Довольный Талвела вначале попытался читать чужие письма, потом, благодушно махнув рукой, полез в свой рюкзак и достал из него завернутый в чистую холстину кусок аппетитно пахнущего копченого мяса:
— Вот, у лопарей оленинкой разжился! А меня всегда после работы на еду пробивает! Уж и не знаю, чем это объяснить?… Нервы, надо полагать… Микки, хочешь кусочек?
Отрывайнен с благодарным урчанием мигом запихал предложенный кусок себе за щеку.
— А ты, Юсси? — ласково и очень по-доброму улыбаясь, Пааво протягивал мне на лезвии ножа тоненький ломтик вкусно пахнущего мяса. Я машинально взял его, положил в рот, не чувствуя вкуса… И вдруг увидал на ноже Талвелы крохотное такое темно-бордовое пятнышко… совсем маленькое, у самой деревянной ручки…
Тяжелый приступ рвоты немедленно вывернул меня на изнанку.
Микки, поддерживая меня за плечи, сочувственно говорил:
— Не надо было вам у этих неопрятных лопарей их сосновый хлеб есть, вот что! Мне-то что, у меня желудок луженый, деревенский! Что хочешь выдержит… А вот вы человек культурный, городской…
… Спустя некоторое время, когда над верхушками елей взошла ледяная, равнодушная к человеческим страданиям луна, чей тонкий серпик повис острыми рогами кверху, Аксель вдруг снова резко натянул поводья…
— Что, еще один танк?! — подскочил, как ужаленный, Микки.
Но на этот раз это оказался автобус-фургон, сделанный на базе двухтонного грузовика отечественной фирмы «Sisu», но покрашенный в белый цвет. Фары автомобиля не горели, но в кабине был виден отблеск неяркого света. И по поднимающемуся сзади дымку было видно, что его мотор работает на самых малых холостых оборотах, чтобы только греть печку.
— Вроде наш?! — с сомнением произнес Талвела. — Или не наш?! Рисковать не буду!
И он поднял на сгиб руки трофейный пулемет, собираясь дать по машине очередь. Так, для порядка.
В эту минуту из двери фургона, громко ей хлопнув, выскочила на снег светловолосая девчонка в зеленом пальто поверх белого, испачканного темными пятнами халата и смешной шапочке с помпончиками…
— Ой, мальчики, как вы вовремя!! — затарахтела она, хватая за рукав тулупа семидесятилетнего мальчика Акселя. — Скорей, скорей…
— Что за спешка такая? Неуж ктой-то рожает? — недовольно проворчал, вылезая из-под теплой полости Микки.
— Хуже! У нас шофер помирает…
— Ну а мы-то здесь причем? — продолжал ворчать фельдфебель. — Я-то ведь не доктор?
— Да доктор у нас есть, сам Лео Скурник! Доцент! Вот он-то и попросил вас зайти…
Удивляясь этой нелепой просьбе, мы поднялись по узенькой металлической лестничке в теплый кузов. Там, слева и справа от прохода, на подвесных брезентовых койках стонали, бредили или безучастно лежали в забытьи раненые камрады…
А посреди прохода… Прямо на покрытом оцинкованной жестью полу кузова лежал молоденький солдатик, чем-то неуловимо похожий на того мальчика, только что зверски убитого нами: круглая, стриженная ежиком голова на тоненькой шейке, огромные испуганные глаза на бледном, как смерть, лице…
Над парнишкой склонился очень молодой и очень курчавый майор медицинской службы, с явными семитскими чертами лица. Такой нордический ариец, хоть кантором в синагогу приглашай.
Увидев нас, военврач сильно оживился:
— А, шолом, ребята! Помогите мне спасти этого самоубийцу!
— Почему самоубийцу? — с интересом спросил Талвела.
— Да мы на дороге стояли, повязки раненым меняли… Растрясло их! И тут догоняет нас русский танк. Подъехал, посигналил, а потом стал нас по обочине объезжать… Так этот герой выскочил из кабины и давай его штыком тыкать!
— ЗАЧЕМ? — ошеломленно вскрикнул я.
— А… нам… господин учитель… в школе… говорил… что у «руски»… танки фанерные…, — тихо простонал бедный дурачок.
— Ну, ноги я ему уже успешно ампутировал, конечно… но крови он потерял слишком много. Нужна трансфузия, причем прямая, из вены в вену… А у нас с Лайзой кровь, как на грех, третьей и четвертой…
— Даже не думай! — строго сказал мне подполковник. — И сам не сдам, и тебе не дам! Нам нынче ночью на морозе воевать… И людей на смерть вести.
