— Что, такое строгое католическое начальство?

— Нет, такие строгие родители! Шварцвальд, одно слово! Либо женись, либо…, — и Ройзман потешно выпучил глаза и, схватив себя за горло, придушенно захрипел. — Впрочем, Натали тогда уже была просватана за местного толстого гросбауэра, вдовца с восемнадцатью коровами! Ему не так молодая жена нужна была, как в дом бесплатная работница… Натали, говорят, перед венцом вся обрыдалась…Эх, эх… может, стоило бы мне остаться?

Ну, прибежал я в Мюнхен, упал в ноги тете Анни, она у меня известная …гм-гм… в общем, она всегда была хорошо и близко знакома со многими офицерами и даже генералами Рейхсвера… устроила меня по знакомству в аналитический отдел Статистического Бюро (Ага. Точно. Это статистическое бюро потом стало называться Абвер. Прим. Переводчика) И вот я с вами, камераден…

… Потом обер-лейтенант, взяв гитару, весело исполнял походный марш (немцы обожают марши!):

… Потом Саня долго спорил с Исааком:

— Вот ты, например, фашист…

— Н-н-никогда!

— Извини, национал-социалист?!

— Н-нет…

— А кто?!

— Член Баварской национально-социалистической народной партии…короче Bayerische Volkspartei!

— Фашист?

— Н-нет…

— А кто? Социал-демократ?

— Камрад, ты что, в морду хочешь?

— Но ведь не коммунист же?

— А какая разница? Ваш Тельман говорил: дайте мне члена NSDAP и я через три дня сделаю его коммунистом! Они же, наци, как бифштексы — снаружи коричневые, а внутри красные! А Штрассер ему отвечал: дайте мне любого убежденного коммуниста из KPD, и я за один вечер сделаю из него горячего сторонника национальной немецкой идеи!

… — А слабо, господа, нам в «ку-ку»[52] поиграть?!

— А-атставить! — загремел абсолютно трезвый голос комбата. — Стыдитесь, товарищ старший лейтенант! Откуда у Вас-то, комсомольца, такие белогвардейские замашки? Вы давайте еще в «русскую рулетку»[53] сыграйте! И вообще, всем на горшок и в люлю… завтра марш!

… Это был последний наш вечер. Когда еще все были живы и почти счастливы…

… Хмурым утром следующего дня, когда медленно ползущие на восток низкие тучи, цепляющиеся за макушки сосен, казалось, были ежеминутно готовы пропороть о них свои чреватые мокрым снегом сизые бока, мы в последний раз собрались все вместе.

Из своей бутылки старшина на дорожку накапал нам по чарочке своего замечательного беспохмельного «Ерофеича», а наш обер-лейтенант гордо брякнул на уже разоренный стол сбереженную им для торжественного случая нарядную консервную банку:

— Вот, камераден! Прошу! В «Торгсине» перед отъездом покупал. Деликатес!

Старшина осторожно взял банку с ярко — алой надписью «Chatka» в руки, повертел её, нашел картинку:

— Тьфу ты, пропасть! Я и вправду было подумал невесть что! Деликате-е-е-е-с…

— А, крабы! — радостно потер ладони Саня. — «Всем попробовать пора бы, как вкусны и нежны крабы!» Сто лет их не ел, со студенческой скамьи…

— Вы не обижайтесь, Исаак, но у нас эти консервы берут только самые последние забулдыги, на закуску…, — примирительно сказал я.(Коробка консервированных крабов в Ленинграде перед войной стоила 92 копейки, а большая кружка «Баварского кваса» — 20 копеек. Прим. Переводчика).

— Почему забулдыги только? — обиделся Саня. — Еще недостаточные студенты!

Донельзя смущенный Ройзман поспешно убрал свой «деликатес» назад в коричневый дорожный несессер. Что с него возьмешь? Немец. Ничего слаще морковки не едал…

— Товарищи командиры![54] — мы вытянулись по стойке смирно. В штабной блиндаж быстрым пружинистым шагом вошел командир батареи.

— А! Завтракаем? Дельно, дельно… Русскому офицеру поутру надлежит быть до синевы выбриту и слегка пьяну, как Петр Великий завещал! Ну, на ход ноги-с!

Мы дружно выпили и все одновременно поставили чарочки на стол, дружно пристукнув донцами…

— Так, слушай боевой приказ. По готовности выступаем в направлении государственной границы. При пересечении оной, личный состав привести в полную боевую готовность. Оружие зарядить, иметь на предохранителе. На сопредельной территории я убываю для установления контакта с командиром Н-ской (150-той стрелковой. Прим. переводчика) дивизии. В моё отсутствие в командование батареей вступаете Вы, Владимир Иванович…

— Есть!

— В случае выхода Вас из строя — старшим назначаю политрука Ройзмана.

— Яволь!

— Вопросы? Тогда к машинам…

… С лязгом гусениц, скрипом и стоном сцепки наш «поезд» двинулся к шоссе… Прошло всего три дня, но прифронтовая дорога разительно изменилась! По бокам появились вешки разметки и многочисленные дорожные указатели, полотно было тщательно выглажено грейдером, у перекрестков стояли регулировщики с флажками в руках… Да движение на шоссе стало каким-то осмысленным! Было видно, что люди не бесцельно тыкаются, как слепые котята, а четко и грамотно идут или едут по своим важным делам.

Так что не прошло и двух часов, с тех пор, пока мы покинули нашу гостеприимную поляну, как впереди показался полосатый шлагбаум… А за ним, на сколько хватало глаз, влево и вправо, уходили бесконечно длинные ряды серых, припорошенных снежком гранитных надолб.

Так вот ты какая, Финляндия…

Но, как только мы пересекли границу, меня ожидала нежданная встреча!

Рядом с дорогой, среди влажно шумящих над головой корабельных сосен, был развернут эвакопункт. Среди больших армейских палаток с красным крестом на брезенте, из которых торчали дымящиеся трубы печек, белела свежими досками маленькая эстрада, от которой доносился чистый, нежный звук аккордеона:

В эту минуту тягач с пушкой на сцепке проезжал мимо эстрады, и, стоя в кузове, я встретился глазами с белокурой девушкой в заячьей шубейке, которая, по детски аккуратно выговаривая слова, с огромным чувством пела эту незамысловатую песенку…

Увидев меня, Наташа радостно завизжала, спрыгнула с помоста, догнала неторопливо ползущий трактор… И зарылась лицом в мою шинель. Потом подпрыгнула, повисла у меня на шее, болтая в воздухе ногами:

— Ага! Уехал?! Да?! Думал, что я тебя не найду? А я тебя все равно нашла!!

— Наташка, сволочь… Ты как здесь очутилась? — обняв её нежно за плечи, горячо шептал я.