Юнга, быстро обвязав конец веревки вокруг своего туловища, три раза дернул за веревку. Левша потянул, и Коля, перебирая ногами, быстро побежал, как муха, вверх прямо по отвесной стене.

— Ну, спасибо матрос, за подмогу, — крепко пожал Левша руку юнге, как только Коля оказался на поверхности. — Я б сам ни защо на свити в таку яму не полиз. А зараз, Наталко, кличь гостей до нашой хаты. — Подняв на руки радиста, как маленького ребенка, Левша, сопровождаемый Наташей и ребятами, легко зашагал к лагерю.

Пришла беда — отворяй ворота. Арсений Николаевич — геолог — со дня на день откладывал поход за продуктами, так хотелось скорей добраться до большого золота. А идти за продуктами — потерять почти целый день. Он хорошо запомнил место на северном склоне сопки, куда была сделана вертолетом зимняя заброска. Арсений Николаевич сам строил лабаз — дощатую площадку между тремя согнутыми березами.

Сам прикреплял стальным телефонным проводом на площадке мешок со шпиком, крупой, различными консервами и обивал стволы берез на высоту человеческого роста железными листами, чтобы в лабаз не забрались лакомки медведи.

И вот сегодня, пораньше закончив работу, они вдвоем с рабочим-камчадалом пошли за едой. Лабаз был пустым. Это сделали не медведи. Разграбили лабаз люди, и разграбили совсем недавно. Одна из берез была срублена топором и лежала, чуть увядшая, на кронах своих подруг. Крепящие провода были разрезаны острым орудием, а мешок с продуктами исчез целиком.

— Ай-ай-ай, чужие люди были. Не камчатские люди, — закачал головой камчадал. — Камчатские люди чужой лабаз никогда не тронут.

Арсений Николаевич понимал, что под камчатскими людьми Фима подразумевал не только местных жителей, а и работников многочисленных камчатских экспедиций. Но кто же это мог быть? За двадцать лет работы на Камчатке у Арсения Николаевича это первый случай. А в лагере Наташа одна — Володя и Левша, наверно, отправились снова за шлихами. Они не знают, что на сопке бродят чужие люди. Нужно скорей возвращаться в лагерь. Очень неприятно, конечно, возвращаться с пустыми руками, когда в лагере сегодня за завтраком были съедены последние запасы еды. Завтра, конечно, можно будет попробовать организовать охоту за какой-нибудь живностью. Можно будет подстрелить даже медведя.

Арсений Николаевич поморщился. Весенний медведь питается рыбой, и его мясо так отдает рыбным духом, что есть просто невозможно. Хотя Фима считает, что даже пахнущий рыбой медведь значительно вкусней консервированной свиной тушенки.

Фима — заядлый охотник. Арсений Николаевич вспомнил случай, происшедший с камчадалом несколько дней назад, и не смог не улыбнуться.

В обеденный перерыв Фима ушел проверять поставленные им капканы. Удача. В капканах оказалась пара великолепных камчатских соболей. Привязав добычу к поясу, он заторопился обратно, так как знал, что начальник не любит, когда опаздывают к началу работы, а времени оставалось в обрез. И Фима помчался напрямик, не разбирая дороги.

Внезапно земля ушла из-под ног камчадала, и он почувствовал, что куда-то проваливается. Оказалось неглубоко и удивительно мягко. Вдруг под ногами охотника что-то зашевелилось. Злобный рев медведя подсказал Фиме, что он завалился в медвежью берлогу. Перепуганный камчадал не помнил, как ему удалось выбраться наружу, но когда он пришел в себя, то обнаружил, что потерял свою добычу. Соболя остались внизу. Этого не могло выдержать сердце охотника, и, поборов страх, Фима, теперь уже добровольно, вновь спустился в берлогу. Стараясь не обращать внимания на рев разгневанной хозяйки, на визг двух маленьких медвежат, он разбросал их в разные стороны, нашел соболей и только тогда покинул медвежью квартиру.

Завтра Фима отправится на промысел, и, нужно думать, уже к вечеру отряд досыта наестся свежим мясом. Эта мысль скрасила Арсению Николаевичу путь от лабаза до лагеря, и он вступил на его территорию, даже весело насвистывая легкомысленный мотив из какой-то оперетты.

