Рувимский вторично улыбнулся ей обнимающей улыбкой.

— Женщины сами знают, что говорить мужчинам. Заденьте его самолюбие, плюньте в него, обнимите, — господи, что угодно! Пусть выйдет из этой своей спячки.

В небольшой светлой палате три койки с какими-то диковинными, блестящими приспособлениями и висящими над ними с потолка блоками. Одна кровать пустовала, на двух других лежали мужчины. Кто из них Певунов, Нина разобрала не сразу. Душный, плотный запах закружил голову, и она подумала с досадой: «Почему они не проветривают?!» Больные смотрели на нее с подушек, не мигая и не шевелясь.

— Это к тебе, Сергей Иванович, — сказал тот, что справа, гулким басом.

Теперь Нина узнала Певунова. Но трудно было связать это опухшее, серое лицо с тем крепким, самоуверенным мужчиной, который когда-то шагал рядом с ней по ночному городу и готов был, как она предполагала, наброситься на нее и растерзать.

— Вы меня не помните, Сергей Иванович? — спросила она, подходя ближе и чуть наклонившись.

— Это ты меня не узнаешь, Нина Донцова. Да и немудрено.

Жутко было видеть, как шевельнулись губы на каменно-неподвижном лике. С трудом Нина изобразила беспечную улыбку.

— Приболели немножко, Сергей Иванович?

С соседней кровати раздался вдруг свирепый хохот, перемежаемый кашлем и икотой.

— Знакомься, Нина, это Леня Газин, веселый мужичок. Тоже, к сожалению, немного приболел. Ногу ему отчекрыжили.

— Как так?

Газин, перестав хохотать и кашлять, ответил задумчиво:

— Очень просто. Кораблекрушение на Кутузовском проспекте. Жертв нет, кроме меня. Я сидел на заднем сиденье такси. Никогда не садитесь сзади водителя, девушка, если хотите остаться с ногами.

Нина начала торопливо доставать из сумки апельсины, банки с соком.

— Ноги не жалко, — задушевно продолжал сосед Певунова, — тем более — их у меня две. А жалко невесту терять. Я же собирался вот-вот семьей обзавестись. Вот вы, как женщина, что мне можете в этом ключе посоветовать?

— О чем посоветовать? — Нина взглядом обратилась за помощью к Певунову. Тот ей не помог, витал где-то в облаках. «Боже мой! — подумала Нина. — Что я натворила, зачем пришла!»

— Невеста моя девушка смирная, боязливая, ко мне сюда ходит, говорит, не бросит на произвол судьбы. Любит, говорит. Но честно ли это, жениться без ноги? Учтите, все остальное у меня в порядке.

— Вы напрасно так шутите. Или вы сами ее не любите?

Газин нахмурился, уставился в потолок, и в палате воцарилась тишина. Нина смотрела на Певунова, не понимая: спит он или притворяется? Гостинцы она выложила на тумбочку и уже бы ушла, но не знала, что делать с курицей. Нельзя же ее так оставлять, протухнет.

— Сергей Иванович, слышь, Сергей Иванович! — окликнул Газин. — К тебе хорошая женщина пришла, а ты не радуешься.

Певунов пробурчал, не открывая глаз:

— Спасибо за хлопоты, Нина… Ступай теперь.

— У вас тут есть холодильник?

— Есть, — ответил Газин. — Ты выйди в коридор, тебе сестра покажет. Ее Кирой зовут. Учти — девственница.

Медсестра Кира, женщина лет сорока, сидела за столиком и при свете настольной лампы заполняла журнал, чуть не уткнувшись носом в страницу. Когда подняла голову, Нина увидела, какие у нее круглые, с искристой голубизной, русалочьи глаза — бесценный дар природы. Подумала: остаться девственницей с такими глазами, наверное, очень трудно.

— Я курицу Певунову принесла. Можно ее положить в холодильник?

— Певунову?

— А что — ему нельзя курицу?

— Господи! — Сестра всплеснула руками. — Ему все можно, да он ничего не ест. Скоро с голоду помрет. — Она разволновалась, потянула Нину за руку, усаживая на стул.

