Ну что ж… Он будет поджидать Флая возле его жертв.

И хотя первый этап расследования вроде бы закончился ничем: ни одна загадка не была разгадана и ни один подозреваемый не пойман, — Кантор в целом остался доволен проделанной работой.

Для полноты картины недоставало еще многих и многих деталей, но Кантор уже имел о ситуации общее представление. Некий каркас сложного механизма человеческих взаимоотношений все полнее и четче проявлялся в тумане неясности.

Смущало только то, что от него потребуется нечеловеческая сноровка, которая позволила бы ему оказываться в нужном месте и в нужный момент. Следовало высчитать с самой высокой точностью, где и когда Флай нанесет удар! Кто будет первой жертвой — вот что должен теперь выяснить Кантор.

Он понимал, что у него есть небольшой — к сожалению, слишком небольшой — запас времени и нужно провести его с максимальной пользой для дела.

О да! Еще лучше было бы оказаться во многих местах одновременно… Но это, конечно, неосуществимо ни при какой сноровке. Тут нужно быть злобной саламандрой!

Кантор поморщился.

Один субъект — будто лишний факт в условии задачи — никак не укладывался в схему этого дела. Но какой же активный, какой деятельный был этот субъект! И какой же беспардонно, вопиюще лишний!

Некто, прозванный человеком–саламандрой, назойливо мелькал в поле внимания антаера, будто бы норовил увести его от истинных следов, от нитей расследования. Демоническая личность. Парадоксальная и противная человеческому разумению…

О, это было поистине загадочное существо. Во многом сродни легендарной злобной саламандре, что появится незадолго до Песни Последнего Дня.

Или кто–то, да и, возможно, не один, в неясных целях решил нагнать туману, изображая легендарное существо.

Кантор мотнул головой. Нет, нет и нет!!! Он не мог поверить, что кто–то способен додуматься до такого. Да и ни один мистификатор не смог бы вести себя так вопиюще нелогично, совершать такие нечеловеческие поступки, как этот загадочный некто!

Какую же роль, во имя молота Исса, играл в этом деле человек–саламандра?

Возможно, он служил, прямо или косвенно, связующим звеном меж разрозненных событий этого трудного дела. И не исключено, что это звено было ключевым. Однако…

Прямо как в старой докучной сказке: если это вопрос, то где ответ, а если это ответ, то на какой вопрос?

Кантор давно разучился верить в совпадения.

Но кому, как не антаеру — распутывателю житейских хитросплетений, — знать, что жизнь не укладывается в схемы? И кажущаяся ясность порою готова обернуться полным туманом…

Люди разумны. Их поступки имеют причины и поводы. Но как часто человеческая горячность приводит к поступкам, не поддающимся объяснению!

Да, люди разумны, но будто бы нарочно используют свой разум для того, чтобы поступать исключительно неразумно.

Может быть, саламандра действительно предвещает наступление Дня Песни Исхода? Тогда в его поведении следует искать не человеческую разумность, но смысл надвечный.

Однако, как бы то ни было, Кантор был полон решимости изловить и допросить человека–саламандру!

Лендер, этот хитроумный сочинитель, так впоследствии характеризовал антаера Кантора: «Исследователь, наделенный пытливым умом и неиссякаемой энергией, непримиримый ко всему, что встает на пути, будь то люди или обстоятельства, непримиримый до жестокости, не ведающий сомнений и слабостей! Он из той породы людей, что великолепны в борьбе и умеют подчинять себе других. Подчинять не каким–либо властным инструментом, но примером и волей. Он привык к путешествиям, лишениям и победам, в результате чего приобрел непостижимый оптимизм особенного свойства — он верит в ангела, ведущего судьбу, не менее, чем в свои силы».

Мы не откажем Лендеру в склонности к романтическому преувеличению, но согласимся с ним. По сути сочинитель был прав. Но Лендер понятия не имел о том, как часто посещали Кантора сомнения — и в собственных силах, и в могуществе ангела судьбы. И одним из обстоятельств, порождавших сомнения, была находка в лесу.

