Восточные традиции обязывают встретить идущего издалека, помочь освободиться от груза, выразить сочувствие перенесшему тяготы пути.

Юрий, опираясь на палку, зигзагами сбегал по крутому склону, а Поктэги, едва волоча ноги, тащился навстречу. Когда оставалось несколько шагов, кореец поднял голову и чуть не упал: из-за спины охотника торчал не хворост, а роскошные панты! Юрий пытался сохранить невозмутимый вид, но улыбка на потном искусанном мошкой утомленном лице расцветала помимо воли.

Поктэги ахнул и молитвенно сложил ладони:

— Юри-сан!!!

Он помог стащить сетку с огромной рыжей головой, украшенной розовато-серыми, слегка раздвоившимися на четвертом отростке, как налитыми, в девичью руку толщиной, первосортными пантами. Валентин услышал возглас корейца, сел, протер глаза и вдруг вскочил, шагнул к Юрию. Они обнялись. А Поктэги развязал сплетенную из сыромятных ремешков сетку, освободил панты и вынул полупудовый кусок розового мяса, с которым не сравнится ни один сорт говядины.

Этот кусок мяса вернул их к жизни.

А за панты андохёнские аптекари выложили столько, что обеспечили охотников на полгода и позволили прекрасно провести лето: принимать на источниках Омпо горячие ванны, купаться с веселой компанией в синем Японском море, танцевать до утра, играть в теннис и волейбол. Выражаясь языком Джека Лондона, Юрий рискнул в покере последним долларом — и сорвал банк!

Успех авантюры вскружил не одну голову. Следующей весной собрались вшестером: старый соратник отца, кореец Алексей Петрович Шин, мы, три брата — Юрий, Арсений и я, Валентин Вальков и всегда жизнерадостный и веселый помощник кореец Василий Пак.

Наш старейшина, выученик уссурийского охотничьего племени тазов, Алексей Петрович Шин, заслуживает особой характеристики. Сын легендарного в Корее Син Солле родился и вырос в русском Приморье, свободно, хотя и несколько своеобразно говорил по-русски. Православный кореец посещал церковь, истово крестился, а в тайге приносил жертву языческому богу и скороговоркой читал заклинания у выбранного им же старого, обожженного молнией дерева. Непоколебимо верил в сны и разного рода одному ему известные приметы.

За все эти выходки остроумный Арсений наделил его прозвищем Старый Таза, которое, как и все крылатые братовы определения, пристало к Шину на долгие годы.

Мы выехали из Кореи, когда там уже отцвели сакура и абрикос, яблоня и груша. Поезд пересек спокойную реку Туманган, границу Маньчжурии со всеми ее нудными формальностями — проверкой документов и багажа, таможней и полицией — и под вечер доставил на знакомую станцию Меергоу. А на следующий день со всем снаряжением и собаками мы катили в кузове грузовика в колонне машин под охраной пулеметной команды. Преодолели три высоких перевала с укреплениями и сигнальными вышками; колонна останавливалась на последнем вираже и могла следовать дальше только по сигналу белого флага с вышки: корейские партизаны и маньчжурские хунхузы не давали хозяевам Маньчжоу-Го спокойно спать.

Однако к вечеру второго дня все благополучно прибыли в районный центр Андохён — маленькую крепость, обнесенную древней каменной стеной с изображением страшного дракона на въездных воротах.

Два дня ушло на оформление пропусков, покупку вьючного коня и продуктов. Гостиница была тесная, бедная, но, готовясь к трудному лету, мы отдали должное китайским харчевням, где фирменный обед состоял минимум из восьми мясных, рыбных, грибных и овощных блюд, множества соусов и закусок; дружно поднимали за грядущий успех чашечки с шестидесятиградусной китайской водкой пей-дю.

Наконец, исполненные радужных надежд, свежим майским утром мы выступили в поход. Здесь, в грех днях пути до Пяктусана, уже лезла зелеными гофрированными копьями чемерица, покрылись листом кустарник и березы, изумрудно горели первой хвоей стройные лиственницы. Попадавшиеся навстречу китайцы тащили из леса в корзинках на коромысле пучки ароматной с бело-розовыми ножками черемши; корейские поселенцы несли связки коричневых побегов папоротника: мужики — на рогульках за спиной, бабы — в больших долбленых корытах на голове.

Наш небольшой отряд с завьюченной тюками лошадкой тянулся вдоль совсем уже неширокой Сунгари. Шли против течения, переходя с берега на берег то вброд, то по упавшим лесинам. Ночевали у костра, почти всегда с ухой: Шин вырезал удилище, извлекал из шапки леску, крючки и артистически выводил упитанных ленков, обманутых самодельной мушкой из шерсти барсука.

