Меня убьют не дома. Меня убьют в перерыве, сеньора Джастина убьет. И будет права. Тут все ходы проигрышные — но можно было, наверное, не вляпываться с такой силой. Ну да ладно.

— Вы забыли сказать, Дэн, что во Флоресте уже открыто целых три технических училища. И, Бог даст, дело дойдет и до университета. К сожалению, — это уже к аудитории, — эта схема выглядит хорошо только на фоне полного развала. Если наложить на нее схему связей соседнего Винланда — при их любви к автономии и меньшей заселенности, нас не станет видно.

И пока говорим — накладываем, благо к этому разговору готовились. Вот вам наша вялая сеточка, а вот вам Анкоридж, которому всего-то шесть десятков лет, а вот вам Дом-на-мысу, который и вовсе за Полярным кругом, где людям и жить не нужно, если они не инуиты. Сколько нам их догонять? Посчитайте сами.

— Вы слишком уж преуменьшаете, Деметрио. И вот о чем бы я хотел сказать дальше. Как мне известно из новостей, а я в силу должности внимательно слежу за новостями, вчера состоялись закрытые переговоры между владельцами концессий в Терранове и на переговорах было принято решение образовать координационный совещательный орган, в который войдут концессионеры континента, представители Совета а также представители разрешенных партий. Разумеется, подобную инициативу можно только приветствовать. Объединение идет семимильными шагами вопреки скептическим прогнозам и планам.

— А об успехе этого дела, Дэн, спросите меня лет через сто. — говорит Деметрио. — Раньше — бессмысленно.

Потому что «оккупация» — слишком многозначное слово. И значения у него — взаимозаменяемы. Особенно, когда дело касается Террановы.

— Как ромский католик я могу только приветствовать этот факт…

Деметрио видит ловушку, не видит объезда, успевает подумать что-то вроде «Гад ты, а не…» — и тут просыпается мирно дремавший дедушка на трибуне:

— Можно вопрос?

— Да, конечно, — с предельной почтительностью отвечает правозащитный блистательный гад, хотя обращались вовсе не к нему.

— А почему вас прозвали Одуванчиком? Совершенно же не идет. Вот, э, потомок орла…

— Вы когда-нибудь, — Боже, храни господина Матьё и пусть он проживет еще сто лет, будь он трижды белый, а он такой белый, что снегу в сравнении стыдно за себя, — пытались истребить одуванчики у себя на участке… на лужайке? Отчасти поэтому. А прозвища, данные по внешности — демаскируют. Ту кличку, о которой вы подумали, может себе позволить только политик.

Правозащитник и католик смотрит на свой планшет. Если бы он мог себе позволить такую роскошь, холеная рожа вытянулась бы вдвое — интересно, что ему там такое написали?

— Я благодарю госпожу председателя, господина Лима и почтенную публику за предоставленную мне возможность приятной беседы, — кивает гад во все стороны. — Кстати, не пора ли объявить перерыв? У меня лично в горле пересохло.

— Нет возражений? — спрашивает госпожа председатель. Кажется, ей тоже очень хочется все свернуть, хотя бы на время. — Господин Лим?

— Если вы согласны, с удовольствием.

Какая ему разница — сейчас его удавят или через пятнадцать минут?

— Благодарю вас, коллеги. Перерыв.

Отвоевывая контроль над камерой, Аня чувствует себя неверной женой магната из винландского романа; она не помнит название и сюжет, но помнит сцену, где эта самая жена прямо при своем магнате переживала за любовника-авиатора аж до обморока. Обморок Ане не грозит, некогда, а собственные ассоциации просто слегка щекочут нервы.

Первые два курса она была влюблена в ИванПетровича, три следующих — в Дядюшку, теперь ее сердце навеки отдано мистеру Грину. Недоступный, идеальный и безупречный объект вдвое старше. Обожать, преклоняться и мечтать лбом прижаться к ладони. Она прекрасно знает, какую дырку на обоях ее души загораживает эта вечная любовь. И наводит камеру на Деметрио Лима, сидящего рядом с рыжей Сфорца, и запрещает менять параметры настройки именным кодом мистера Грина.

Ужасная, непростительная измена.

