Ира смотрела на него слепыми как у всех влюбленных глазами и очередной раз не знала, что делать – смеяться или плакать.

В конце января снег исчез, на базаре появилась черемша. В подъездах, автобусах и магазинах запахло так как, будто в городе разом прохудились все газовые трубы. Приближалась весна.

В двухкомнатной квартире на Минутке тоже пахло черемшой. Ира ела ее только в выходные и раз десять чистила потом зубы. Борис не мог удержаться и среди недели, уверяя, что запах долго не держится. Ирина принюхивалась, как кошка, и морщила нос – приходилось снова браться за щетку. Тончайшая стеночка то исчезала полностью, то вновь начинала маячить, когда Ира снова и снова пыталась разобраться. И зачем ей это было нужно?

– Боря, разве ты не любишь детей?

– Люблю, – ответил Борис и честно добавил: – Но тебя больше!

– Больше, меньше.…Это неправильно! Любовь или есть, или ее нет.

– Откуда ты знаешь? Я и суп харчо люблю.

– Не паясничай! Ты прекрасно понимаешь, о чем я. Это же так естественно: двое любят друг друга, живут вместе, она рожает ему детей, и они любят дуг друга все. Закон природы.

– А себе?

– Что – себе? – не поняла Ира.

– Ты сказала: «Рожает ему детей». Вот я и спрашиваю: «Почему ему?» Себе, выходит, не рожает, только ему?

– Боря, не будь таким занудой! Это же просто оборот речи.

– Дурацкий оборот! – отрезал Борис. – «Она родила ему сына!» Что за чушь – почему только ему? А себе что – шиш с маслом? А еще лучше: «Подарила!» Она подарила ему ребенка, но после развода подарок пришлось отнять!

Ира устало пожала плечами.

– Хорошо, хорошо, согласна! Неудачный оборот.

– И главное – никто этого не слышит. Говорят ерунду и не слышат.

– Кроме тебя. Боря, опять у тебя все дураки.

– Неправда! – обиделся Борис.

Встал с дивана, подошел к окну, открыл посильнее форточку, вдохнул свежего воздуха. Опомнился: «Тебе не дует?» Ира отрицательно покачала головой. Борис все-таки немного прикрыл форточку, снова сел на диван, смущенно улыбнулся.

– Ну да, ты права – так получается. Но ведь правда дурацкая фраза! А насчет закона природы.… Не знаю, может и так. Хотя, мне кажется, человек слишком сложен для таких объяснений. Слушай, а ведь тогда выходит, что я тебя не по закону люблю! За это не сажают?

– Господи! – вздохнула Ира. – Вечно у тебя все не так! Нет, ты ненормальный.

– Ага! – легко согласился Борис. – Но тогда и ты ненормальная. Раз с таким живешь.

Ира покрутила пальцем у виска, затем выставила вперед руку с двумя оттопыренными пальцами, засмеялась.

– С кем поведешься! Ты есть сегодня еще будешь, ненормальный?

В феврале потеплело, с небес то и дело сыпал мокрый снег. Под утро еще подмораживало, днем улицы покрывались грязной кашей, было сыро и неуютно. Начали ломать филармонию и магазин «Ландыш». Утром и вечером над Минуткой кружили, заслоняя небо, громадные стаи грачей. Орали, хлопали крыльями, будто совещались – пора ли уже возвращаться в Россию или еще задержаться здесь, где так тепло и полно еды.

Ира становилась все более нервной: она то безудержно ласкала Бориса, словно спеша насытиться, то замыкалась в себе, прислушиваясь к происходящим в организме переменам.

– Боря, неужели ты готов прожить всю жизнь один? Хорошо, хорошо, не цепляйся – вдвоем? Ладно, сейчас мы молоды, а потом, в старости.… Не скучно?

– Ирочка, может не надо?

– Нет, ты скажи! – упрямилась Ира.

– Ладно, – вздыхал Борис. – Ну откуда я знаю, что будет потом, Ира? Одно могу сказать точно – мне с тобой скучно не может быть никогда! А тебе разве нет?

«Ну вот!» – с тоской думала Ирина. – Боря в собственном репертуаре. Детский сад! И ведь он действительно так думает. Даже не думает – чувствует! Как там говорила Танюшка: «Брак – это в первую очередь ответственность и тяжелая работа, а твоему Бореньке лишь бы играть, пусть даже и в любовь». Ну, насчет игры в любовь – это конечно перебор, а в остальном…Может, она права? И что – переделывать? Ерунда! Нереально, да и это будет совсем другой человек. О, господи – ну почему все так сложно?»

