Геомар Георгиевич Куликов
Повесть о Демидке и медной копейке
Историческая повесть
Рисунки С. Монахова
Испугались!
Кузница стоит на краю деревни, подальше от других домов. Оно и понятно. В кузне огонь. Искры летят. Днём, на солнышке, их не видно. А сядет на соломенную крышу — не миновать беды.
Из деревни слышно, как разговаривают два молота.
«Дон!» — громким голосом говорит один.
«Дин!» — отзывается потише другой.
И все знают, работают в кузне два мастера — Ивашка Мартынов и его сын Демидка.
По правде сказать, Демидка ещё не настоящий мастер. И не почему-нибудь. Просто мал годами.
Надо достать до наковальни — Демидка тащит чурбак. А помощник Демидка — хоть куда.
«Э-эх!» — грохнул отец большим молотом по наковальне.
«Э-эх!» — на наковальню опустился Демидкин молоток.
— Дядь Иван, а дядь Иван… — В дверях соседская девчонка Варька.
— Чего надо? — спросил отец.
— Тебя староста Сыч кличет.
— Зачем? — сдвинул брови отец.
— Всех сгоняют. Боярский пруд чистить. За тобой послал. Велел, чтоб не мешкая шёл.
Демидка видел: аж почернел отец.
— Скажи, я положенное отработал на боярина.
У Варьки глаза округлились.
— Ой, дядь Иван, шёл бы ты лучше. Сыч пьяный. Лютует — страсть! Что не по нём — плёткой.
Отец поднял молот, и зазвенела жалобно наковальня.
— Поняла? — крикнул Демидка и тоже что было сил стукнул по раскалённому железу.
Трепыхнулся испуганно подол Варькиного платья. Убежала.
Весело стало Демидке. Во какой у него отец! Самому Сычу перечит!
И снова заговорили молотки, будто сердито заспорили с кем-то:
«Дон! Дин!»
«Дон! Дин!»
Скоро у Демидки пот в три ручья. Еле поспевает за отцом. А тот словно и не замечает, что Демидка бьёт по наковальне из последних сил. Потом-таки опустил молот:
— Отдохни!
— Вместе… — едва выговорил Демидка.
— Ладно, — согласился отец, вышел вон из кузни и кинулся на землю в тени под берёзой.
Лёг рядом и Демидка.
— Тять, а ты бы пожаловался боярину… На Сыча-то…
— Далеко боярин… — вздохнул отец.
— А чего он здесь не живёт? — Демидка повернулся на бок и поглядел туда, где из-за густого сада виднелись добротные строения боярской усадьбы. — Я б, кабы был боярином, из таких хором сроду не уехал…
Отец улыбнулся:
— Да у него таких хором — не счесть. Редко кто из бояр побогаче найдётся…
Демидка затих. Отец объяснял не раз. Деревня, луга, поля, лес, синеющий вдалеке, речка, бегущая под косогором за кузней, — всё, что видел Демидка, принадлежало боярину Гавриле Романовичу. И земля, на которой лежал животом Демидка, тоже была боярская. И даже Демидкин живот, если разобраться, был наполовину боярский, потому что Демидка, его отец, все, кто жил в их деревне и во многих других деревнях, тоже принадлежали боярину Гавриле Романовичу…
Задумался Демидка. А поднял глаза — от деревни к кузне скачут двое. Пригляделся — глухо застучало сердце. Впереди, помахивая плёткой, — Сыч. За ним — Евлампий, первый Сычов помощник.
— Гляди, тятя!
А отец увидел и сам. Заходили на скулах желваки. Неторопливо, будто нехотя, встал.
Сыч возле кузни осадил лошадь и, уставившись на Демидкиного отца неморгучими глазами, тихо спросил:
— Стало быть, работать не хочешь?
— Боярскую службу несу исправно, — ответил отец.
Сыч, будто не слыша, спросил погромче:
— Стало быть, боярское слово тебе не указ?
— Боярского слова не знаю…
— Стало быть, бунтовать?! — закричал Сыч и со всего маху хлестанул отца ремённой витой плетью.
Демидка ахнул. А отец стоял, будто не понял. Только красная полоса вздулась поперёк левой щеки.
Сыч снова поднял руку с плёткой. Демидка зажмурился. Открыл глаза: идёт отец медленно прямо на Сыча — в руках тяжёлый железный брус, а Сыч вместе с лошадью пятится назад.