Он неподвижен на своем месте там, внизу. Рукава новехонькой, прямо из упаковки, черной рубашки поддернуты до середины предплечья. Он очень настоящий, и это все настоящее — свежий шов на лбу, неудачная стрижка, торчащий необмятый воротник. Не то что эта мерзость Ань.

— Симулякр, — прошипела она вслух, когда сынок телекоммуникационного гиганта спустился вниз и расселся, подчеркивая свое превосходство каждым жестом. Кажется, насмешила мистера Грина.

Может быть, хорошо, что насмешила. Потому что радоваться нечему, совсем нечему. Хочется думать о чем угодно, только не о холодном комке, застрявшем где-то под ложечкой.

— Аня, — спокойно говорят слева, — считайте, что вы получили выговор по служебной линии.

Она вскидывает голову. Если смотреть на мистера Грина так, наискосок и чуть снизу, то возникает полная уверенность, что он не просто винландец, а «синий» винландец — из тех, у кого индейская кровь в роду тянется лет на триста-четыреста. Наверняка подделка. Лицо-то все из лаборатории, и мимика под него подогнана.

— За то, что сначала сделали, а потом подумали — и за то, что не предупредили.

— Я… Но вы…

— Вы не пытались угадать мои желания, Аня, я знаю. Вы действовали по своему усмотрению. Такие действия тоже бывают ошибочными.

Они там, внизу, говорят. Они говорят уже третий час после перерыва, до конца заседания осталось немного. Говорят — а Анна Рикерт следит за рейтингами. Она еще много за чем следит, за всем потоком событий, связанных с заседанием. Но в первую очередь за рейтингами. Две трети «независимых» опросов и голосовалок по всей сети принадлежат Совету, оставшуюся треть Совет отслеживает. Теоретически. Потому что, кажется, это делает одна Рикерт — и перекидывает процеженный поток председателю; а остальные игнорируют. Пока. Или не знают, что с этим делать. Пока. Аня тоже не знает.

Она, со своей инициативой, ответственна примерно за 30 % от общего рейтинга Деметрио Лима. Треть от вбитого клина — это много или мало? Достаточно, чтобы до самого Страшного Суда не получить прощения?

Господин Хоанг не импровизировал, он притащил домашнюю заготовку. Большинство тут притащило домашние заготовки, и доблестно их отчитало. Сначала выступаем, потом смотрим, что вышло. Вышло плохо, даже дважды. По линии отношения к Совету и по линии Антикризисного комитета.

Потому что задним числом все пертурбации последней недели, взятые вместе, выглядят как осмысленная атака на службу безопасности — и как попытка легализовать будущее частичное или даже полное объединение Террановы под эгидой Сфорца. Красивая двузубая параноидальная вилка. Посмертная мечта полковника Морана.

Параноиков в зале мало. И в Совете. И среди корпорантов не так уж много. Но паранойя паранойей — а перспектива через десяток лет получить «Сфорца С.В.» с ресурсами континента, а это ведь реальная перспектива… — заставляет многих задуматься о наморднике сейчас. А зрители снаружи видят: люди делают дело. И им — уже второй раз — пытаются поставить в вину то, что они делают его хорошо.

Симулякр Ань говорил сразу на двух языках, как это принято: прямо для Лима и на языке иронии для Совета. Он не учел, что эта его ирония понятна Совету, но непонятна большинству населения планеты. Он — получается — расхвалил и Лима, и Сфорца, а на иезуитах его заткнули, а теперь внизу стая пираний бурлит и щелкает челюстями. Запретить, ограничить, отобрать, пресечь. Отменить концессии как идею вообще и впредь. Пусть корпоративное государство действует на подконтрольной непосредственно Совету территории как обычная бизнес-единица. Почему мы поддерживаем это непонятно что? И между прочим, где Антимонопольный комитет? Что он себе думает? Прекратить и не пускать.

А столбики ползут, ползут, ползут вниз — и только Комиссия по правам человека на этом фоне кажется единственной структурой Совета, облеченной доверием населения. Интересно, сожрут Хоанга за ренегатство без предупреждения или похвалят как тонкого конъюнктурщика? В любом случае не забудут.