегут? Калькутта ведь не за горами.

— Сбегут? Куда? Некуда им, бедняжкам, бежать.

— Смотри у меня, держи ухо востро!

— Об этом Баге говорить не надо.

— Меня тут не будет. Я на несколько дней еду в Дели. Поступай как считаешь нужным. Только прежде чем что‑нибудь предпринять, непременно поставь в известность Ананда.

— Сегодня в общежитии… ну, в том, что основали марвари[48],.. прием у них будет. Правда, у них не разживешься, все угощение — сухая лепёшка да винегрет. А мне б мясца… Кусочек поаппетитней.

Смотри как расхрабрился, хлебнув японского саке! А может, охмелел от предчувствия барыша?.. Баге, не мигая, смотрит на неё долгим просящим взглядом. Взгляд его красноречивее всяких слов говорит, что за «кусочек» жаждет он заполучить. Она вспыхивает, как девчонка. Потом, будто проглотив что‑то жёсткое, тихо произносит:

— Ты не знаешь Ананда, Баге!

— В компании, куда меня занесло сегодня, оказался известный тебе Ди–сахиб, — словно не слыша её, говорит Баге. — Он был в хорошем настроении и высказал одну любопытную мысль. Кастеизм, сказал он, будет процветать пышным цветом, какая бы партия ни пришла к власти. А фаворитизм — кому по силам искоренить его? Непотизм?[49] Непотизм тоже будет стоять неколебимо, как скала… И поста окружного коллектора[50] будет добиваться любой из видных политических деятелей… А нам ради чего убиваться? Блюди закон и ничего не бойся. Торжество правды? Такого в жизни не бывает. Поэтому и написали на гербе: «Сатьямева джаяте». Написали и повесили на видном месте — напоказ! Целый забор букв, а в этом заборе столько щелей, при желании…

— Эге, куда это они? Взгляни‑ка, Баге, на ловца, как говорят… Не успел ты досказать, они тут как тут — целая партия товара. И все как на подбор!

Первой в кабинет входит Кунти. Склонившись перед госпожой Ананд в смиренном поклоне, она касается рукою её ступней: пыль со ступней учителя, по поверью, просветляет зрение и разум. Остальные следуют её примеру.

— К ногам вашим припадаю, дорогая наша мэм–сахиб, — привычной скороговоркой сыплет Шарда Кумари, касаясь её ног.

Только Вибхавти стоит в сторонке. Сложив ладони лодочкой, она приветствует госпожу Ананд лёгким наклоном головы. Госпожа Ананд бросает на девушку косой взгляд… Вон как зазнается: одевается только в домотканое, как завещано! Чистоплюйка!..

Откуда госпоже Ананд знать, что Вибхавти с самых малых лет учили: каждого встречного–поперечного глубоким поклоном приветствовать не следует.

— С просьбою мы к вам, мэм–сахиб, — заговорила наконец Кунти. — Помощи вашей просим, мэм–сахиб. Трудно нам без чапраси[51]. Старуха Муния — привратница, ей от ворот отойти нельзя. Рамратия обслуживает только младшую мэм-сахиб, ни на шаг от неё не отходит… Это первая наша просьба… А другая наша просьба вот какая. На втором этаже живёт одна дама… не помню уж, как её звать… Она, конечно, ученая, но кто ей дал право смотреть на нас как на людей второго сорта?.. Вот Гаури Дэви, например, она из касты брахманов, а та дама говорит ей: ты из хариджан. По какому такому праву, спрашивается?.. И ещё младшая мэм–сахиб не разрешает выходить в город. Рукмини, например, только из‑за этого бросила курсы и вернулась домой. Остальным тоже впору разбегаться: глядишь, и впрямь удерем кто куда. Хуже чем в тюрьме!.. Не даёт разрешения — и все тут. Девушкам с самого первого дня хочется город посмотреть. А она говорит: «Вам за что платят тридцать рупий? За то, чтоб вы по городу разгуливали?» Скажем, тебе к врачу надо, госпожа Чако все равно направляет к младшей мэм–сахиб, а её проси не проси — все равно не разрешит.