– Вы тоже здесь, мой милый Кийр! Весьма похвально, что вы не забыли своего дорогого школьного друга в торжественный для него день. Подойдите же смелее поближе, здесь, рядом со мною, словно бы специально для вас сохранилось еще одно свободное место. Смелее, смелее, сын мой! Мне всегда доставляет удовольствие видеть вас. – И, наклонившись к кистеру: – Насколько я заметил, весьма вежливый молодой человек, и с прекрасными манерами, не правда ли?

Кистер производит своей полуседой головой резкий кивок, долженствующий означать, что сказанное пастором – действительно правда. Кийр, громко сопя, бочком подходит к пастору и целует духовному мужу руку, после чего пробирается на пустое место, расположенное точнехонько против арендатора церковной мызы. Затем Аадниель Кийр исподлобья оглядывает всех сидящих за столом, даже молодой паре достается один пронзительный взгляд. И от этого взгляда Йоозепу Тоотсу вновь становится не по себе, более того, он чувствует, что сегодня просто-напросто боится своего «дорогого школьного друга», хотя именно теперь ему, Тоотсу, уже никак не следовало бы его бояться.

Наконец все хуторяне, подталкивая и понукая друг друга, рассаживаются по местам. Посередине стола восседает Киппель рядом с облюбованной им вдовушкой, предприниматель сияет, словно лезвие бритвы от Энгельсвярка. По правую руку от Киппеля оказываются два волосатых старика из хуторян, они сидят неподвижно, с серьезными лицами, уставясь на пастора. Тоотс в свою очередь несколько мгновений рассматривает их. Ему почему-то приходит на ум, что спустись сейчас с потолка паук и начни ткать в их бородах паутину, эти двое и тогда не пошевелятся. «Ни дать, ни взять – два лесовика» – добавляет он мысленно и переводит взгляд дальше. Рядом со вторым «лесовиком» сидит молодая женщина, как ему, Тоотсу, помнится, двоюродная сестра Тээле со стороны дяди – была бы красива, если бы не красное пятно на левой щеке, с которым она, по слухам, родилась. Ага, вот и старый толстяк Тыниссон, он – конечно же! – уставился на блюдо, где возлежат жирные кусища так любимого им мяса. Интересно, станет ли и сегодня его подбородок блестеть от жира? Небось, станет. Мельничный батрак, бедняга, приткнулся на самом уголке стола, парня, как видно, стесняет присутствие пастора и других значительных лиц. А Яан Имелик ведет себя непонятно! Забился в какую-то теснотищу, подальше от своей златокудрой молодой супруги и перешептывается с Юри Куслапом, словно у них нет на это времени у себя дома. Может быть, Яан нарочно остался сидеть рядом со Сверчком, потому что тот робок, очень робок и не выносит скопления людей. А молодой супруге Имелика вовсе не так-то и плохо, она сидит по другую сторону стола, рядышком с кистершей, своей тетушкой, и настроение у нее, судя по всему, неплохое. Все же было бы очень, очень любопытно узнать, действительно ли «дела» молодой супруги Имелика обстоят таким образом, как Кийр, этот богомерзкий Кийр, рассказывал Либле… или до этого еще не дошло? Во всяком случае, ее красивая фигура все та же – это он, Йоозеп, приметил уже в тот момент, когда госпожа Имелик направлялась утром в спальню хозяйских дочерей хутора Рая. Ну да… А как было забавно, когда она летом пришла на юлесооское паровое поле и пыталась вывернуть из земли валун своим зонтиком от солнца! А там? Ог-го, черт побери, там образовался уголок школьных друзей! Арно Тали, Пеэтер Леста и еще Лутс… рядом с младшей дочерью хозяина хутора Рая. Тут не знаешь, что и сказать – как бы ему, Тоотсу, не оказаться в конце концов свояком Лутса! Ну и ладно! Ну и хорошо – Лутс парень что надо. А дальше и вовсе незнакомые мужчины и женщины, черт знает, откуда они понаехали! А Либле? Неужели и впрямь Либле, его правую руку, решили посадить за второй стол?! Не может того быть, он, Йоозеп, сам отдал твердое распоряжение, так, мол, и так, Либле во всяком случае должен сидеть за первым, скорее пусть пастор окажется за вторым столом. Но что теперь об этом… Может быть, Либле не очень-то и хотел «якшаться» с пастором и с кистером, и сам открутился от первого стола… главное же – заметила Тээле, что Арно Тали здесь, или еще нет?

