Смерть Цзинь Вэньцина чрезвычайно обрадовала Суня Третьего. Он решил, что отныне Цайюнь будет принадлежать только ему. «Все равно семья Цзиней не потерпит ее в своем доме, — размышлял он. — Да и Цайюнь не захочет хранить верность умершему супругу. Самое большее, на что она способна, — для отвода глаз просидеть дома первые семь недель или в крайнем случае сто дней, а потом она непременно выпрыгнет из своей золоченой клетки и найдет себе другого хозяина. Кем же может быть этот новый хозяин, кроме меня?»

Больше всего Суня Третьего прельщало то обстоятельство, что Цайюнь была безусловно женщиной необыкновенной. Кроме того, в течение десяти с лишним лет она была любимой наложницей Цзинь Вэньцина, ездила вместе с ним в Европу под видом жены посланника и, по сведениям Суня Третьего, имела кое-какие сбережения. Даже если ее капитал состоит исключительно из украшений и драгоценностей, его вполне хватит на целую жизнь!

Сейчас Сунь мечтал только об одном: увидеться с Цайюнь и пустить в ход все свое искусство обольщения. Он твердо знал, что несмотря на исключительную любовь, которой окружал наложницу Цзинь Вэньцин, она часто чувствовала себя неудовлетворенной — потому лишь, что не была законной женой! А известно, что человек, добывший себе чин с помощью подкупа — даже если он дослужится до губернатора, — по-прежнему завидует нищему академику, который шел честным путем.

Сунь Третий решил воспользоваться этим уязвимым местом Цайюнь. О том, что он женат, можно и умолчать — достаточно пообещать законный брак и изо всех сил угождать ей. Цайюнь почувствует, что он любит ее, готов ради нее на все, и наверняка попадется на крючок. Когда же она войдет к нему в дом, распоряжаться будет уже он. Таким образом, и красотка и денежки окажутся в его руках!

Актер таял от радости, но тут в голову ему пришла мысль, которая заставила его тревожно прошептать:

— Погоди! Не спеши радоваться! Цайюнь не новорожденный цыпленок, а умная, хитрая вдова, немало повидавшая на своем веку. Разве может соблазнить ее перспектива законного брака со скоморохом? Кроме того, Цзинь Вэньцин знал толк в любви: трудно предположить, чтобы он не мог удовлетворить ее желаний, и все-таки она повсюду рыскала, словно пакостливая кошка. Сейчас она вроде бы сильно увлечена мной, но, откровенно говоря, я для нее, как для всякой распутной женщины, всего лишь очередной лакомый кусочек, который она кладет себе в рот после приевшегося домашнего обеда!

Он глубоко задумался, но вдруг со смехом закивал головой.

— Придумал! Ведь самые вкусные блюда могут опротиветь, если есть их слишком часто. Поэтому, раз я хочу прибрать Цайюнь к рукам, мне следует воспользоваться ее одиночеством и немного ее помучить!

Так размышлял Сунь Третий, получив весть о кончине Цзинь Вэньцина. Что же до Цайюнь, то во время траурного срока в ушах ее все еще звучали горячие наказы мужа. Она помнила, с какой любовью он относился к ней все эти годы, понимала, что Цзинь умер из-за нее, и, будучи в конце концов не деревянной и не каменной, испытывала настоящее раскаяние.

В течение первых семи недель она почти забыла о Суне Третьем. Однако, как мы уже видели, чрезмерно строгими правилами она не отличалась; к тому же до сих пор ей еще никогда не приходилось спать одной. Двухмесячное одиночество явилось более чем тяжким испытанием для ее верности. День проходил за днем, и скорбь постепенно стала сменяться скукой. В самом деле, что приятного каждый вечер возвращаться в пустую и страшную спальню, где мерцает лишь один-единственный огонек, а потом целую ночь, обнимая подушку, слушать удары ночных страж? Где-нибудь пискнет мышь, завопят дерущиеся кошки, и от этих звуков на душе станет еще тоскливей. Цайюнь хорошо знала себя и чувствовала, что не вынесет долго такого одиночества. «Чем во имя соблюдения глупых приличий строить из себя героиню, а в конце концов не сдержаться и все испортить, не лучше ли сказать все начистоту и самой пробивать дорогу в жизнь? Даже душа Цзинь Вэньцина на небе поймет мои мучения и простит меня!» — думала она.

