На этот раз все было хуже, чем в школе, едва ли не так же паршиво, как в первый раз, когда Саннио болел горячкой. Тогда монахини клали ему на голову лед, но стояла середина лета, самая жаркая пора в году, и лед быстро таял, а вода согревалась на пылающем лбу, и по щекам сбегали слишком теплые, противные капли. Такие же противные и едкие, как собственные слезы.
Юноша сполз по стенке, и уже не различал ни звуков, ни цветов. Перед глазами плыла теплая липкая муть, балаганно-яркая и бесформенная, а в ушах сотня кузнецов лупила молотами по наковальням. Он не знал, кто его нашел, уложил в постель и силой заставил выпить какую-то настойку, лишенную вкуса и запаха, — может быть, тошнотворно горькую, может быть, сладкую, — он и этого не различал; кто зажег возле постели кадильницу, дым из которой щипал глаза и заставил заснуть, — может быть, слуги, может быть — лекарь, или Кадоль, начальник личной гвардии…
В голове билась только одна связная мысль, такая же нестерпимая, как и гвозди в висках: "Я не сделал того, что мне приказали. Я опять не сделал…".
2. Собра — окрестности Веркема — Брулен
Очередной урок — но на этот раз Кертору пришлось вести его в одиночку. Эмиль куда-то уехал, беспардонно воспользовавшись тем, что у одного принца — два учителя. По правде, Флэль не имел права сердиться: ведь он довольно долго или просто присутствовал на занятиях, или ограничивался советами. Далорн решил, что у приятеля не слишком хорошо получается преподавать основы, а с принцем нужно начинать с азов, постаравшись забыть все, что в него пять лет вкладывали учителя. У Флэля на это, по его собственному ощущению, не было желания, а по мнению Эмиля — достаточного терпения, и тут алларец не ошибался: господину Кертору не раз хотелось взвыть цепным псом, почуявшим покойника.
Более бестолкового юноши ему встречать не доводилось. Удивляло лишь то, что принц до пятнадцати лет не зарезал сам себя; должно быть, лишь потому, что ему не давали шпаги без защищенного острия, а до фехтования шпагой и кинжалом его учителя так и не добрались. Принц и с одним клинком путался, с двумя же — Эмиль как-то дал ему свой кинжал, — напомнил Флэлю историю про сороконожку, у которой спросили, как она ходит. Сначала Араон вытворил нечто весьма уподобное и даже удивительное для его уровня, потом задумался — надо понимать, над тем, как же это у него вышло, — и впал в ступор.
Кинжал Эмиль отобрал и больше подобных опытов над учеником не ставил, не хотел рисковать, и керторец его прекрасно понимал: за царапину на теле его высочества с учителей могут снять головы. Порой у Флэля возникал вопрос: ну зачем принцу фехтовать на шпагах, когда это уже полсотни лет — скорее забава, чем необходимость. На кой нужна такая забава, от которой сплошное огорчение? На дуэлях принцу не драться — никто не поднимет руку на королевского сына, полки в бой не водить, это разве что в прошлом тысячелетии короли дрались во главе армий; впрочем, в бою нужна сабля, а не шпага. Нет же, юноше хотелось именно фехтовать, да еще и лучше всех в столице!
Если у тебя руки словно от природы налиты свинцом, ноги не поспевают за туловищем, а голова не может скоординировать движения тела, так найди ж другой способ стать первым мастером, другое занятие — и пожинай заслуженные лавры, а не позорься…
Впрочем, вопреки примете, дурное начало дня сегодня не означало дурного продолжения. Незадолго до выхода Флэля из дома посыльный в серо-черном платье принес футляр с письмом, и оказалось, что Кертор приглашен в гости к герцогу Гоэллону. С последней встречи прошло уже две седмицы, и учитель фехтования уже решил, что герцог про него забыл. Оказалось — нет, не забыл, да еще и приглашает к себе вечером; невиданное дело и неслыханная честь для Флэля. В доме герцога бывали немногие: балов и прочих увеселений он не устраивал, ссылаясь на то, что старый особняк не приспособлен для приема гостей. Так, в общем, и было — но ни перестраивать дом, ни покупать другой Гоэллон не собирался, а значит, такое положение вещей ему нравилось.
