«Мистер Поупс Мэдок будет в ярости», — злорадно подумал он.

Он уже представлял себе заголовки сегодняшних газет: «Исчезновение Хайда».

Мистер Поупс Мэдок — крупный импресарио, который находится под давлением синдиката. Тяжело ему. Но не так, как Хайду, только что уничтожившему себя самого. Собственноручно.

Бедный мистер Поупс Мэдок. Мечтает сделаться кинопродюсером, но даже не догадывается, какие приключения на свою задницу он этим накличет.

Как бы мистер Поупс повел себя, знай он правду о мистере Хайде? Этот праздный вопрос позабавил Хикса Хайда. Его губы передернула горькая усмешка.

Снег заметал следы.

Все дороги выбелил снег…

Но на снегу яснее тени.

А спрятать прошлое, что бросало на будущее зловещую тень, даже снег не в силах.

Кантор съехал с главной дороги. Повел машину медленнее. Пэриз. Предместье столицы.

Кантор остановил паромотор возле ворот парка. Вдали за деревьями угадывался особняк.

Сочинитель Лендер встрепенулся, захлопал с усилием глазами.

— Не стоит беспокойства, — вполголоса произнес Кантор, — я ненадолго отлучусь. Оставайтесь в машине.

— А куда мы прибыли? — профессиональная пытливость брала свое, и, едва проморгавшись, Лендер начал задавать вопросы.

— Незапланированный короткий визит, — уклончиво ответил Кантор, — необходимо проконсультировать одного давнего знакомого по вопросам личной безопасности.

— Это имеет отношение к расследованию?

— Все на свете имеет отношение друг к другу.

С тем Кантор покинул кабину паромотора.

Сочинитель Хай Малькольм Лендер некоторое время сидел в одиночестве. Он слышал, как скрипнули ворота парка, когда сыщик входил. Воцарилась тишина, только сухим потрескиванием отзывался в машине остывающий в режиме малого прогрева котел, да пару раз подналег на кузов порыв ветра. Зашумели могучие кроны тисового парка.

Зябко поежившись, Лендер вышел наружу, чтобы осмотреться. Ему хотелось сориентироваться, где же он находится. Первой мыслью было, что за воротами в парке скрывается дом какого–то лендлорда. Это была естественная мысль. Но, подойдя к воротам, он увидел на столбе прихотливую литую пластину с надписью:

С недавних пор некоторые главы синдикатов начали возводить дома по образцу так называемых «главных домов» лендлордов и окружать их обширными парками. Правда, мейкерам, в отличие от лендлордов, владевших землей изначально, приходилось выплачивать высокую аренду за эти парки и землеотвод под здания.

Лендлорды не имели ничего против, особенно не различая того, каким образом земля приносит им доход. Однако смотрели на подобные забавы богачей с иронией. Зачем нужна земля, которая не кормит, а объедает? Это как–то неправильно.

Глубинная подоплека появления этих «бутафорских» Главных домов должна была насторожить сильных мира сего, ибо не соответствовала Традиции, противоречила установленному порядку и самому здравому смыслу, но распознать эту подоплеку было пока некому.

Братья Оутс и Поупс Мэдоки были довольно известными предпринимателями. Вот только Оутс даже управлял синдикатом, а Поупс не поднялся из сословия маркетеров, хотя и был чаще брата на слуху из–за того, что сфера его деятельности предполагала определенную публичность. Концерты, гастроли, спортивные зрелища — вот где наживал капиталы Поупе Мэдок — маркетер.

О брате Оутсе, возле ворот владения которого журналист теперь стоял, он не мог вспомнить ничего определенного. Лендер задумался. Зачем бы Кантору, ведущему крайне важное расследование, заезжать к солидному и весьма респектабельному деловому человеку в столь поздний час? Кантор не производил впечатления человека, который будет смешивать дело с бездельем и важное с второстепенным. Неужели Мэдоки имели какое–то касательство к этому делу?

«Хайд!» — вспомнил Лендер. Ну, разумеется. Хайд работал на Поупса Мэдока.