— А у вас какая кровь? — с безнадежной тоской обратился майор к Микки.
— Э-э-э… вроде как у всех, красная?! — не понял его Отрывайнен.
— Эх ты, деревня… Что у тебя на последней страничке военного билета написано? — усмехнулся подполковник.
— Я такими гнусностями, вроде чтения военного билета, никогда не интересовался! И я не… А, вот, действительно написано: «I(0)+». Это хорошо или плохо?
— Подойдет! — обрадовался майор. — Браток, помоги боевому камраду, а? Ты кровь когда-нибудь сдавал?
— О господи, господин доцент! Что вы его спрашиваете? Когда он мог кровь сдавать и где? — с досадой буркнула медсестра.
— Сдавал я энту кровь! И может даже, что поболе вашего! — гордо произнес Микки, быстро, по-солдатски, раздеваясь по пояс. На его могучей, волосатой груди синела татуировка: пробитое стрелой сердце и подпись: «Не забуду Анни (соскоблено) Леёну». Сдавал!
Было это аккурат перед самой армией. Мы с моим одноклассником Пентти поехали свет посмотреть, аж в самый Хельсинки! Ну, вышли на Центральном, смотрим во все глаза, как настоящие келломякские пеньки… кругом все сияет, в огнях переливается! И тут мне приятель и говорит: пошли, Микки сКриптиз смотреть! Пошли, говорю… А что энто такое? Это, говорит мне друг, такое место, где девки за деньги раздеваются! Э нет, отвечаю! Я за это дело деньги платить не намерен! Пойду лучше дома в сауну, да бесплатно там посмотрю на наших деревенских девчат. Ишь, нашел чем меня удивить! А он мне — тюха ты деревенская! Ничего в искусстве не понимаешь! Пойдем да пойдем… Ну, мы и пошли…
— А при чем здесь переливание крови? — удивленно спросил звякавший какими-то железными штучками врач.
— Так я же и говорю. Пришли мы в зал, даже поболе, чем в нашей церкви. Темно, музыка играет, а на круглой сцене девка изгаляется… Да так здорово! И так она повернется, и этак… И потихоньку все с себя скидывает. Сама такая худенькая, талия у ней — ну, вот просто ладошкой обхватишь, но си-и-и-иськи зато-о-о-о…, — и Микки показал обеими руками что-то такое, по размерам, похожее на два арбуза.
— Плясала она значит, плясала… а потом прыг из зала прямо мне на колени! А на самой из одежды — только такой махонький треугольный золотой напиздничек. Обняла она меня, и жарко шепчет: Я тебя люблю! Приходи ко мне, Микки, и приноси сто марок! Я буду вся твоя… И упорхнула.
Что делать? Поскребли мы с друганом по карманам… Нет, не выходит! Даже если мы назад в деревню пешком пойдем.
Вышли мы, горюем… Может, думаем, гробануть нам какого — нибудь городского? Не вздумайте, говорит нам подошедший шуцман, я за вами слежу! а ежели вам, ребята, деньги срочно понадобились, то вот она, Töölö Hospital, прямо возле вокзала. Да на что, спрашиваем, нам та больничка? Мы ведь здоровы… Вот, говорит шуцман, и хорошо! Господа студенты, когда напьются, а денег на девок нет, всегда туда бегают кровь сдавать… О, думаю, тогда нам туда…
Пришли, здание, конечно, громадное, заходим в мраморные сени… Тетка в белом халате взяла с нас расписку, что мы не больны венерическими заболеваниями и гепатитом и что не пили в течении последних суток и пригласила в операционную… Захожу, там лежаки… А врач, ну вот вылитый как вы, и спрашивает — тебе иглу какую, потоньше или потолще?
Я тут и — брык… Приятель мой постоял, подумал, и вслед за мной тоже — брык…
Очнулся я — локоть перевязан, в руках полсотни марок. Откуда вы, чудики, такие? — медсестра нас спрашивает — Да неужели же по ним не видно? Дураки из КелломякИ, — отвечает ей врач… И как он догадался, откуда мы родом? Сразу видно, что ученый человек!
— Ну что, встретили вы свою прелестницу из стрип-бара? — со смехом спросил Скурник, держа в руке пинцет с йодной салфеткой.
— Встретили, а как же! Да толку что? Заходим в сКриптиз, а она на коленках уж у другого скачет! Что же ей, мои кровные отдавать? Да пошла она…, — ложась на пол рядом с впавшим в забытье парнем, проворчал Микки.