Здесь я прошу читателя извинить меня за то, что у меня всего один язык, неспособный говорить сразу о двух вещах. Если вас действительно интересуют приключения Цайюнь, позвольте мне рассказать о них с начала до конца. Как известно, наложница еще при жизни Цзинь Вэньцина вступила в связь со знаменитым исполнителем военных ролей Сунем Третьим, который занял оставшееся вакантным место Афу. Их знакомство состоялось в ресторане «Звезда литературы», на праздновании дня рождения начальника отдела департамента дворцовых дел Гуань Цина.
Дело в том, что Гуань Цин некогда был главарем столичных лоботрясов и очень любил театр. Его дочь, по прозванию Пятая красавица, на самом деле не блистала красотой, но зато отличалась весьма вольным поведением. Переодевшись в мужское платье[329], она частенько захаживала в рестораны и так же, как отец, слыла в Пекине заядлой театралкой. Поэтому сейчас, когда по случаю дня рождения в ресторане решили устроить спектакль, на него были приглашены чуть ли не все знаменитые актеры столицы. Среди них оказался, конечно, и Сунь Третий.
Цзинь Вэньцин — гордость академических кругов — всегда относился к Гуань Цину с пренебрежением, но Цайюнь очень сблизилась с Пятой красавицей на почве сходных вкусов и, разумеется, не упустила случая полюбоваться на столь грандиозное представление. Вместе с несколькими столичными львицами и дочерью хозяина она заняла специальную ложу. Женщины смотрели пьесу и без всякого стеснения болтали: одни разбирали по косточкам внешний вид и костюм героя и героини, другие обсуждали игру и пение исполнителей ролей стариков и женщин. Разговор велся горячо и весело.
Когда какой-нибудь отрывок пьесы приходился им по душе, они точно так же, как мужчины, вынимали из карманов красные конверты с деньгами и приказывали служанкам бросать их на сцену. Из-за кулис тотчас появлялся слуга, который кланялся и кричал: «Благодарим такую-то госпожу или такую-то барышню за подарок!» Некоторые актеры посмышленее даже сами поднимались в ложу с изъявлениями признательности. Светские львицы вовсю заигрывали с ними. «Я немало видела спектаклей на званых обедах в столице, — подумала про себя Цайюнь, — но на театральное представление маньчжуров попала впервые. Оказывается, это очень интересно! Здесь, пожалуй, веселятся не менее свободно, чем на балах и ужинах в Париже и Берлине!»
Когда человеку что-нибудь нравится, время для него мчится словно быстрая упряжка. Цайюнь посмотрела больше десяти коротких пьес и не заметила, как стемнело. Тут сердце ее беспокойно забилось: она опасалась, что Цзинь Вэньцин будет ворчать, если она поздно вернется. И дело заключалось вовсе не в том, что она была излишне робкой и осторожной, — просто после событий с Афу муж покорил ее своей мягкостью. Цайюнь в конце концов умела ценить доброту, и хотя ей было очень приятно любоваться представлением, угрызения совести взяли свое. Поднявшись, она стала прощаться с Пятой красавицей, но та схватила ее за руку и снова усадила на стул.
— Почему вы торопитесь, госпожа Цзинь? — спросила она, улыбаясь. — И не думайте уходить! Самой лучшей пьесы еще не показывали!
— Я уже достаточно посмотрела сегодня, — попробовала возразить Цайюнь. — Вряд ли покажут что-нибудь еще более прекрасное.
— Неужели вы не слышали о пьесе «Белая отмель» с участием Суня Третьего? — воскликнула Пятая красавица. — Это его коронная роль. Успеете домой! Чего торопиться?
Видно, было суждено произойти этой пагубной встрече, так как Цайюнь сразу же безвольно опустилась на стул! Через мгновение загремели гонги и барабаны, в партере раздались восторженные возгласы, и на сцене, откинув расшитую дверную занавеску, появился Сунь Третий, одетый Одиннадцатым господином. На голове у него красовалась белая войлочная шляпа с завернутыми кверху полями, а на плечах — серебристый военный халат, унизанный жемчугом. Поддерживая рукой белую палку с двумя кисточками по краям, изображавшую коромысло с поклажей, он вышел к освещенной яркими огнями рампе. На его овальном, пышущем здоровьем лице лежал отпечаток смелости и ума, живые, чуть раскосые глаза бросали во все стороны пламенные взоры… Прямой нос, длинные брови, алые губы, из-под которых выглядывал ровный ряд белых зубов… Словом, на сцене вдруг появился молодой, красивый, гордый герой, образ которого живет в сердце каждой женщины. У легкомысленной Цайюнь помутилось в глазах, сердце ее неудержимо застучало: то, что она увидела, подавляло разом и миниатюрность Афу, и мужественность Вальдерзее.
