«Скромный приют» Наамана Хапуша, чтобы не заноситься перед княжеским теремом, может, и был пониже оного, зато в отделке, пожалуй, и превосходил его. Пять мужчин и одна женщина в драгоценных золототканых нарядах ступили с повозки на землю и направились к дому подкреплять себя трапезой, вероятно, скромной, ведь какой иной харч мог предложить «скромный приют»?
О
круг горы Рода после ливня в день отъезда Добравы две недели стояла палительная сушь. А поскольку зерно в колосе успело достичь всего-то молочной спелости, отсутствие дождей у туземных землепашцев вызывало оправданную тревогу. Оттого-то три последние дня пришлось Богомилу совместно с поселянами провести в молениях о дожде, с птицеголовыми жезлами и ритуальными чашами-календарями 1183в руках обходя нивы, уж начинавшие подсыхать на пригорках.
Вокруг поля мы ходили, Рода окликали,
Рода окликали, Сущего величали;
Род ты наш батюшка, ты спаси наши пажити,
Дай дождь дождем, полей ковшом…
Впрочем величали не одного Рода, помянули и рогатого Велеса, и жену его Макошь, и Святовита-Белобога 1194со Светлушей 1205, и Див-птицу 1216с супружницей 1227, и Дажьбога, и Живу 1238, и Купалу, и Переплута, и Зайца, и Ния на всякий случай.
Не смотря на то, что не было, наверное, на земле человека, неукоснительнее соблюдавшего предписанные Законом обряды, сам себе Богомил не смог бы сказать с определенностью, действительно ли это самолучший способ приемлемый в общении с Высшими силами. Должно быть, лучший, коль скоро именно его предложил Создатель сущего. Достославный волхв и не задумывался над тем, что сам он давно достиг той степени самосовершенства, когда область помышлений уже отказывается принимать то, что не касается Божественной сущности; а для людей, чье сознание растворено в сфере материальных проявлений Вседержителя, молитва, ее внешнее оформление, остаются единственным способом сосредоточить свое сознание на явлении менее употребимом их жизнью, чем редька и половые потехи.
Три дня всем миром возносили мольбы к самым различным образам, облегчающим низинному сознанию хоть как-то вообразить себе неясную и вместе с тем жестоко очевидную руководящую силу, и вот вчера, на третий день, к вечеру небе стало заволакивать мелкими частыми облачками, сливавшимися в неплотную, но обширную пелену, - ночью прошел небольшой дождь. Утро выдалось пасмурным, оставляя надежду на то, что щедрость свою небо явило еще не в том объеме, который решилось пока выставить. Поскольку огнеликий Хорс на какое-то время унял свою львиную природу, Богомил, как и многие другие, решил воспользоваться свежим сырым утром с тем, чтобы побороть нашествие нового полчища сорняков на свой крохотный огород и покончить еще с целым рядом хозяйственных хлопот, вечно отодвигаемых на потом.
Маленький домик Богомила находился прямо под горой Рода в отдалении от прочих жилищ. Был у него и огород, и овсяная нивка, и ржаная. Но все это было таким маленьким, что какой бы то ни было землероб, видя домашность достопочтенного облакопрогонителя, дивовался, как возможно обходиться такой малостью. А волхв утверждал, что и это Велесово достояние причиняет ему слишком много беспокойств, потому с этого года он решил отказаться от коровы и ограничиться парой коз.
Конечно, ему лучше было знать, что для него является избыточным в мире предметности, но даже сейчас, в тот момент, когда он вырывал из земли скользкую блестящую от росы поросль осота и порея, всем своим основанием Богомил находился в областях удаленных. Попутно он выдернул с грядки пару свекл себе на завтрак, и, покуда рассматривал еще слишком небольшие черно-лиловые утолщенные их корни, перед ним возник молодой хранильник Оргост.
- Утро прекрасно! – приветствовал он Богомила.
- Как все, что дарит нам Единый, - отвечал ему Богомил. – Ты пришел мне что-то сообщить или
хочешь о чем-то просить?
Молодое лицо Оргоста выглядело каким-то желтоватым, что плохо сообразовывалось со свежестью утра, и на склерах его больших красивых глаз выступили красные прожилки. Он подслеповато огляделся и предложил:
- Я могу помочь это… Сорняки дергать.