– Боря, ты помнишь, сколько мне лет? Понимаешь, что потом может быть поздно?

– Ир, ну не надо! Зачем ты нервничаешь? Говоришь, будто я тебя аборт заставляю делать.

– Еще не хватало! Но ведешь себя так, что хочется это сделать самой.

– Ирочка, милая, ну что я могу сделать? Ты подожди немного, подожди – может, я еще обрадуюсь.… Иди ко мне!

Запах черемши продержался долго, почти до марта. Потом подул теплый ветер, и в городе запахло другим: свежестью, первыми цветами и пылью. В апреле стало совсем тепло – хоть рубашку надевай. Часто моросил дождик, на деревьях распустились листья. В мае весь город наполнился дурманящим запахом сирени. Сирень цвела повсюду: в парках, скверах, школах, детских садах, во дворах, просто вдоль тротуаров.

Наконец–то, открыли новый мост.

В начале лета Сунжа за пару дней из медлительной и сонной реки превратилась в бурлящий поток. Вода ревела, как реактивный самолет, заглушая все вокруг, уровень поднимался с каждым часом. Вечером мутный поток полностью скрыл гранит набережной, перевалил за ограждение и устремился в парки. Нижнюю часть сквера Лермонтова затопило полностью: вместо клумб и асфальта плескалась грязная вода, плавали обломки деревьев. Через день вода спала, но последствия устранялись еще долго.

Отцвела визитная карточка Северного Кавказа – вонючка, имеющая почти никому неведомое красивое латинское название, и на город опустилась жара. Солнце палило с самого утра, к полудню асфальт раскалялся так, что плавился под ногами. Далекие снежные вершины угадывались на горизонте только рано утром, пока воздух не заполнял смог и испарения. Улицы опустели, фонтаны оккупировали загорелые дочерна пацаны. В двухкомнатной квартире на Минутке были открыты все окна, но легче не становилось.

Опасных разговоров Ира больше не заводила, то ли смирившись, то ли полностью уйдя в свои ощущения. А может, надеялась, что время само все расставит по местам. Она и сама этого точно не знала. А Борис…Борис тоже ждал. Ему вдруг стало неприятно смотреть на ее округлившийся живот. От этого становилось стыдно, но ничего поделать с собой он не мог. Переводил взгляд на светящиеся глаза и заклинал про себя: «Только бы не заметила!» Еще недавно он глаз не мог отвести от тонкой фигурки жены. А ночью – когда она выходила из душа и, немного смущаясь, специально задерживалась на пороге комнаты!.. Поблескивали капли влаги на обнаженной коже, и Борис чуть не задыхался от счастья. И вот…Господи, почему все так сложно?

Жара не спадала.

В августе Борис отвез жену в роддом. В открытое окно такси врывался раскаленный воздух, над асфальтом кривлялось марево, в голове царила растерянность.

Дома легче не стало. Квартира, ставшая пустой и непривычной, давила, в голову лезли дурацкие мысли. Борис включил вентилятор, лег на диван. Не помогло: мир изменялся на глазах и будущее пугало. Борис оделся, вышел на улицу. В полупустом вечернем магазине купил бутылку «Российского», вернулся домой.

Теплое вино ударило в голову сразу. «Ну вот, – подумал Борис, – а говорил, что не напьюсь».

В понедельник он собрался с духом, заперся в кабинете и позвонил в роддом.

– Баженова, Баженова… – зашуршала бумагами медсестра. – Папаша, поздравляю, у вас сын! Три…

– Жена как себя чувствует? – перебил Борис.

– Три шестьсот! Вы что не слышите, папаша?

– Слышу я, слышу! – повысил голос Борис. – Жена как? С ней все нормально?

– Какой–то вы странный, папаша! – обиделась медсестра. – У него сын родился, а он «жена, жена». Нормально все, что с ней сделается!

Борис положил трубку, достал сигарету. «Ну, папаша, что чувствуешь? Рад? Горд?» Ни гордости, ни радости не ощущалось. Только растерянность и еще – где-то глубоко-глубоко – досада. Оттого, что все произошло так быстро, оттого, что жизнь теперь будет другая. Оттого, что никогда не вернуть уже времени, когда их было в мире только двое, и никто больше им не был нужен.