Через некоторое время Кантор вернулся в некотором раздражении. Он ни словом не обмолвился о том, с кем встречался в доме Мэдока и какое эта встреча имеет значение, а Лендер не решился задавать вопросы, видя, какая черная туча легла на чеканный профиль сыщика.

В суровом молчании они продолжили путь.

— Вы слышали когда–нибудь о том, что фейери боятся воды? — мрачно спросил вдруг Кантор.

— Все феери? Или конкретно фейери? — переспросил сочинитель.

— А вы их различаете? — Кантор сказал это… с упреком, что–ли…

— Не то чтобы я в этом сильно разбирался, — несколько сконфузился Лендер, — просто привык, что феери — это все мифические существа, включая Гримов, и Грантов, и Баргеста, и Анку, и Бэнши, а когда говорят «фейери» — подразумевают конкретно один вид — крылатых тварей, что прикидываются людьми[1].

— Вольно же вам… — начал Кантор, но осекся. — Я имел в виду последних.

— И они боятся воды? — задумался Лендер.

— Вы что–то слышали об этом? Что говорит Традиция на этот счет?

— И верно, слышал, — встрепенулся сочинитель, что–то вспомнив, — они будто бы не могут летать над водою. Не знаю почему. И вообще избегают воды. Не то чтобы она была им опасна. Наверное, просто не любят.

— Не любят… — эхом повторил Кантор. — Но ведь не любить воду — не значит не уметь плавать?

— Если принять, что крылатые скрываются меж людей, — пожал плечами Лендер, недоумевая, к чему этот разговор, — то не песком же они умываются? Просто купание, как я разумею, не полезно для крыльев. Впрочем, едва ли здравый смысл применим к явлениям иррациональным!

— Поверьте, дружище, применим! — сказал Кантор. — Просто, боюсь, это несколько иной здравый смысл.

— А к чему вы спросили меня? Это как–то связано с расследованием?

Кантор не ответил.

— Дева Озера… — заговорил он чуть позже. — Если вдруг она самка фейери, как некоторые трактуют, то как ее заставить искупаться?

— Дева Озера — не фейери, сэр! — горячо возразил Лендер.

Кантор, не ожидавший такого пыла, смерил спутника недоуменным взглядом.

— Вы говорите что–то не согласующееся с Традицией, — спокойнее заявил сочинитель, — она не может быть фейери, не может быть из фейери! Ждущая наречения — существо высшего порядка. И она вовсе даже не купалась, как вы изволили заметить, а шла по воде, как по льду.

— Возможно, — примирительно сказал антаер, — источник большей части моих знаний в этой части Традиции не вполне достоверен.

— А, так вы о фильме? — догадался Лендер. — Тот старый фильм с Греей? Да, там сценарист и режиссер напутали изрядно. Собрали все в кучу! Но как же она прекрасна! Грея Дориана так хороша, что будто бы и не человек. Вот так и уверуешь, что божественные сущности снисходят до людей!

— Снисходят изредка, дружище, — горько улыбнулся чему–то своему Кантор.

— А ведь она не изменилась почти с той далекой поры! — воскликнул сочинитель.

— Поверьте, она изменилась.

Журналист хотел было что–то сказать, но, взглянув на осунувшееся вдруг лицо антаера, смолчал. Почуял, что это почему–то будет неуместно.

Больше они не разговаривали. Через некоторое время Лендер уже узнавал кварталы континентальной части столицы, но вскоре вновь задремал.

Хайд брел в метели…

Сильные фары осветили сзади великого мастера рифм и диалогов, и он увидел на снегу свою тень — черную и зловещую, похожую на согбенного монаха.

Хайд обернулся.

По заснеженной дороге катил грузовой паромотор. Это был один из исполинских северных грузовозов, тащивший сразу несколько прицепов. Когда огромная, похожая на голову уродливой собаки кабина поравнялась с Хайдом, паромотор остановился. Зашипел пар в клапанах. Массивная дверь в вышине над высокими колесами отъехала вперед, и из салона раздался жизнерадостный голос.