Никто не мог предполагать, что Сунь Третий со сцены также искоса поглядывает на Цайюнь. Он не знал, откуда эта женщина, но чувствовал себя словно Чжан Цзюньжуй, встретивший Инъин[330]. Душа его парила в эмпиреях, а глаза были прикованы к ложе. Их взгляды несколько раз сливались в поток, и поток этот был полон огня.
Однако Сунь Третий не только не забыл при этом своей роли, а напротив, принялся играть с еще большим усердием. Когда по ходу действия ему надлежало сразиться, он выскочил на авансцену и со словами: «Способность подавлять гнев и молчать — отличительные черты благородного человека, но тот, кто видит, как убивают другого и не приходит на помощь, просто подлец!» — сорвал с себя шляпу и швырнул в сторону. С умыслом или нечаянно, но только он бросил ее слишком сильно, и шляпа, словно зная, куда ей нужно лететь, упала прямехонько в ложу, на грудь Цайюнь.
В зале поднялся оживленный шум, среди которого можно было уловить и недовольные и одобрительные возгласы. Гуань Цин несколько смутился и громко приказал позвать к себе хозяина труппы. Что касается Цайюнь, то она сделала вид, будто ничего не произошло. Она лишь бросила шляпу назад Суню Третьему и пленительно ему улыбнулась. Сунь поймал шляпу, покраснел и поклонился Цайюнь. Зрители давно забыли про пьесу и тысячами глаз жадно наблюдали за настоящим спектаклем, который разыгрывался перед ними. Гуань Цин послал к Цайюнь слугу с извинениями и пообещал после представления сурово наказать Суня Третьего.
— Пусть ваш господин ни в коем случае не утруждает себя! — поспешно ответила Цайюнь. — Актер сделал это нечаянно и ничуть меня не ушиб.
Пятая красавица с улыбкой поддержала ее:
— Разумеется! Госпожа Цзинь женщина светская, привыкшая бывать во дворцах. Она не из тех девиц, которые, кроме соевого творога, ничего не ели и вечно всего стесняются. Посмотри, с каким достоинством она себя держит: никому из нас не угнаться за ней! Скажи отцу, чтобы он не ругал актера. Пусть после спектакля Сунь Третий сам придет сюда и попросит извинения у госпожи Цзинь. Вот и все! — Она обернулась к Цайюнь и понимающе прищурила глаза. — Вы согласны?
Цайюнь кивнула.
Вскоре слуга действительно вернулся, ведя за собой Суня Третьего. Актер приблизился к перилам ложи и, с улыбкой глядя на Цайюнь, отвесил почтительный поклон.
— Прошу госпожу извинить меня за неосторожность! — проговорил он.
Цайюнь едва не бросилась к нему, чтобы удержать от поклона, однако поборола себя и, чуть приподнявшись со стула, кинула на него томный взгляд.
— Пустяки!..
Они произнесли всего лишь по одной ничего не значащей фразе, но взгляды, которыми они обменялись, были ярче и выразительней тысячи слов.
Такова была история знакомства Цайюнь с Сунем Третьим. Вспыхнувшее чувство все крепло, поэтому Цайюнь с Пятой красавицей прорывалась на все частные спектакли, где бы они ни устраивались: в ресторане, храме или в доме какой-нибудь знатной особы. Молодая женщина постоянно искала случая встретиться с Сунем Третьим, и они стали неразлучны, точно склеенные лаком. Тайком от Пятой красавицы Цайюнь подкупила своего возницу и несколько раз назначала Суню Третьему свидания в иностранной гостинице Восточного посольского переулка. Но этого ей показалось недостаточно для полного наслаждения, и тогда она сняла на Косой улице домик. До болезни Цзинь Вэньцина любовники столь страстно предавались здесь своим утехам, что о них повсюду пошли сплетни. Наконец слухи достигли ушей Цзиня, и этот почтенный лауреат, прогремевший как в Китае, так и за его пределами, в полном смысле слова умер от ярости.