Этот вопрос для Тоотса так важен, что он хочет разрешить его немедленно.

– Смотри, Тээле, – шепчет он жене, – там сидит Арно.

– Уже видела, – отвечает Тээле, улыбаясь в сторону Тали. Странным образом Тали в этот миг поднимает глаза и тоже улыбается в ответ бывшей соученице. Взгляд молодого человека так безмятежен и радостен, что к сердцу Тоотса приливает волна тепла. Нет, благодарение Богу, Тали ничуть не завидует. Кто завидует, не способен так смотреть и так улыбаться. Но глядите, глядите-ка, этот вечный злопыхатель, что сидит неподалеку, этот Йорх Каабриель Колумбус Хризостомус Кийр – глядите-ка, он вот-вот лопнет от зависти. Чудо, что он еще целехонек.

Но Тоотс не может дальше отдаваться течению своих мыслей, – все сидящие за столом поднимаются по примеру пастора с мест, чтобы помолиться. Духовный муж благословляет трапезу, желает молодой паре всю жизнь садиться за стол в таком же согласии и любви, как сейчас, чтобы их каждодневным гостем мог стать тот, кто однажды сказал…

Затем все вновь садятся на свои места; те, кто посмелее, наливают в рюмки вино и накладывают на тарелки закуску; более робкие и здесь тоже медлят, понуждая друг друга уже знакомым нам «нуканьем». И все-таки вначале тихое, словно бы осмотрительное позвякиванье ножей и вилок постепенно становится все громче, завязывается разговор, и на волю выпускается та или иная невинная шутка. Кистер что-то шепчет пастору на ухо, после чего берет свою рюмку, встает и произносит в связи со знаменательным событием такую доброжелательную речь, какой уже давненько не слыхивали ни в ближних краях, ни в дальних. В конце ее он провозглашает в честь молодой пары здравицу и сам запевает, подавая присутствующим головою знак, чтобы они тоже поднялись и помогли петь. Тысячу раз многие лета молодой паре! И еще раз многие лета!

Лицо Тоотса становится огненно красным, он знает, что немедленно должен что-то предпринять, что-то произнести, но что именно – этого он не в состоянии выжать из своей пылающей головы. Вино, которое Тоотс пьет во здравие самого себя и своей молодой супруги, попадает ему в дыхательное горло, он закашливается, кажется, вот-вот вовсе задохнется. При этом перед его выкатившимися глазами пляшут разом не один, а два Киппеля. Неудивительно, что две старые тетушки, приехавшие откуда-то из Вирпли, сдвигают головы и шепчут друг другу на ухо: – «Нет, это не к добру!» – «Да, это наверняка не к добру, дорогая Кай!» Неудивительно, что Хейнрих Георг Аадниель Кийр, громко сопя, с гримасой превосходства меряет своего школьного приятеля взглядом: «Поделом, поделом! Вот был бы номер, если бы ты сейчас протянул ноги!»

Однако Тээле замечает ядовитый взгляд Кийра и спешит на помощь мужу. – «Мы благодарим, мы благодарим!» – поет она ясным, твердым голосом, под конец и Тоотс тоже начинает невнятно ей подпевать, все еще откашливаясь и выкатывая глаза. Закончив петь, он бросает косой взгляд на Кийра, будучи почти уверенным, что дорогой школьный друг в тот торжественный момент просто-напросто его «сглазил», да чего там – портной именно затем и притащился на хутор Рая! Не зря же его, Тоотса, сердце все время предчувствовало недоброе. Что помешает теперь рыжеголовому кудахтать в деревне, мол, глядите, Тоотс до того скапустился, что за свадебным столом и слова не мог вымолвить. Черт подери! И это при том, что вообще-то он, Тоотс, говорун и оратор ничуть не хуже всех прочих. Но поди теперь, ухвати – теперь он, Тоотс, свою порцию получил, и самое главное – порция эта останется при нем на всю жизнь!

Тем временем застолье заметно оживляется, гости чокаются, пьют, отпускают шуточки и даже довольно непринужденно смеются. На лице кистера проступают красные пятна, – Тоотс помнит, что точно так же выглядел старый господин и прошедшим летом, когда, принимая у себя гостей, выпил несколько рюмок вина. Один из «лесовиков» роется в своих многочисленных карманах, но не найдя, как видно, искомого предмета, проводит ладонями по голенищам сапог – не все ли равно обо что ты «их» вытрешь.