Доброго человека видно за версту. Сестра Кира была добрым человеком, хотя поначалу ее непосредственность смутила Нину. Через пять минут они уже болтали, как две старинные подружки. Сестра Кира, поминутно доставая носовой платок и прикладывая его то к носу, то к глазам, рассказала, что больной Певунов, по ее мнению, удивительно несчастный человек, он всеми брошен и забыт, не принимает пищу и не спит по ночам, и если так пойдет дальше, то больному Певунову не миновать беды, и даже она, сестра Кира, которая спасла великое множество людей, вытаскивая некоторых прямо с того света, бессильна будет ему помочь, потому что он и не ищет ничьей помощи, а, наоборот, упрямо отталкивает протянутые ему дружеские руки.

— Уж я их навидалась, уж я сразу определяю, кто выздоровеет, а кто помучится да помрет, — закончила Кира, скорбно поджав губы. Мимо, опираясь на костыли, проковылял совсем юный страдалец. К губе у него прилипла дымящаяся сигарета.

— С ума сошел, Витька! — крикнула сестра Кира. — Потуши сейчас же сигарету.

Юноша не счел нужным даже оглянуться, небрежно отмахнулся.

— Этот выздоровеет, — заметила Кира. — Потому что хулиган. А ваш Певунов навряд ли. Я тебе, девушка, прямо говорю, чтобы вовремя спохватилась.

— Как я должна спохватиться?

Кира оценила ее прищуренным, близоруким взглядом.

— Ты красива. Для мужчин красота лучше всякого лекарства.

— Какая красота — он пошевелиться не может.

— Ты покрутись перед ним, грудями поиграй — он и пошевелится.

Этот совет медсестра дала таким профессиональным тоном, точно говорила об инъекциях пенициллина. Очень искушенные встречаются на белом свете девственницы.

— Я его попробую покормить, — сказала Нина.

— Накорми, накорми. У нас сегодня каша гречневая на молоке, очень вкусная. Минут через десять станут ужин развозить.

— Не надо каши, я его курицей накормлю.

В палату она вернулась по-хозяйски, уверенно. Леня Газин сидел, подложив под спину подушку, озабоченно трогал через одеяло то место, где не было ноги.

— Не верится. Задремал было, а проснулся — и опять не верится, — сказал он Нине.

— Теперь хорошие протезы делают. Не отличишь.

— Я знаю. И все же не верится.

— Сергей Иванович! — Нина с опаской коснулась его плеча.

Певунов отворил глаза и выплеснул на нее бездонное море тоски. В этом море плавали все его прожитые годы, и лица любимых, и весенние ливни, и невозвратимые надежды.

— Будем ужинать! — твердо сказала Нина.

Певунов молча смотрел ей в лицо, однако не встречаясь с ней глазами. Такое странное было ощущение, что он разглядывает не лицо ее, а затылок.

— Будем ужинать! — с улыбкой повторила Нина, расстилая на тумбочке газетку. Потом развернула фольгу, в которой была курица, и по палате растекся пряный запах поджаренного птичьего мяса. — Эх, жаль лимона нет, — огорчилась Нина, — забыла захватить. Хорошо бы капнуть лимончиком. Но и так вам должно понравиться, я ее с чесноком готовила, запекла в духовке, в собственном соку. Мои домашние так любят.

— Убери, — попросил Певунов. — Меня от запаха тошнит.

Нина выломала сочную, заплывшую прозрачным жиром куриную ножку и сунула ему под нос.

— А ну-ка давайте без капризов, Сергей Иванович!

Певунов, не издав ни звука, отвернул голову к стене. Нине показалось, глаза его влажно блеснули. Леня Газин с интересом наблюдал за ними. Наконец не выдержал собственного затянувшегося молчания, вмешался:

— Сергей Иванович, ты чего из себя строишь? Женщина старалась, хотела тебе радость сделать, а ты нос воротишь. Нехорошо, не по-солдатски. Ты, Нина, сунь ему куренка прямо в пасть и держи, пока не проглотит. С инвалидами иначе нельзя… Жаль хлеба нету, без хлеба не еда… а-а, вот и хлебушек прибыл.

Тетка в синем халате вкатила в палату тележку, уставленную тарелками и стаканами. У нее один глаз заплыл сиреневым синяком, зато второй сиял непобедимо.

— Принимай шамовку у кого в животе пусто! — зычно гаркнула тетка, и к духоте палаты прибавился аромат винного перегара.

— Опять ты на бровях, Евдокия, — пожурил женщину Газин. — А кто это осмелился тебе глаз повредить?

— Кто осмелился, тому откликнется! — бодро уверила тетка, расставляя на тумбочках тарелки с кашей, чай и хлеб. Обратилась к Нине: — Не кушает, сердечный?