- Да? – насмешливо воззрился на него Богомил, уж собравшийся было вернуться к прерванному
занятию. – Ты уверен, что вместе с сорняками не повыдираешь и все остальное? Ты же спишь. Ну, ладно.
Но не успел Оргост изничтожить и трех десятков сорных ростков, как отложил это дело и, глядя полусонным взглядом куда-то в побуревший с краю куст смородины, заговорил:
- Я вчера резал из кости для Велимиры оберег, гребень с конями, и думал. Вернее, я думал и поэтому всю ночь резал гребень. Ты учил, что все жизненные силы связаны между собой, что именно поэтому вослед за звучащей речью все жизненные силы говорят, вослед за видящим глазом все они видят, вослед за слышащим ухом - слышат, вослед за мыслящим разумом все жизненные силы мыслят, а за дыханием – дышат. Но ты сказал, что существует наивысшая среди жизненных сил, и ее следует почитать, как душу мира. Которая же она? Я думал…
Богомил кивнул.
- Это хорошо, что душа твоя трудится даже по ночам. Родом дарованное Знание передается нами изустно, поскольку записанные слова – это всего лишь имя. Тот, кто почитает имя, как душу, способен действовать, как пожелает в тех пределах, до которых простирается имя. Но речь, разум, воля, мысль, созерцание, познание, сила, пища, вода, жар, пространство, память, надежда и наконец жизненное дыхание – больше, чем имя. Однако ничего из этого не откроют записанные слова, Знание возможно получить только из души в душу. И это счастье.
- Да, это счастье, - повторил Оргост.
- Счастье – это бесконечное. Нет счастья в малом, лишь бесконечное, равное Роду, - счастье. К
постижение бесконечного только и стоит стремиться.
- Я стремлюсь…
- Воистину, бесконечное – это бессмертное. Малое же – это смертное.
- На чем же основано бесконечное?
- Чтобы сказать проще: на своем величии. Хотя высшая реальность вообще не имеет никакой
основы. Коров и лошадей называют здесь величием, золото, рабов и жен, поля и дома… Но я не говорю этого. Теперь о жизненных силах.
- Да-да, - заблестел глазами Оргост. – Какая из них важнейшая?
- Скажи мне, если бы тебе не была дарована речь, смог бы ты жить?
Молодой хранильник на секунду задумался, но отвечал четко и быстро:
- Да, конечно. Рядом с моим домом дом Некраса, так он от рождения немой. Ничего – живет.
- А, если бы ты потерял зрение? - продолжал Богомил.
- У греков в обычае преступивших закон лишать зрения. Но люди те порой доживают до
глубокой старости.
- А может жить человек лишенный ушей?
- Может.
- А человек, лишенный разума?
- О! – усмехнулся Оргост. – Это сколько угодно.
- Верно. Мы так же часто видим ратоборцев, вернувшихся с поля брани без рук или без ног, но
жизнь не покидает их. А, если отнять у тебя дыхание, сможешь ли ты также говорить, видеть, слышать, мыслить и ходить по земле?
На этот раз юноша задумался чуть долее прежнего.
- Наверное, нет… Конечно, нет.
- Подобно тому, как взбунтовавшийся конь вырывает из земли и уносит за собой все колышки, к
которым он привязан, так и дыхание, покидая человека, прихватывает с собой все прочие жизненные силы. Потому именно дыхание – и есть Род, наполняющий собой человеческое тело и поднимающий его. Без него невозможно познание, и значит, дыхание и познание – одно и тоже. Дыхание – бессмертное блаженство, лишенное старости. Оно не становится больше от доброго действия и меньше – от недоброго. Оно – страж и повелитель мира. Помни: дыхание почитай, как самого Рода, - возвышением голоса выделил последнюю фразу облакопрогонитель Богомил, а затем зашептал еле слышно: - Единый, состоящий из разума, твое тело – жизненное дыхание, твой образ – солнечный свет, твои решения – истина, твоя сущность – пространство, в тебе одном заключены все деяния, все желания, все запахи, все вкусы, ты охватываешь все сущее, безгласный, безразличный, бессмертный Род моего сердца.