Королева взошла на хоры и преклонила колени перед главным алтарем. Кардинал Луи Бурбон, сопровождаемый архиепископом Вьенским и 22 епископами, поднес к ее губам реликварий. Екатерина заняла трон, а принцессы уселись на скамьи по обе стороны от нее: Диана и ее дочь маркиза де Майенн — на вершине возвышения справа от королевы, маленькая Диана Французская — слева, супруга маршала де Ла Марка — перед королевским троном. После молитвы королева вновь опустилась на колени у главного алтаря. Кардинал Бурбон нанес священное миро на ее лоб и грудь, а затем передал кольцо, скипетр и десницу правосудия, а далее вместе с герцогом Вандомским и графом д’Энгьеном вознес над ее головой большую королевскую корону. Поскольку ритуальная корона слишком тяжела, ее заменили более легкой, «сплошь покрытой брильянтами, рубинами и жемчугом величайшей цены и прелести». Принцы крови опять подвели королеву к трону, а юный принц де Конде, Людовик Вандомский, положил большую королевскую корону на скамеечку, поставленную перед супругой маршала де Ла Марка.

Кардинал Бурбон и помогавшие ему четверо епископов начали торжественную мессу. Мадам де Ла Марк передала «Мадемуазель» часослов королевы, а супруге коннетабля — молитвенник, и те поднесли их Екатерине. После «Credo»[361] на возвышение поднялись три дамы со Святыми Дарами: это — супруга маршала де Сент-Андре, дочь верного итальянского союзника Франции графа Галеоццо Пико де Ла Мирандола и графиня де Сент-Эньян. Мадам де Ла Марк встретила их под королевским балдахином, дабы руководить вручением даров: супруга маршала де Сент-Андре передала позолоченный хлеб герцогине де Гиз, а посеребренный — молодой герцогине Неверской; Сильвия Пико вручила сосуд вина герцогине д’Омаль, а графиня де Сент-Эньян протянула свечу из девственного воска с прикрепленными к ней 13 золотыми монетами герцогине де Валентинуа. Четыре дамы окружили Екатерину, и все вместе они прошествовали к столику у главного алтаря, дабы возложить дары.

Эта часть церемонии — единственный момент во время мессы, когда дамы выполняют квазилитургические обязанности. Их избрание, как и выбор пэров при коронации короля, — знак высочайшей милости. Диана де Пуатье, оказавшаяся в числе счастливых, удостоилась тем более высокой чести, что рядом с ней стояли две дочери, тоже вознесенные на самую вершину аристократической иерархии, к самому трону королевы. Таким образом, миропомазание Екатерины Медичи стало и триумфом Дианы. С притворной скромностью герцогиня де Валентинуа в элегантных черно-белых одеждах — цветах ее вдовства, но также и цветах короля — величаво плыла к главному алтарю, с хорошо продуманной медлительностью мимо ложи с зашторенными окнами, откуда, как ей было известно, наблюдал король. После финального благословения кортеж вновь собрался за спиной коннетабля и вернулся в аббатство. Один из герольдов-щитоносцев воскликнул: «Щедрость!», а казначей королевы начал швырять в сторону толпы, собравшейся в нефе, золотые и серебряные монеты.

За миропомазанием королевы 16 июня последовал торжественный вход короля в Париж^[362]. Начинался он, как и лионский, процессиями представителей разных ремесел и чиновников, а затем последовал большой королевский парад во главе с коннетаблем и двумя маршалами, Жаком де Сент-Андре и Робером де Ла Марком, зятем Дианы. Второй ее зять, Клод де Майенн, обладал привилегией вместе со своим братом Омалем идти подле короля вместе с принцами королевской крови.

Вдоль пути следования королевского кортежа изобиловали символы, напоминавшие об узах, что связывают суверена с народом. Это и галльский Геракл у ворот Сен-Дени, и Юпитер возле фонтана Понсо, и Франция, торжествующая над фавнами перед церковью Сен-Сепюлькр. Разумеется, убранство фонтана, установленного у стены кладбища Невинных младенцев, могло содержать деликатный намек на Диану. Но если античные туники нимф ручьев и напоминали одеяния спутниц богини, приветствовавших двор в Лионе и Риме, то на этом сходство кончалось. На мосту Нотр-Дам фигуры Солнца и Луны — короля и Дианы — сопровождал образ Ириды, посланницы богини Юноны, чей атрибут — радугу — королева Екатерина повелела начертать на своем гербе.

