И впрямь телефонный звонок пробудил Певунова. В трубке услышал близкий голос Ларисы и тряхнул головой, убеждая себя, что проснулся.

— Папочка, ты чем занимаешься?

— Читаю, — покосился на плотно притворенную дверь.

— Заканчивай чтение. Я по тебе соскучилась, звоню из автомата у твоего дома.

— Ты же собиралась на дачу?

— Расхотела, Выходи скорей, милый.

У Певунова во рту появился кислый привкус. Очередной Ларисин вывих настиг его, как удар колуна. Следовало немедленно ее урезонить, оказать какое-то сопротивление, повесить трубку. Певунов на это не решился. Чутко прислушиваясь к звукам из коридора, промямлил:

— Лариса, но как же так… мы не условливались… так сразу трудно…

— Боишься Дашуты, любимый? Крепка же твоя любовь. Ладно, жду тебя ровно шесть минут.

— А потом?

— А потом — суп с котом.

Уж он-то знал, какой это суп, и котов этих представлял ясно, молодых, стройных, с загребущими руками, нетерпеливых и развратных. Вот случай покончить разом. Все равно ему Ларису не удержать. Не шагнуть из осени обратно в лето. Точно в забытьи, он уже перебирал в шкафу чистые рубашки.

— Ты куда? — спросила Даша.

— Николаев звонил, — назвал первую вспомнившуюся фамилию, — просил заехать на полчаса. Дело какое-то у него срочное.

Он боялся взглянуть на жену и все-таки не удержался, взглянул и увидел перекошенное лицо, вмиг опухшие, покрасневшие подглазья.

— Что ты, что ты, Даша! Через час я буду.

— Не будешь! — с жуткой уверенностью произнесла жена. — Пропал ты, Сергей, и я через тебя пропала. Ух как я тебя ненавижу! Хоть бы ты сдох, пес!

— Ты желаешь мне смерти?

— Я желаю тебе испытать то же, что я испытала.

Певунов кивнул и, не переодев рубашку, вышел.

Лариса его ждала, картинно опершись на открытую дверцу такси, и курила. Вся улица могла наблюдать, как Певунов к ней приблизился, как она его поцеловала в щеку и как они вместе втиснулись на заднее сиденье. Лариса буркнула что-то таксисту.

— Куда? — переспросил не водитель, а Певунов.

— В горы, любимый, в горы!

— Туда в один конец полтора часа.

— Хотя бы и сутки. Главное, мы наконец вместе.

Лариса стреляла глазищами, как прожекторами, была взбудоражена и несчастна.

— Ты не рад, мой хороший? Сердечко — тук-тук. Боишься, да? Дашута тебе по тыквочке — бум-бум. Бо-ольно! Ой!

Певунов смирился. Ее присутствие действовало на него подобно наркотику. Он не вникал в слова, умиленно слушал переливы ее голоса, звучащие для него одного. Будь что будет. Расплата — потом. Действительно, что тебе надо, старик? Рядом счастье твое синеокое — хохочет, ерзает, прижимается, щиплет за бок, тормошит, — о, дитя грешное, неразумное!

По городу ехали медленно, улицы были полны гуляющих. Попадались и пьяненькие — черт их не брал. Какой-то пожилой ханурик вымахнул из-за угла прямо под колеса и повис на капоте. Водитель матерно выругался. Ханурик, идиотически улыбаясь, сполз с капота и шустро, с озабоченным видом заковылял к пивной палатке. Из-под пиджака у него болтались подтяжки. Лариса смеялась до слез, потом посерьезнела:

— Вот, милый, кругом алкаши и самоубийцы. А ты хотел оставить меня одну в такой роковой день.

Как только выбрались на загородное шоссе, таксист набрал сумасшедшую скорость. По обочине проскальзывали чахлые деревца, склонившиеся в предчувствии зимних непогод. Виноградники пожухли. От земли тянуло сизым паром. Здесь, на природе, осень без помех совершала похоронное дело.

