Что такое «сахалинская невеста»? А это, после отбытия срока каторги арестант получал звание ссыльного поселенца, ему выдавали из казны топор, лопату, мотыгу, 2 фунта веревок и на 1 месяц провизии – 30 фунтов рыбы, 15 фунтов солонины и 1, 5 фунта хлеба. С этими запасами на собственной спине поселенец отправлялся в глухую тайгу верст за 20, а то и за 50, где должен был построить дом и разработать участок земли.

Если же поселенцу удавалось построить дом, то он получал в виде ссуды корову и лошадь, а если поселенец был не семейным, начальство выдавало ему в сожительницы одну из прибывших на каторжные работы женщин. Женщины стали ссылаться на Сахалин с 1884 года и находились в тюрьме только пока длилось следствие, а затем отбывали особую, сексуальную, каторгу. При этом администрация не предоставляла женщинам права выбора себе сожителя, а распределяла их по своему усмотрению.

Так что перспективы у Кати и Лены были весьма радужные – например, стать рабынями такого уникума, как известный душитель Комлев, убивший 13 человек и осужденный на 55 лет каторги… выполнявший роль палача в Воеводской тюрьме, он жил расконвоированным вольняшкой, в своём дому, кум королю – вот только сожительницы у него мёрли, как мухи…

…«Ой, да Господь с Вами!» – начальник Владивостокской тюрьмы полковник Орясьев замахал на Семёнова руками…

«Какие сложности, что Вы! Вот у нас давеча надзиратель Оболмасов шесть ссыльно-каторжных на улицу погулять выпустил, а они, ракальи, вместо того, чтобы в Народный дом имени Пушкина на лекСию сходить, взяли, и купца Пронькина на тысячу сто пять рублей облегчили – вот, это была сложность…

Только вот я не понимаю – отчего Вы прямо в Каторжную слободку не отправились? Не слыхали? Да у нас она просто Каторжанкой именуется, и располагается всего в двух верстах от центра города в долине Первой Речки. Там, да – ещё в 73 году там были поселены первые 30 семейств каторжан, которые по нарядам полиции выполняют различные тяжелые и грязные работы по благоустройству города.

А уж девок-то там… да за моей тюрьмой числиться до 200 ссыльнокаторжных женщин, которых я и в глаза не видывал, состоящих служанками, ключницами у господ офицеров и чиновников, получающих от них жалованье, которое они, блядищщи, как правило, пропивают.

Другой же источник их дохода – проституция: более красивые каторжанки становятся городскими содержанками, остальные служат для временного сожительства с чернью в кабаках и притонах…

Так что никакой препоны я Вам, милостивый государь, чинить и не подумаю… кого хотите? Вот этих? М-да…

Конечно, о вкусах не спорят… но, антр – ну, скажу Вам по-секрету – есть у меня такие красючки, ма пароль! Что тут, что тут… ну, как хотите…

Подпишите только вот обязательство… ага, и по первому требованию вернуть… ага… что нибудь, детишкам на молочишко, позволите?… вот спасибо! Больше Вам никого не надобно?

И вот чего ещё – ежели эти Вам наскучат – сразу приходите, не стесняйтесь. Заменю бесплатно!»

Пряча деньги в стол, полковник Орясьев удручённо-резонёрски бормотал:«Извращенец какой-то… мало что взял сразу двоих, так ещё и девки – сплошная кожа да кости… и нашто они ему? В гимназию, что ли, ему поиграть охота?»

Зашедший в кабинет надзиратель Оболмасов, напудренный, с подкрашенными бровями, примирительно:«Да ладно тибе, кооотик… у каждого свои причуды! Помнишь, купца Федулина? Тот целый год ходил – всё искал себе одноногую – я уж хотела нашего врача попросить, чтоб какую-нито обкорнал…

Ты уже всё, пратииивный? Тогда обними меня, шалунишка…»

… Выведя подруг за порог тюремного замка, Семёнов с досадой почесал затылок:«Чего бы ещё продать?»