Возможно, парижские эшевены нарочно проявили осмотрительность в воплощении особ королевской триады. Впрочем, на следующий день после торжественного входа короля в столицу тот же путь проделала королева, и в ее свите можно было увидеть Гизов, Монморанси и Диану. Коннетабль скакал верхом рядом с королевской каретой, а Диана — на белой кобылице — в восьмом ряду. Перед ней ехала герцогиня д’Омаль, а следом — «Мадемуазель» Диана Французская. Супруга маршала де Ла Марка, будучи первой фрейлиной королевы, опережала десять дам из знатнейших семейств.

Желание парижан поберечь чувствительность королевы проявилось и в убранстве ристалищ, подготовленных для турниров у дворца Турнель. Королевскую трибуну украшали буква «Н» и двойное «С», хотя всадники въезжали во двор под триумфальной аркой в форме гигантской «Н», усеянной полумесяцами и другими «Н», пересеченными двойными «D».

Вступление в Париж совпало с ужесточением королевской политики. Генрих II решил покончить с протестантами: главным инструментом их преследования стала созданная в Парижском парламенте Огненная палата. Вскоре оправдание виновников водуазской резни барона д’Оппеда и Антуана де Ла Гарда, капитана Полена, ознаменовало окончательный поворот Короны к репрессивной политике, которую поддерживала Диана. Дабы недвусмысленно выразить свое мнение, она участвовала в торжественной процессии 4 июля, завершившей парижские празднества, и присутствовала при поджигании костров, уготованных еретикам. Одним из протестантов, которым предстояло сгореть на глазах короля, был портной, принадлежавший к ее собственному дому. За несколько дней до того Генрих присутствовал при допросе его епископом Маконским Пьером де Шателем. Диана попыталась выступить в защиту своего челядинца и в ответ услышала от него сокрушительную отповедь: «Довольствуйтесь тем, мадам, что отравили всю Францию, но не пытайтесь смешивать яд свой и грязь с такими святыми вещами, как истинная религия и правда Господа Нашего Иисуса Христа». Король не простил оскорбления и предал этого человека суду за преступление против религии. Сохранив мужество до самого конца, портной так и не изменил своей вере. Когда с вершины костра он заметил Генриха II, то вперил в него такой пристальный взгляд, что королю пришлось покинуть окно, откуда он наблюдал за происходящим. Эта сцена настолько смутила монарха, что образ казненного преследовал его повсюду и несколько ночей подряд его терзали кошмары^[363].

Диана отнюдь не проявила подобной чувствительности. Не собиралась она скорбеть и о судьбе несчастного, капитулировавшего перед англичанами, защитника Булони маршала Удара дю Бие: разве не его маршальский жезл унаследовал Клод де Майенн? Дю Бие был приговорен к смерти вместе со своим зятем Жаком де Куси, сеньором де Вервеном. В тот самый момент, 1 июля 1549 года, когда заканчивались празднования в честь торжественного входа короля и королевы в Париж, на рыночной площади бедняге Вервену отрубили голову, которую отвезли в Булонь и насадили на кол, обратив лицом к городу. Тело же разрубили на четыре части и тоже отправили в провинцию Булонне, дабы выставить на укреплениях важнейших городов — Ардра, Корби, Дуллана и Монтрей-сюр-Мер. Дю Бие, к счастью, не казнили^[364]. Вскоре после казни Вервена король узнал, что тот был осужден на основе ложных показаний. Признав истинность новых фактов, монарх повелел освободить дю Бие и вернул сыну Вервена конфискованное у его отца имущество. Эта трагическая судебная ошибка побудила Генриха возобновить осаду Булони и попытаться одержать победу там, где он тщетно сражался, будучи дофином. Победа не только прославила бы его важным свершением, но и доставила бы удовольствие королеве Екатерине, так как графство Булонь в 1477 году уступил Людовику XI один из предков Екатерины Медичи граф Бертран II Овернский в обмен на графство Лораге и пользование «правом сбора» (то есть таможенных сборов, взимаемых в Каркассоне). Королева не забывала о славных булонских корнях, соединявших ее с династией Каролингов и Годфруа Буйонским, а потому могла лишь поддержать намерение Генриха отправиться в поход. Диана же считала, что это дело касается ее лишь в той мере, в какой даст возможность дому Гизов в лице Франсуа д’Омаля стяжать военную славу. Однако она не хотела вкладывать в кампанию деньги и, как мы помним, даже подала в суд на военного инженера, посмевшего рубить деревья в одном из ее лесов для строительства осадной машины. Однако волей-неволей приходилось признать, что король считает это дело неимоверно важным, и ради него королевская армия и ее вожди, Монморанси и Омаль, равно как и флот под командованием кузена королевы Екатерины Леоне Строцци, отважно тратили силы и средства.