Флэль отмучился два положенных часа. Впрочем, сегодня принц был не так уж и страшен, — если честно, даже превзошел сам себя. Час он выполнял упражнения под бдительным надзором керторца, второй час Флэль заставил его применять заученные приемы на практике. Его высочество соизволил импровизировать, и весьма недурно: дважды он не считал ворон и не разглядывал туи, а бодренько загнал учителя в лужу и воспользовался завоеванным преимуществом. Такое случалось нечасто, и учитель долго хвалил ученика за проявленную сообразительность. Ценой принцевой сообразительности явились испачканные до колена штаны, и это радовало еще больше: значит, Араон хоть иногда проявлял наблюдательность, и догадался, что Кертор не любит ни холодной воды, льющейся в туфли, ни пятен на одежде. Постарается избегнуть неприятной участи, потратит на это малую толику внимания, и даст противнику крошечное, но преимущество.
Так и вышло, и Флэль язык сломал в славословиях, перемежая их двухсотым повторением прописной истины: хорошо все то, что работает.
— Деревья, кусты, лужи, скользкие места — все, абсолютно все ваше высочество должны использовать к своей выгоде! Привычки противника, проявленные им слабости, самые незначительные заминки и сомнения — все!
— Значит, я поступил правильно? — похлопало карими глазами несообразительное высочество.
— Разумеется, принц, разумеется! Ставьте подножки, загоняйте противника в лужи, заставляйте его промочить ноги и поскользнуться. Вы избегаете близкого контакта, а ведь это может дать вам великолепный шанс… Смотрите!
Флэль отбил шпагу принца в сторону, приблизился вплотную и схватил его за воротник кафтана, эфесом целя в лицо.
— Ну, что вы теперь будете делать?
Принц не растерялся, а одновременно пнул учителя в колено и ударил снизу в челюсть. Думал он непозволительно долго, — в реальном бою уже остался бы со сломанным носом и был повержен на землю, — но все-таки по сравнению с прежними занятиями это был прогресс.
— Великолепно! — Кертор потирал челюсть и надеялся, что не начнет хромать, но нужно было подбодрить ученика несмотря на то, что хотелось оторвать ему руки: Флэль удары только обозначал, а его высочество бил в полную силу. — Да, именно так. Только быстрее. Не нужно думать так долго!
— Это подло — драться, — изрек Араон. — Мы же фехтуем…
Керторец воспылал желанием найти прежних учителей принца и подлейшим образом избить их: для начала эфесом, потом шпагой плашмя, а под конец — кулаками, дубинкой и еще чем-нибудь подходящим. Может быть, несчастные и не были виноваты, а Араон набрался дури в каких-нибудь книгах, но если так, то учителя должны были эту дурь вытряхнуть.
— Ваше высочество, я пришлю вам лучшие книги. Если хоть в одной из них будет написано нечто подобное, то я приму ваш упрек. Когда на Акселя Конда напали пятеро, он использовал не только шпагу, но и табурет, канделябр и прочие предметы, что в изобилии были в той таверне.
Принц задумался. Аксель Конд, из-за подвигов которого король Лаэрт и запретил дуэли, сказав, что жизнь благородного человека принадлежит не ему, а короне, а потому всякий рискнувший ей будет наказан, совершил много того, что и поныне будоражило умы молодежи. Литский задира прославился тем, что с голыми руками дрался с тремя и выходил победителем, отняв шпагу у первого же неудачливого противника, а с тростью или кинжалом мог разогнать и десяток. Чем больше было нападающих, тем больший набор оружия оказывался в руках Конда, а тот еще и отпускал весьма оскорбительные комментарии в духе "плоховата шпажонка, позвольте-ка вашу".
— Я пришлю вам его мемуары, ваше высочество, — пообещал Флэль.
— Я их читал.
— И сочли его подлецом?
— Вы шутите? — опешил принц.
— Вы же только что сказали, что драться — подло, — улыбнулся учитель.
— Я… поторопился, — сообщил Араон.
На этой радостной для Кертора ноте урок наконец закончился, и Флэль отправился обедать. Домой, разумеется — для чего же пугать трактирщиков и честных горожан вороньим гнездом на голове и заляпанными песком и глиной штанами? Площадку для фехтования убирали не слишком тщательно, и не по небрежению — по приказу Эмиля, считавшего, что ровная земля или хорошо утоптанный песочек не годятся для нормальных уроков. Мысль, конечно, верная — но вот последствия… в дурном костюме во дворец не явишься, а хороший к концу урока напоминает обноски, в которые обряжают пугало.