— А разве до сих пор.

— Это была разминка, — усмехнулся штурмфюрер. — мы пока только присматривались к тебе, а вот завтра всё будет по-настоящему, придёт сам группенфюрер.

Зигфрид воспринял это известие довольно равнодушно, без радости, но и для возражений у него не было ни одной причины. В назначенный срок он одел эсэсовскую форму и спустился в зал славы. Здесь уже находились несколько эсэсовцев, двое из них принадлежали к старшему поколению и, возможно, служили под знамёнами Рейха. Зигфрид никогда раньше их не видел. До сих пор он общался только с молодой порослью, мальчишками, для которых нацизм был легендой. А эти были матёрые, из боевых. На Зигфрида, когда он зашёл, никто не обратил внимания, он лишь поймал на себе несколько косых взглядов. На лицах собравшихся отражалось суетливое беспокойство, все были возбуждёнными и немного нервными. Друг с другом никто не разговаривал, и никто не стоял на месте.

Наконец, Зигфрид услышал выкрик: «Камрады!». Все обернулись лицом к выходу и встали по стойке смирно. В зал неторопливо зашёл старик в форме группенфюрера СС, при нём был молодой адъютант — гауптштурмфюрер. Семь рук взметнулись в нацистском приветствии, семь глоток издали дружный вопль: «Хайль Гитлер!». Группенфюрер вяло поднял левую руку.

Сердце Зигфрида защемило немного даже радостно. А всё-таки здорово находится в иерархической среде боевого братства. Этих ощущений сплоченности, принадлежности к единому организму не даст больше ничто. В этих щелчках каблуками и коротких энергичных выкриках — душа солдата. В какой-то момент Зигфриду показалось, что волна героической романтики СС сейчас опять захватит его и понесёт, но стоило ему взглянуть на лицо группенфюрера, как ранее настигшее его ощущение липкого ужаса вновь захлестнуло душу. Лицо старого генерала СС более напоминало маску смерти. В нём не было ничего героического, не чувствовалось глубины, которую сообщает хорошим лицам возраст, не отражалась боль, за которой стоит множество испытаний долгой жизни. В этом лице вообще ничего не было, только пустота и всё, брезгливая, равнодушная пустота. Теперь Зигфрид понял, почему лица на портретах эсэсовцев показались ему мёртвыми. Этот-то был из плоти и крови, но он являл собой такое же воплощение живой смерти. Дело было в пустоте.

Группенфюрер взглянул на Зигфрида, юноша, кажется, тоже не очень понравился старику, Зигфриду даже показалось, что в глубине блёклых глаз промелькнул испуг. Впрочем, они не долго рассматривали друг друга. В зал ввели юного араба. Голый по пояс, с руками, связанными за спиной и заклеенным ртом, он бросал на всех умоляющие взгляды, но встречал только ехидные гаденькие улыбочки. Зигфрид был единственным, кто посмотрел на араба с сочувствием, хотя и не догадывался, зачем его сюда привели, и араб теперь смотрел только на Зигфрида, словно только они были живыми в этом царстве мертвецов. Всё это продолжалось не больше минуты, к Зигфриду подошёл гауптштурмфюрер и сказал:

— Сегодня мы принимаем тебя в наше братство. Ты получишь кинжал СС. Это новый кинжал. Он не станет настоящим оружием до тех пор, пока не отведает свежей крови. Прирежешь этого скота, — гауптштурмфюрер кивнул на араба. — Принесёшь кровавую жертву нашим нордическим богам. И все мы с удовольствием отведаем свежей крови на нашем празднике смерти. Вот чаша, в которую.

— Я не режу безоружных. И я плевал на ваших богов, — Зигфрид произнёс эти слова очень спокойно, без вызова и без нажима. Тихая радость коснулась его сердца, словно он увидел выход из могилы, где его заживо погребли.

— Что ты сказал? — скривился гауптштурмфюрер.

— Я не палач. И я не пью человеческую кровь.

— Ну тогда мы выпьем твою, — заявил гауптштурмфюрер едва ли не игриво.

— Я знаю. Но вам это не поможет. Вы мёртвые, и даже живая кровь не оживит вас, — Зигфрид говорил по-прежнему спокойно и вообще не думая. В его душе сами по себе рождались слова и чувства, которых там никогда не было. Ему вдруг очень захотелось вырваться из электрического полумрака подземелья и увидеть солнце. Солнце Правды. Он знал, что живым отсюда не выйдет, но он понял и то, что увидит солнце после смерти. И это будет Солнце живых. Это был хороший выход, даже самый лучший. Он совершенно не испытывал страха.

