"Когда Нечестивый смеется, вороны подпевают", — говорили омнианцы. Ворона — птица нечистая, ибо питается падалью и мертвецами. Нечистая, но умная, хитрая и насмешливая. Араон чувствовал на себе птичий взгляд и не знал, что ответить на отцовский вопрос. Лучше всего было молчать. Глядеть на ворону, как отец Бильо.

Не дождавшись ответа, отец проворчал: "Недотепа…", — и вышел из комнаты вон; Араон облегченно вздохнул.

— На сегодня урок окончен, — священник принялся собирать со стола свитки. — В следующую седмицу мы будем читать житие Святой Эро Алларской. Выучите наизусть две первые главы. Вы же, Араон, выучите еще и притчу о скромном подмастерье.

— Мы ее уже учили, — встрял братец. — Весной!

Араон молча кивнул. Притчу о подмастерье, который был так скромен, что все время говорил, что не готов стать мастером, и в конце концов его место занял нерадивый ученик, который погубил всю мастерскую, он помнил. Не наизусть, но достаточно хорошо.

— Ваш брат ее плохо выучил, — бесстрастно сказал отец Бильо. — Или не понял смысла. Доброго вам дня, господа. Да благословят вас Сотворившие!

2. Собра — Веркем — графство Саур

Как рассказал Саннио слуга, площадь, на которой стоял особняк герцога, называлась Фонтанной, но фонтанов на ней не было уже лет пятьдесят, последний снесли в царствование Лаэрта I. Дом был отделен от площади высокой стеной. Край, утыканный острыми зубцами, доходил до окон второго этажа. На первом этаже располагались комнаты прислуги и кухня, на втором — библиотека, оружейная, гостиная и несколько гостевых спален. Покои герцога находились на третьем этаже. Такое расположение ничем не отличалось от обычного для Собраны устройства домов благородных господ, о котором до этого дня Саннио знал лишь по книгам и рассказам наставников.

Саннио получил в свое полное распоряжение две смежных комнаты в конце коридора третьего этажа. Большая была обставлена как кабинет: шкафы вдоль стен, огромный стол перед широким окном с чистыми стеклами, камин в стене. Проход, задрапированный тяжелой портьерой, вел в спальню. Там секретарь обнаружил широкую кровать без полога, но с солидной периной, кучей подушек, одеял и пледов, и — что его безмерно обрадовало, — еще один камин. За высокой ширмой прятались умывальник и ночной горшок. Окна не было.

Обстановка герцогского дома оказалась несколько неожиданной. Саннио представлял себе либо крайнюю роскошь — блеск серебра и золота, богатые драпировки, портреты в тяжелых рамах и лепнину, — либо крайнюю аскезу, которую некоторые почитали приметой истинного благородства. Здесь же все выглядело одновременно элегантным и надежным, притом еще и уютным. Тяжелая, но удобная мебель, неяркие краски, радующие, но не утомляющие глаз — белое, серое, синее, коричневое. Вместо драпировок стены были прикрыты панелями темного дерева, приятными на вид и на ощупь. Несколько гобеленов со сценами охоты придавали кабинету уют. В спальне на полу лежал саурский ковер, а стены были обиты незнакомой Саннио тканью, светло-серой с темной набивкой.

Здесь было бы приятно жить, и Саннио горячо пожалел, что ему суждено провести в этом доме одну лишь ночь, а когда доведется вернуться — неведомо. Едва он успел осмотреться и умыть лицо и руки, как явился слуга. Прислуга в доме герцога носила серо-черные куртки с гербами и черные штаны, а потому больше походила на личную гвардию. Впечатление усугубляла военная выправка. Вместе со слугой явился портной с подмастерьем, и Саннио заставили раздеться, чтобы снять мерку, а потом второй подмастерье притащил целый ворох полуготовой одежды и пришлось перемерить кучу рубах, камизол, кафтанов и панталон. После этого явились перчаточник и шляпник, потом сапожник, галантерейщик…

Герцог Гоэллон пожаловал уже в глухой ночи, когда ошалелый Саннио сидел в кабинете у камина, наблюдая за тем, как другой слуга, помоложе, упаковывает его новые вещи в два кофра, побольше и поменьше. Юноша не вмешивался, ибо имел лишь отдаленное представление о том, что из новых вещей понадобится ему в дальней дороге. Он надеялся, что сумеет разобраться в том, что и когда надевают, но не был в этом уверен: слишком много одежды, слишком дорогой, к такому секретаря не готовили. Дорожный костюм и плащ, темно-серые, как и у самого герцога, но без серебристого шитья, ждали его в спальне.

