Быстро пронеслось беспечное детство, голодная самостоятельная юность, но первые семь лет для меня не было никого авторитетнее Геннадия и Юрия, мнения и законов нашей многочисленной братвы. После смерти отца пришлось становиться старшим в семье, в пятнадцать-то лет, брать на себя ответственность в решении всех жизненных вопросов и быстро становиться взрослым. Как-то очень быстро закрутилось время, старшие ребята один за другим разъехались, кто в армию, кто на учебу, да и я окунулся с головой в техникумовскую учебу, в огород, стало не до компаний. Ребята, быстро повзрослели, у всех появились свои интересы, родители получили квартиры в разных частях уже разросшегося городка, лишь наша семья осталась в бараке. Новые соседи, новые ребята были не интересны, да и мы в 60 году, наконец-то, обменяли свою большую квартиру в бараке, с садом и тремя сараями на однокомнатную квартиру в городской пятиэтажке на первом этаже. Жить в ней стало голоднее, зато все удобства дома и не надо месить поселковую грязь идя в техникум.
А в поселке мы летом выращивали в огородах картошку и овощи, потом стали давать плоды яблони, груши, вишни. На больших участках за городом также сажали картошку и даже просо для кур и кукурузу. Черноземная земля Южного Урала давала неплохие урожаи даже при минимальном уходе, без всякой агротехники. Наверное это и спасло Россию в те тяжелые послевоенные годы, когда война и политика «пушки вместо масла», под пропагандистскую завесу борьбы за мир, обескровили крестьянство и многие из горожан перешли на подсобку. Некоторые семьи держали коров и продавали соседям молоко, по дешевке и даже вкусное самодельное масло. А вот с хлебом часто был напряг – нередко приходилось занимать очередь с вечера и отмечаться ночью.
С мукой было еще трудней, ее продавали лишь перед революционными праздниками, с руганью, мордобоем по два килограмма в одни руки. Вот и приходили всей семьей, с номерами написанными на руках химическим карандашом. Сейчас, на исходе жизни, удивляешься этой дури правителей, то ли они все в «политбюрах» были врагами своего народа, то ли агентами ЦРУ и других разведок. Так бездарно управлять богатейшей страной мне кажется одной дури мало, здесь, думаю, не обошлось без чужих зарубежных рук и голов, о чем пока история умалчивает.
А какие пироги пекла мама в те годы на праздники и отец лепил крутые сибирские пельмени, пальчики оближешь. Ни один сегодняшний «Макдоналдс» и рядом не поставить. Да и яйца от наших кур не сравнить с сегодняшними, также как и самих кур. Бывало кто-то забьет курицу, варит суп, так весь двор знает, кто варит, такой аромат. А сейчас жена варит на кухне импортные окорочка, а ты в соседней комнате и не чуешь. Наверное «нюх» потерял с возрастом. По осени отец с друзьями, нередко отправлялся на охоту на зайцев. В те годы я ничего не помню вкуснее фарша из зайчатины с макаронами – хороший тазик такой еды с солеными огурцами и помидорами семья уплетала за один вечер. Деликатесом считался большой кусок черного хлеба намазанный маргарином и посыпанный сверху сахаром. Едой всегда делились, это была норма. Один, два укуса молодых, зубастых ртов и хлеб заканчивался, поэтому компания почти всегда была голодна. Нередко утоляли жажду, после такой еды, запивая ледяной водой из колонки, а то и снегом – благо он тогда еще был съедобным. По весне сосали хрустящие, сводящие скулы, пресные сосульки с чистых крыш, а летом жевали смолу (гудрон).
Основным нашим развлечением зимой было катание на санках с горок, которые нередко сами же и заливали, и своеобразный хоккей. Выбирали расчищенный и освещенный участок дороги, обозначали ворота из палок или больших кусков мерзлого снега и гоняли в валенках найденную на помойке консервную банку. Клюшки вырезали из растущих рядом изогнутых веток американского клена. Игра сопровождалась грохотом банки и нашим ором, поэтому нередко, после десяти вечера, выскакивал из барака кто-нибудь из взрослых и разгонял нас по домам. Когда я учился в третьем классе, отец купил мне лыжи с палками. Лыжи небольшие, метровой длины и креплениями под валенки. Освоив все горки у дома, мы нашли заброшенный карьер и сломя голову, носились с его круч, прыгая на самодельных трамплинах. Через пару недель задники моих лыж треснули и приходилось раз в неделю набивать накладки, чтобы совсем не раздвоились и можно было, хоть как-то кататься. Спустя многие годы, уже после армии, на хороших лыжах я бывал на том карьере и даже не пытался скатиться с тех круч, что преодолевал в детстве. Настолько они были круты, что страшно разбиться.