Между тем, гауптштурмфюрер подошёл к своему шефу и прошептал ему на ухо несколько фраз. Тот вяло кивнул, брезгливо скривившись. Зигфрид прямо и открыто посмотрел в глаза старика и теперь уже явственно увидел в них страх. В этот момент два эсэсовца резко заломили ему руки за спину. Зигфрид прошептал: «Бог, прости, что я не верил. Возьми меня к Себе».

Вдруг наверху послышались звуки выстрелов, выкрики, которых невозможно было разобрать, потом — треск ломающихся перегородок. Хватка, с которой Зигфриду заломили руки, ослабла. Он услышал глухую команду группенфюрера: «Все наверх, двое — останьтесь, прикончите этого выродка». Зигфрид понял, что это — про него. Воспользовавшись ослаблением хватки, он вывернулся и сразу же нанёс сильный удар в челюсть одному из эсэсовцев. Потом резко отскочил к стене и осмотрелся. Камрады выбегали наверх отражать чьё-то нападение, сбитый с ног его кулаком эсэсовец медленно поднимался, тогда Зигфрид нанёс сокрушительный удар ногой в живот второму из тех, кому велено было его прикончить. Остальные, не обращая внимания на эту маленькую схватку, уже выбежали — опасность извне была явно серьёзнее. Зигфрид подобрал с пола кинжал, обронённый одним из тех, кто нападал на него. Тот, пошатываясь, со сжатыми кулаками уже надвигался на Зигфрида, но тут же получил отключающий удар в солнечное сплетение. Всё-таки неплохо учили рукопашному бою в военно-спортивной группе Курта. Теперь в зале остались пятеро. Араб в суматохе отполз в угол, про него все забыли. Двое корчились на полу, Зигфрид стоял с кинжалом у стены, а группенфюрер остался в одиночестве. Старик не сошёл с места. Его глаза были прикрыты. Должно быть, молился своим нордическим богам. «Спасибо, Бог», — с искренним простодушием прошептал Зигфрид.

Звуки схватки приближались. Потом всё стихло. Вскоре в зал зашли три молодца в пустынном камуфляже. На их рукавах Зигфрид сразу увидел шевроны — красные кресты на белом поле и чёрная полоса сверху. Молодцы остановились у входа, оценивая ситуацию. Зигфрид, не теряя собранности, поглядывал то на них, то на группенфюрера. Последний, ни на кого не глядя, медленно достал из ножен кинжал и вдруг резким точным движением вонзил его себе в сердце. Он словно всю жизнь репетировал этот удар. Вот и пригодилось. Один из молодцов приблизился к Зигфриду и, широко улыбнувшись, весело спросил:

— Да ты, кажется, наш?

— А вы — с Богом?

— Конечно, — жизнерадостно заверил тамплиер.

— Значит, я — ваш, — деловито заключил Зигфрид.

Закончив свои опусы, Андрей потом долго вздыхал. Как мало мы ценим наше православие. Вечно ищем заморской экзотики, не обращая внимания на веру, которая вокруг нас. А между тем, лучшие люди Запада, самые чистые, живые и возвышенные, тянутся к православию, как к единственному спасению. Через гибельные заблуждения, через немыслимые страдания, весьма окольными путями они приходят к тому, что у нас — через дорогу. Не к нам они приходят, а к Истине. И не к нашей Истине, а ко вселенской. Порою, они смотрят на нас, как на учителей, но на самом деле это они учат нас своим примером. Учат любить Истину независимо от того, через дорогу она или за тридевять земель.

Но только ли любви к православию они учат нас? Нищими ли они приходят с Запада на Восток или всё же имеют при себе нечто такое, что и нам стоило бы позаимствовать? Сиверцев даже усмехнулся этому вопросу. Ну а сам-то он сейчас где, как не в Ордене, который рождён Западом? Западом рождён, но одухотворён верой чистой и неповреждённой — православием. Исторические тамплиеры XII–XIII веков были ещё очень близки к православию Карла Великого и вдохновлялись ещё довольно чистым христианством. Жива ещё была в душе Запада вера таких людей, как, например, православный римский папа святой Лев Великий. И страшные догматические отступления, которые уже совершил католицизм, ещё не успели произвести в душах франков гибельные духовные искажения. Вот потому-то настоящие тамплиеры, которые уцелели после разгрома, и пришли к православию — таков был единственный способ сохранить своё подлинное духовное лицо.