Покрытая пятнистой шерстью, таинственная «шестилапая» машина, что притаилась в низине меж деревьев.

Что она и откуда? Как она связана с этим делом, донельзя запутанным и без нее?

Огисфер Оранж встретился с господином Паулом Быстроффом в парке у здания «Мэдокс–Интертеймент». Это был редкий случай, когда господин Быстрофф лично прибывал для разговора с кем–либо из своих подопечных. Но тому были серьезные причины.

Теплый весенний день отлетал за море Грин Шедоу, за остров Лэр, в северные воды… Тьма сгустилась. Делалось зябко. Прозрачные деревья, освещенные газовыми фонарями, были похожи на спутанные в клубки тенета паутины. И где–то там, за многими слоями сетей, скрывался мистер Быстрофф. Теперь он должен прибыть на личную встречу.

В такие минуты — минуты испытаний — вера в общее дело пошатывалась в душе Орисфера. Однако мысль об участи отступника, каковым он станет, если только признается в сомнениях, одна эта мысль была еще более ужасным испытанием для его нервов.

И достойный господин Оранж крепился, внушая себе возвышенные образы будущего мира. Мира, который воцарится после победы дела силеров. По недалекому уму и по бедности фантазии, он не понимал, что ни будущего, ни мира уже никакого не будет… Извечная беда всех, кто подрядился «рушить до основания».

С трепетом ожидая своего куратора, Огисфер прокручивал в голове недавние события, будто мультифотографический фильм. Он теперь должен был доложить все в мельчайших подробностях. Но истинной подоплеки происшедшего он не знал, и знать не мог.

Господин Мэдок — непосредственный начальник Огисфера — был в ярости. Он витийствовал. Он бушевал.

— Никогда! Никогда! Никогда! — кричал директор Поупс Мэдок.

Если бы нашелся кто–то, кто осмелился бы спросить его, что же это значит, то почтенный директор едва ли был бы способен ответить. Это был просто крик души. Точнее, крик оскорбленного бизнесмена, душа которого находится в кошельке. Он, очевидно, имел в виду, что никогда еще с ним не поступали так вероломно и так коварно. Никогда еще его старому доброму кошельку не наносили столь страшного оскорбления.

Судите сами: гастрольный тур обещал быть сорванным. Триста концертов по десять тысяч зрителей, девятьсот сопутствующих мероприятий, баснословные цены… Бешеные деньги.

Нет, разумеется, для почтенного Поупса это было всего лишь рутинной работой, которая и прибыль–то приносила только потому, что процесс был непрерывен. Артисты полагали, что неплохо зарабатывают, Поупс полагал, что всего лишь берет свое, обеспечивая стабильность своему делу… Свалить почтенного Поупса не смог бы срыв десятка подобных туров, даже с учетом затрат и неустоек. Но сам факт!

Пожилой полноватый бизнесмен был в бешенстве… или делал вид, что бесился, но так вошел в роль, что уже сам в нее верил. Он хлопнул себя пухлой ручкой по лысине, что означало для окружающих высочайшее напряжение всех его душевных сил.

— Меня не интересует, каким образом это случилось! — ядовитым шепотом выдавил Поупс. — Шоу должно продолжаться любой ценой!

Эта фраза пошла в народ и стала крылатой.

Секретарь вылетел прочь из кабинета, словно на него кипятком плеснули.

— Жарко? — поинтересовалась девица эстрадно–цирковых пропорций, сидевшая в приемной.

Это была Пипа — помощница режиссера шоу. На редкость вульгарная девица, державшаяся на работе только из–за своей колоссальной несущей способности.

— А пошлите его в жопу, Огисфер! — сказала она.

Огисфер мотнул головой, как бык, получивший по лбу кувалдой.

— Не просто жарко! — ответил он почти доверительно. — У нас пожар. Всё горит.

— И пусть горит, — легкомысленно заявила бесшабашная помощница режиссера. — Пошлите в жопу…

Ей не удалось до конца скрыть свой интерес к скандалу, но секретарь оценил этот интерес неправильно, приняв за обычное женское любопытство.