Дальше — ещё чудней. Повернул Сыч лошадь и — вскачь от кузни. За ним рысцой Евлампий.
— Испугались! — засмеялся от счастья Демидка и захлопал в ладоши. — Как ты его, тять, а?
А отец смотрит хмуро, словно и не прогнал страшного Сыча.
— Больно небось? — спросил Демидка.
Отец потрогал щёку:
— Заживёт. Другое худо — на старосту руку поднял.
— Так ведь не ударил.
— Всё одно. Не простит… Ну да ладно. Чему быть, того не миновать. Пошли в кузню.
И снова заговорили молотки. Только невесело. Словно жаловались друг другу, Или советовались: «Как же теперь быть?»
Ночной гость
Проснулся Демидка среди ночи. И сам не знает отчего. А потом слышит: тук-тук — потихоньку кто-то в окошко.
— Тятя! — потряс Демидка отца. — Вставай!
— Чего ты? — впросонках пробормотал отец.
— Стучат! В окошко стучат!
— Будет тебе… — сказал отец. — Спи. Кому ночью в окошко стучать?
И тут опять: тук-тук…
Отец полез с полатей. Демидка забился в самый угол. Сроду такого не было.
— Кто там? — спросил отец.
— Открой! — донёсся глухой голос.
— Ты, что ли, Степан? — спросил отец.
— Я…
Отец загремел дверным засовом.
В темноте, должно быть, стукнулся обо что-то поздний гость — отцов приятель дядька Степан. Крякнул:
— Эка темь! Зги не видать…
— Погоди, огонь вздую… — сказал отец.
— Не надо… — И тяжело выговорил — Беда, Иван. Вечером заходил Евлампий. Рассказывал: «Ивашке Мартынову теперь погибель. Покушался убить старосту. Сам, говорит, видел. Кабы не быстрая лошадь, лежать Сычу в сырой земле…»
— Врёт он! — закричал с полатей Демидка. — Тятя даже на него руки не поднял… Я ж там был… Я всё видел…
— Вера тебе какая?
— Тятя приказчику пожалуется! А то и самому боярину!
— Так приказчик да боярин твоему тятьке больше, чем старосте, поверят?
— Погоди, Демид, — сказал отец. — А что ещё говорил Евлампий?
— В цепи его, мол, и прямо утром в главную боярскую вотчину. На суд и расправу.
Отец и дядька Степан помолчали. Притаился в своём углу Демидка. Шутка сказать — отца в цепи…
— Что будешь делать? — спросил дядька Степан. — Вроде бы одна дорога осталась…
Не понял сперва Демидка, о чём речь. А отец:
— Сам — ладно. Малого куда? Здесь оставить?
— Зачем — здесь? С собой. Вон Максим Хромой со всей семьёй пятый год в бегах.
В бегах… Вот оно что! Слышал Демидка, крестьяне и холопы, кому невмоготу жизнь делалась, пускались в бега. Разыскивали их всяко. И людьми верными, и собаками. И уж коли ловили — наказывали без пощады и жалости.
— Летняя ночь коротка, — сказал отец. — Спаси тебя бог, не забуду услугу. Прощай!
— Может, помочь? — предложил дядька Степан.
— Сам управлюсь. Иди. Не накличь беды на свою голову.
Дядька Степан шагнул к двери. Отец остановил:
— Постой. Зачем к тебе Евлампий приходил?
— Кто его знает! Пришёл. Посидел. Глазами по избе пошарил. Про тебя рассказал.
— Чудно…
— Я и сам дивился. Или думал, не передам разговора?
Дядька Степан ушёл. Отец провёл ладонью по лицу. Словно стёр что-то.
— Ну, парень, может, с бабкой Анисьей останешься?
— Не… — хриплым голосом отозвался Демидка. — С тобой!
— И так не хорошо, — вздохнул отец, — и по-другому худо. Кабы мамка твоя жива была…
Шмыгнул носом Демидка. Не помнил он мамку. Померла, когда совсем маленьким был.
— Собираться надо, — сказал отец.
Ивашка Мартынов в деревне ещё не из самых бедных. Во дворе — конь. Невысокий, а резвый. И имя смешное — отец сам придумал — Лешак.
Запряг отец Лешака. Погрузил кое-какой скарб. Муку, что в доме была, и другое съестное. Натрусил сверху сена. Зашёл последний раз в избу, перекрестился на икону — так и осталась она висеть в красном углу.