А белоснежная голова Пяктусана все росла. Днем в бинокль была отчетливо видна сверкающая нитка главного сунгарийского водопада, а по ночам покрытая снегом вершина казалась висящим в звездном небе венцом гигантского тюльпана.

Пяктусан — этот дальневосточный Килиманджаро — центр древней границы. Южная его часть принадлежит Корее, северная — Маньчжурии. Он — отец трех рек. Рождающаяся на западном склоне Ялу, пробивая горные хребты, мчит свои воды в Желтое море; из родничка на восточном течет в Японское море спокойный Туманган. А заполнившее потухший кратер невыразимо прекрасное высокогорное озеро родит самую крупную реку Маньчжурии — Сунгари. Серебристая струйка, проточив темный с белыми зернами базальтовый берег озера, подкравшись к обрыву, обрушивается с отвесной стены сверкающим кружевным водопадом.

Далеко на севере, соединившись с Амуром, Сунгари уходит в студеное Охотское море. Так три рожденные Пяктусаном реки питают три моря.

А там, где низвергается кружевной водопад, поднимаются клубы пара: из недр вулкана бьет целебный горячий источник, в который страшно сунуть палец. Здесь источник образует небольшой бассейн, а ниже смешивается с холодной сунгарийской водой. Далеко отсюда, в сердце Маньчжурии, на Сунгари стоят большие города — Гирин, Харбин, Сансин, плывут крупные суда. И жителям этих городов трудно представить свою плавную могучую реку бурным сверкающим потоком, который местами так зажат гранитными скалами, что взрослый мужчина может стать на обоих берегах, пропуская Сунгари между ног…

Воспетая в легендах седая вершина, словно одинокий атолл, высится в центре океана девственной тайги. Из-за большой высоты над уровнем моря испокон веков не было в этом крае ни поселений, ни дорог. Власти наведывались редко, больше для проформы, шли проторенными тропами, а потому этот «необитаемый остров» оставался для них «белым пятном»; и истинные хозяева непроходимых джунглей продолжали жить по веками укоренившимся законам и традициям.

Здесь скрывались от преследования японцев небольшие отряды хорошо организованных, пользовавшихся популярностью у сельских жителей корейских партизан. Охотники всех мастей промышляли зимой пушнину и мясо, весной — эмбрион изюбра лутай, а летом самое дорогое — панты. Макосеи раскорчевывали глухие уголки, засеивали опийный мак. Когда среди тайги отцветали дивные поля белых и красных цветов, с круглых головок собирали белесый сок, готовили коричневые кирпичики опия. Самые отчаянные подавались в контрабандисты. Хоронясь от каждого встречного, летом, в жару и дождь, облепленные гнусом, а зимой вообще неведомо как сквозь глубокие снега тащили на плечах тяжелые котомки: в Китай — акцизную соль, в Корею — водку и повсюду — запретный, грозящий кандальной тюрьмой наркотик. А за всеми праведными и неправедными тружениками тайги незримо охотились, безжалостно отнимая ценный груз, а порою и жизнь, профессиональные лесные разбойники — хунхузы.

Но, несмотря ни на какие невзгоды и опасности, с первой травкой, с первым распустившимся листом этот самостийный край начинал жить своей особой лихорадочной и романтической жизнью. В каждом селении, приютившемся на окраине великого зеленого моря «шухай», главной темой дискуссий и споров становилось: кто, какой батоу — какой старшина, на какую речку, на какие солонцы увел свою партию? Кто уже прислал в Андохён первые панты или лутай? На сколько фунтов, какие, почем?

И нетерпеливее всех таежные ценности ждали внешне бесстрастные, с каменными лицами и запрятанным в рысьих глазах огоньком прожженные купцы-аптекари. Сидя, как паук в центре раскинутой на сотни верст невидимой паутины, в пропахшей чесноком и тибетскими снадобьями полутемной лавке, аптекарь задумчиво сипел опийной или булькал фильтрующей никотин табачной трубкой, либо, обжигаясь, тянул зеленый чай и… ждал все с большей тревогой, опасаясь ловких конкурентов. Он твердо знал: какими бы потом и кровью не были добыты панты, лутай, меха, женьшень или пуп кабарги — все это и даже то, что побывало в лапах хунхузов, все равно неизменно приплывет в холеные, с длинными ногтями руки самого дальновидного и хитрого коммерсанта. А уже от него, разумеется втридорога, отправится морем в Южный Китай, Гонконг, Сингапур, Тибет, Таиланд, Бирму и даже Индию. Ибо во все времена всемогущие магнаты Востока жаждали владеть вырванными у природы эликсирами здоровья, молодости и даже красоты — и никогда не жалели и не жалеют на это золота…