На санках мы тоже катались своеобразно – или сидя на выгнутой спинке санок, упираясь лыжными палками в снег, или стоя на одной ноге и держась за приваренную дугу, отталкивались другой ногой, как приезде на самокате. Ездили и "задом на перед", лежа на спине и отталкиваясь задниками валенок или сапог. Причем при таких вычурных способах катания умудрялись развивать скорость бегущего человека. Конечно, ездили мы и обычным способом, причем вдвоем, один ложился на санки, а другой садился ему на спину и оба управляли ногами, когда неслись с горы. В конце февраля, когда начинал дуть сильный ветер с недалеких казахстанских степей, на легких санках, с куском фанеры, в виде паруса, мы катались, по выходным дням, когда почти не было машин, по скользкой накатанной дороге. Обычно, на таком импровизированном буере уезжали за полтора, два километра, потом парус выбрасывали и шли против ветра с санями на горбу.
Почему-то в те годы было очень много снега, нередко сараи заносило под крышу, да и у заборов наметались сугробы под два метра. Весной, когда воздух становился прозрачным и вкусным, а детская жеребячья энергия начинала хлестать через край, наша ребятня начинала прыгать с крыш, заборов, со всего, что торчит из-под снега. Причем старались прыгать с кульбитами, переворотами, приземляясь по пояс в мягкий глубокий снег. Помню, как я, раскачивая одной ногой в тяжелом валенке, умудрялся сделать сальто вперед с места, а уж с разбега, или с забора, тем более. Домой приходили с полными валенками снега, в мокрой одежде, за что доставалось от матерей. Конечно, были небольшие травмы, простуды, но после таких «спортивных занятий» спали, «как убитые».
По весне наш двор заливала талая вода. Она нередко подходила даже к нашему крыльцу, а соседнему бараку доставалось еще больше, там заливало крыльцо по вторую ступеньку. Вода заливала сараи, трансформаторную будку и огороды. Люди передвигались в больших резиновых сапогах, держась за заборы и проваливаясь в талый снег и лишь для нас потоп был радостью. Вся ребятня начинала мастерить и пускать кораблики, причем умудрялись делать даже трехмачтовые красавцы метровой длины. Став взрослее, уже в шестом классе, мы делали кораблики с электромоторами. Моторы тоже делали сами – отжигали жесть от консервных банок, вырезали и склеивали детали ротора и статора, мотали из тонкой эмалированной проволоки обмотки, паяли коллекторы и щетки. Батарейки выменивали у старьевщика на тряпки и цветной металл, сами делали выключатели и реле, чтобы мигала лампочка на мачте. По несколько часов не вылезали из воды, пуская электро-корабли, на ходу ремонтируя их и вылавливая, после далекого плавания. Весь вечер такой кораблик курсировал от одного крыльца к другому, направляемый умелыми мастерами-капитанами. Радости мелкотни и удивлению взрослых не было предела. Уже тогда родители гордились моей мастеровитостью. Был период, когда из подручных досок и бревнышек сооружали плотик и по одному плавали на нем. Даже из старого топчана сделали лодку, нарастили борта, а щели замазали жирной глиной. Второму мореплавателю не повезло – глина размокла, в щели пошла вода и матросик, не дотянул до берега. Лодка-топчан затонула, а бедолаге пришлось, по самые «помидоры», покидать корабль под смех большой толпы.
Как только начинало хорошо пригревать солнышко, стаивал снег в округе, подсыхали дороги и тропки, в нас просыпался древний дух охотников и путешественников. Сначала мы обходили все близлежащие водоемы и ручьи и если там находили какую-либо живность, начинали ее ловить. Доставалось, прежде всего, сусликам. В начале пятидесятых годов, степь начиналась сразу за лагерями, т.е. около километра от дома, сразу за второй дорогой. Тогда еще не было на этих просторах ни кладбища, ни огородов, а была дикая пустынная степь. На ней произрастал ковыль, с вьющимися по ветру серебристыми нежными прядями, горькая стального цвета степная полынь, да ближе к железной дороги, заросли высокой пахучей конопли. В левом ближнем углу этой огромной степи находилось небольшое озеро, поросшее черемухой, ивняком, да красноталом. Там мы и ловили первую свою рыбу - мелкую сорожку и баклю. Года через два-три невдалеке построили кладбище, озеро окружили мелкими свалками, начали распахивать степь под огороды и наше первое озеро постепенно стало мертвым болотом.