Итак, долой верность умершему. Нечего колебаться. Для нее есть только один приемлемый путь: добиться свободы. Но, к сожалению, пока еще неясно, как устроить жизнь в дальнейшем. Снова выйти замуж или остаться одной? Может быть, открыто вернуться к прежней профессии?

После долгих размышлений Цайюнь заключила, что, стремясь вторично замуж, она никогда не найдет человека, который был бы так же умен и красив, богат и знатен, нежен и великодушен, как Цзинь Вэньцин. Выйти за Суня Третьего? Нет, это не подходит! Такие люди годны лишь для кратковременного развлечения: ими можно играть, но нельзя позволять, чтобы они играли тобой. К тому же брак снова лишит ее свободы. Что за смысл из одного ярма лезть в другое! Жить одной? В этом случае придется обзаводиться домом, а тогда ей денег хватит ненадолго. Ее сбережений недостаточно даже для карманных расходов! К тому же жизнь в одиночестве наложит на нее множество различных обязательств, ей придется скрывать свои чувства от людей, а при такой ситуации не может идти и речи о настоящем наслаждении жизнью.

Долго она еще ломала голову и наконец решила открыто вернуться к прежней профессии. Придя к такому выводу, она вся загорелась и начала осуществлять свое намерение, не считаясь ни с чем. Первым ее шагом должен стать разрыв всяких отношений с семьей Цзинь. Вторым — временное устройство жизни после этого разрыва. Для ухода из семьи придется честно сказать о своем нежелании хранить верность покойному мужу, — тогда госпожа Чжан сама ее с удовольствием выгонит, — а для временного устройства необходимо найти какого-нибудь преданного человека, который служил бы ей защитой и посредником во всех делах. Чтобы сделать эти первые два шага, ей придется напрячь свои нежные ручки и, словно барана на веревочке, притянуть к себе Суня Третьего.

Но довольно говорить о пустяках. Расскажем лучше, что на десятый день после семинедельного траура госпожа Чжан, как это было положено, собралась вместе с сыном и Цайюнь в загородную кумирню Начало закона, чтобы вознести молитвы и сжечь жертвенные деньги в память о Цзинь Вэньцине. За этими занятиями прошел целый день. Когда жертвоприношения были закончены, все отправились обратно домой. Цайюнь ехала в роскошной, запряженной высоким вороным мулом карете, которой правил ее наперсник Гуйэр. При въезде в кумирню с ней была молоденькая служанка, но ее Цайюнь предусмотрительно отослала домой заранее.

В кумирне наложница намеренно замешкалась и, только дождавшись, когда повозка госпожи Чжан и ее сына тронулась, не спеша села в карету. Гуйэр был малый сообразительный. Помогая госпоже подняться на ступеньки, он опустил дверную занавеску и, наклонившись к Цайюнь, тихо спросил:

— Вы давно уже не гуляли, госпожа. Отсюда недалеко до Косой улицы. Не желаете ли развлечься?

— Ах ты болтун! — рассмеялась Цайюнь. — Откуда ты знаешь, что я хочу туда поехать? Ты видел его в последнее время?

— Если б не видел, не говорил бы. Вчера Третий господин позвал меня выпить с ним винца, все о вас вспоминал. Уж так по вас скучает!

— Не болтай ерунды! — оборвала его женщина. — Ну ладно, быть по-твоему, поеду туда!

Гуйэр ухмыльнулся, прикрикнул на мула, и карета понеслась вперед. Вскоре они добрались до тайной квартиры. Цайюнь спрыгнула на землю и приказала вознице немедленно сообщить Суню Третьему о своем приезде, а карету поставить в сарай.

Когда она вошла в широкие, покрытые черным лаком ворота с высоким крыльцом, перед ней тотчас появились привратник и его жена. Поддерживая Цайюнь с обеих сторон, они миновали двор и через вторые ворота вошли во внутренний дворик, где стоял дом из трех комнат с двумя пристройками. Все отличалось небольшими размерами, но было на редкость изящно. Крайняя комнатка представляла собой спальню. На полу, устланном мягким ковром, стояли шелковые ширмы, однотонная красная мебель, покрытая лаком, и огромная золоченая кровать с трюмо и ступеньками, какие бывают только во дворцах. Постельный полог, скатерти, занавески на дверях и окнах были сделаны из белоснежного шелка, великолепно оттенявшего богатство обстановки. Все это устраивалось по указаниям самой Цайюнь.