Деньги кончились как-то очень быстро…

Деликатно кашлянув, Лена робко проворковала:«Мужчииина, тут такое дело… ко мне в харчевне обратился один ходя – говорит, что Вы – благородный человек, потому как хотите бедняжкам – нам то есть, помочь… и поэтому он не может взять у Вас Ваши часы… вот, возвращаю…»

У растроганного Семёнова даже слёзы выступили на глазах:«Какой замечательный человек этот Хван! Будут деньги – обязательно отдам ему…»

… Трактирщик Хван с удивлением рассматривал разрезанный чем-то карман, где когда-то лежали так удачно купленные у глупого русского офицера часы: «Ша ла! Тай гу ле…»

… Впоследствии, внимательно изучая причины и предпосылки тех трагических событий, комиссия Адмиралтейства, во главе с адмиралом Дубасовым (далеко не ангелом, а весьма строгим командиром!), пришла к выводу, что за такое короткое время ТАК «задрать» экипаж – попросту нереально.

Однако Александру Яновичу это удалось. Причём в течении первого же часа пребывания на борту корабля…

Когда Берлинский, взойдя на шканцы, и отметив про себя отвратиииительную выправку фалрепных, поднял голову – то его взгляд упёрся в целую вереницу силуэтов – от довольно-таки абстрактного начертанного очень большого броненосца до выполненного весьма профессионально абриса одномачтовой шхуны… Над всем этим безобразием сияли «во французском щите, имеющем синее поле, золотые крепостные ворота, сопровожденные снизу двумя, положенными в андреевский крест, золотыми якорями»…

«Это чтооо такоое?» – возмутился Александр Янович.

«Так что – херб Херсонской хубернии!» – чётко отрапортовал боцман.

«Я пооонял, что не города Ыыхле… этто что такооое?» – и новый командир потыкал ухоженным ногтем в силуэт, который методом исключения, должен был принадлежать «Мацусиме»…

«Японьский военный пароход, нами утопленный!» – лихо отрепертовал боцман…

«Как зовут?»

«Не могу знать, Ваше Блахородие!»

«Дуррак! Как тебя зовут?»

«Боцман Мыкола Раздайбеда, Ваше Блахородие… а тильки дурнем я николы ни был…»(Старшего боцмана, да перед всей командой… ах, как неосторожно… )

«Мааалчать, русски свинья! Закрасить! Немедля!!»

«Що закрасить, Ваше Блахородие?»

«Всё закрасить!»

«И херб?!»

«Его в первую оооочередь…»

Уроженец Херсона, горячий патриот своей малороссийской стороны, старый боцман только усом чуть дёрнул…

… При входе в кают-компанию Александра Яновича встретил прямой и честный взгляд Тундермана Первого.

Павел Карлович смотрел на него с великолепно выполненного фотопортрета, рамой для которого был стальной лист корабельной обшивки, пробитый японским снарядом.

Особенно добил Берлинского белый эмалевый Крест на груди прежнего капитана – ленточка которого была старательно, от руки закрашена в цвета огня и чёрного дыма…

«Это что… фрооонда? Намекаете? Не потерплю! За борт, немедленно, за бооорт…»

Старший офицер, осторожно кашлянув, как бы про себя отметил:«Это подарок команды кают-компании… матросы по копеечке собирали…»

«Позор! Принимать подарки из грязных рук немытой матросни! За борт! За борт!»

… Через пару минут что-то гулко плеснуло за бортом… брезентовый мешок стремительно ушёл на дно рейда… а опальный портрет был надёжно спрятан в корабельный низах! Это был первый случай неповиновения капитану…

… Второй случай не заставил себя долго ждать!

Рыжий и лохматый кот носил простую кличку Рыжик. Появился он на борту крейсера ещё в благословенной Одессе – и прошёл вместе с экипажем и Крым, и рым… во время боя никогда не прятался – а залезал на крышу рулевой рубки и оттуда противно орал в сторону супостата, по-кошачьи вызывая его на честную драку.

Кот не имел определённого хозяина(хотя, пасся в основном возле камбуза), и был всеобщим любимцем… но Берлинский пришёлся Рыжику не по вкусу!

Потому что, когда новый капитан, долго и нудно объяснявший господам офицерам их служебные обязанности, приблизился к буфету – на котором сидел кот – последний немедленно насрал Берлинскому прямо на погон… горячо, жёлко и жидко…

«Это к деньгам!» – подумал Семёнов.

Если бы Берлинский приказал просто выгнать кота поганой метлой, или даже утопить – возможно (возможно!) его приказ и был бы исполнен… Почему возможно? Это всё же не боевой корабль, а пассажирский лайнер, с гражданским экипажем…