Гоэллон вошел в комнату размашистой походкой, и резко остановился, словно натолкнувшись на невидимую преграду. Саннио вздрогнул, предположив, что чем-то разозлил господина, но тот одобрительно кивнул слуге и швырнул перчатки на полку над камином.

— Так-так-так, я вижу, все идет хорошо. Пойдемте, секретарь Васта, напишете пару писем… если вы, конечно, в состоянии.

— Разумеется, ваша милость… — поднялся из кресла Саннио.

— Я же просил, — поморщился Гоэллон.

— Простите, герцог.

Кабинет Гоэллона мало чем отличался от кабинета Саннио, разве что был вдвое больше, да окно было завешено тяжелыми ставнями. В камине тлели угли. По вечерам в Собре бывало холодно, но в школе мэтра Тейна в спальнях не топили, здесь же в каждой комнате было тепло и приятно попахивало дымом. Герцог кивнул юноше на столик в углу, где стояли несколько чернильниц и лежали уже очиненные умелой рукой перья. Саннио прикрепил к доске кусок тонкой писчей ткани с вытесненным гербом и приготовился слушать. Гоэллон уселся в кресло, перекинув ноги через поручень. Саннио покосился на него, стараясь ничему не удивляться.

Первое письмо оказалось длинным и нудным набором распоряжений для управляющего в Эллоне. Секретарь, как его учили, не вдумывался в текст, а записывал, почти не осознавая, что именно диктует герцог. Записывать за Гоэллоном было удобно — он не торопился и не менял формулировки. Четкие лаконичные фразы одна за другой ложились на ткань. Наконец долгое послание завершилось, Саннио посыпал его песком и отодвинул в сторону.

— Теперь постарайтесь обойтись без помарок, я пишу королю. Точнее, вы пишете.

— О, разумеется, герцог, я… — встрепенулся Саннио.

— И не волнуйтесь так, а то точно посадите кляксу.

Все письмо — его-то Саннио не пропустил мимо ушей сразу на бумагу — состояло из нескольких столь же коротких фраз, хотя и разбавленных вежливыми оборотами. Герцог уведомлял его королевское величество о том, что государственные дела требуют его временного отъезда из столицы, и обещал вернуться к ежегодному чествованию Сотворивших. Секретарь прикинул в уме, сколько осталось до праздника, — шесть десятков дней, — и вздохнул.

— Дайте, я подпишу, и запечатайте. Печатка на столике.

Гоэллон не глядя подмахнул оба письма, чудом не капнув чернилами на второе. Саннио опешил, стоя с двумя досками в руках.

— Что такое?

— Вы не будете перечитывать?

— А что, мой милый, вы вместо "королевское величество" вписали "шлюхин сын" или что-то в этом роде? — усмехнулся Гоэллон.

— Как можно, герцог?..

— Ну, а зачем тогда мне перечитывать? Ваш почерк я оценил, он вполне достойный. Чего же еще вы от меня хотите?

— Простите, герцог.

— Да прекратите вы постоянно извиняться, Саннио, — махнул рукой Гоэллон. — Это утомляет.

— Про… — Секретарь прикусил губу и зажмурился. Герцог застонал.

— Положите письма на стол. Открепите их и запечатайте. Воск слева на полочке. Отлично. — Саннио механически исполнял распоряжения, думая только об одном: как бы ему провалиться в подвал или куда поглубже. — Теперь подойдите к камину. Возьмите кувшин… он там один. Кружки на другом краю. Налейте обе доверху, одну дайте мне.

Юноша замер перед герцогом с тяжелой глиняной кружкой в руках. Что он наливал, он не заметил. Что-то темное из кувшина, нагретого каминным жаром. Ему удалось не пролить ни капли, подать полную до краев кружку герцогу и устоять на ногах, хотя он не понимал, что происходит, и действовал, как заводной болванчик.

— Теперь сядьте, — Гоэллон кивнул на кованую козетку рядом с камином. — И выпейте половину залпом.