Лариса притихла, приникла к плечу Певунова и как будто задремала. Водитель, молодой, усатый человек, оказался не из разговорчивых и не из любопытных. За все время не вымолвил ни слова, если не считать ругани, когда пьяный ханурик прыгнул к нему на капот. «Что я делаю? — с презрением к себе сетовал Певунов. — Куда меня понесло? Часа через три придут гости, а меня нету. Даша станет оправдываться, что-то придумывать — ах как подло! А эта дрянь спит и в ус не дует. Она превратила меня в куклу, вытворяет со мной что хочет. Но она не виновата, виноват я один. Я сам жажду быть у нее в плену. Мне нравится, когда она дергает мои нервы, как веревочки. Что говорить, я рехнулся и не отвечаю за свои поступки. Дожил до седины и рехнулся. Так должно было случиться. Тот, кто над нами, меня наказал за чванство, за легкую жизнь. Наказал тем, что лишил рассудка. И это я принимаю, но за что наказывает он Дашу и Алену?»

Дорога поворотила в гору, и местность изменилась. Заросли низкого кустарника покрывали пологие склоны, а в отдалении тут и там желтели островки леса.

— Далеко еще? — оглянулся водитель.

Лариса проснулась.

— С километр, потом поворот. Я покажу.

— Ты бывала в этих местах?

— Да, любимый.

Певунов ничему уже не удивлялся.

Они свернули с шоссе и покатили по узенькой песчаной дороге. Певунов вспомнил, что где-то неподалеку расположена туристическая база. Неужели они едут туда? Красиво он будет выглядеть, если там окажутся знакомые, а они наверняка там окажутся.

— Куда мы едем, Лариса?

— Уже приехали. Стоп. — Она достала из-под переднего сиденья плотно набитую, разбухшую спортивную сумку и велела Певунову расплатиться с таксистом.

— Зачем? Разве мы не поедем обратно?

— Нет, любимый, мы переночуем здесь.

— Где здесь? Под кустиком?

— Не остри. Тебе не идет.

Певунов отдал водителю десятку, и тот обжег его недовольным, хмурым взглядом. Конечно, возвращаться пустому не хочется. Певунов злорадно ухмыльнулся. Не одному ему плохо.

Лариса передала ему сумку и пошла по тропочке вверх. Сергей Иванович вздохнул — и за ней. Все стало ему безразлично. Это не может продолжаться вечно, подумал он. Когда-нибудь кончится наваждение. А пока лучше не сопротивляться. Каждая попытка сопротивления — лишняя боль.

Лариса намного опередила его. Тропинка, петляя, поднималась в гору так круто, что Певунов задирал голову, чтобы увидеть мелькающий среди кустов синий Ларисин плащ. Он глянул вниз: шоссе просматривалось до самого горизонта, по нему, уменьшившись в размерах до игрушечности, ползла их «Волга». Пустынно было вокруг. Солнце скрылось за сплошными сизыми облаками, кажется, собирался дождь. Певунов с трудом преодолел желание бросить тяжелую сумку и помчаться вниз, добежать до шоссе, а там… на первой попутке домой, в тепло и уют, к праздничному столу с пирогами, соленьями и копченьями, охлажденной водочкой. К приятным разговорам и добродушным улыбкам. На свободу. Он больше не любил Ларису, не желал обладать ею. Ему ничего больше от нее не нужно, пусть только оставит его в покое. Думая так, он продолжал медленно карабкаться в гору, и это было удивительнее всего. Словно мысли его и желания отделились от тела и зажили самостоятельной жизнью. Они коварно подглядывали со стороны, как он шел, спотыкаясь, как трудно ему идти. Издалека донеслось Ларисино «ау!» — и он мыкнул в ответ, дал о себе знать. Он уже начал всерьез задыхаться, когда неожиданно открылась маленькая полянка, ровная, как ствол, окруженная и укрытая кустами шиповника и деревцами дикой сливы. Лариса поджидала его у плоского валуна, к которому человеческие руки не поленились когда-то подтащить несколько больших камней и чурок. Казалось, сама природа предназначила это место для отдыха усталым путникам.

— Посмотри скорее! — Лариса повела рукой туда, где сквозь прорезь кустарника открывался вид на равнину.

Да, это было чудесно! Как будто они очутились на краю гигантской пропасти, а перед ними внизу расстилалась темно-серая бесконечность земли, окаймленная слева стеклянной полоской моря. Пейзаж был отчетлив, от него захватывало дух. Возможно, они ступили в самое сердце Крыма.

— Нравится? — лукаво улыбнулась девушка. От городской, несдержанной на язык, взбалмошной Ларисы ничего не осталось. Юная фея с порозовевшими от смущения щечками застенчиво ожидала его ответа.

Певунов пробурчал:

— Ничего, подходяще. Ты, наверное, сюда на шабаш прилетаешь?