Однако стоило ему увидеть вытянутые лица Левши и Наташи, двух ребят, неизвестно откуда появившихся у палаток, как свист оборвался.

Геолог сразу почувствовал: в лагере беда.

Через полчаса после возвращения геолога Витя уже сидел в его палатке в отличном накомарнике, сквозь который не прорывался ни один комар. Рядом в палатке радиста начальник отряда с волнением расспрашивал Наташу и Левшу, какую они оказали помощь радисту.

До Вити доносятся горькие сетования геолога на то, что он не проявил в свое время настойчивости и не заставил. Наташу освоить азы обращения с рацией.

— Сейчас, как никогда, важно было бы связаться с базой, вызвать санитарный вертолет и отправить Володю в больницу,— говорит Арсений Николаевич. — Правда, на базе, конечно, забеспокоятся, что в положенный час радист не вышел на связь, однако, согласно договоренности, раньше чем через сутки никаких мер принимать не будут. А как бы хорошо. На санитарном вертолете могли бы подбросить и продукты в отряд. А теперь придется довольствоваться только результатами охоты.

Витя старается не слушать, что говорит начальник. Его взгляд остановился на собственном рюкзаке. Он попытался отвести глаза от рюкзака, но это свыше сил. Его вдруг заполнило одно мощнейшее желание— отчаянно захотелось есть. А в рюкзаке — он это отлично помнит— лежит краюха хлеба и почти четвертушка розоватого вкуснейшего сала — остатки от подарка почтаря Коныча. Витя как сейчас ощущает его нежнейший вкус и аромат. Мальчик проглотил слюну. И тут же ему стало стыдно. «Подло думать сейчас только о еде, когда из-за разграбленного склада голодает весь отряд».

Витя взял полиэтиленовую фляжку, медленно мелкими глотками стал пить холодную, из горной речушки, воду. Становится вроде полегче. Несмотря ни на что, Витя сегодня очень горд собой. Какие они с Колей все же молодцы, что принесли в лагерь весть о «волках». Арсений Николаевич, когда услышал, что совсем рядом с лагерем бродят эти хищники, даже как-то лицом потемнел. Он понял, из-за кого отряд оказался без пищи.

К горлу комком подкатывает голодная тошнота. В конце концов, что тут подлого? Ведь поделить крохотную краюшку хлеба на весь отряд было бы просто смешно — только раздразнить аппетит. Конечно, он обязан оставить Коле его законную долю. А еще лучше дождаться, пока юнга заявится в палатку, и тогда вместе с ним и подзакусить. И где этого матроса носит нелегкая?

Витя улегся на мягкую постель из веток кедрового стланика и закрыл глаза.

— Эй, Пржевальский! — В палатку тут же просунулась голова юнги.

Витя приподнялся и удивленно посмотрел на приятеля. За время похода он привык, что Пржевальским юнга его величает, только если он совершит очередную оплошность. А сейчас за что? Наоборот, Витя себя чувствует почти героем — и нате вам! Не мог же Коля подслушать Витины мысли насчет сала?

Но Коля молчит. Не может же он рассказать Вите, что он тоже слушал горькие слова Арсения Николаевича насчет работы на рации! Слушал и ожидал, что ленинградец выскочит из палатки и предложит свои услуги. Но этого не произошло. Коля не думает, что Витя сознательно не хочет помочь геологам в беде. Раз не откликнулся, — значит, не может. Значит, просто заливал о своих радиодостижениях. И оставленный в «Приморье» приемник, значит, какая-то липа. Коля еле сдерживается, но старается говорить очень тихо и спокойно.

— Понимал бы я что-нибудь в рациях, уж будь уверен, попробовал бы связаться с базой. А то вся моя радиопрактика — швабрил палубу в радиорубке.

Витя краснеет. Это заметно даже под белой марлей. Ведь он совершенно не подумал об этом, не поинтересовался даже, какого типа радиостанция в отряде. Мальчик решительно сбрасывает накомарник и неуверенно говорит:

— А что, если в самом деле попробовать?

— Витька! Вот бы здорово! — Юнгу нельзя узнать. Куда девалась кислая мина на его лице. — А знаешь, что? Давай втихую! Я видел, где лежит рация. Не выйдет—мы никому и не скажем, что пробовали. А если вдруг выйдет?