— А где у тебя заварка? — спросил из кухни Славик. — Никак найти не могу.

— Сейчас! У меня одно дополнение есть, пока не забыла. Я хочу пригласить нескольких подруг. Вы не возражаете? Невеста ведь обязана иметь подружек?

— Да? — спросила Тамара Васильевна. Новость не доставила ей удовольствия, однако эта тетя умеет и не такие неприятности, наверное, переносить. — Мы, правда, не хотели по-купечески роскошествовать, круг будет самый узкий, семейный. Но если вы так хотите, то конечно-конечно, приглашайте. А сколько их будет?

— Двое или трое.

— Лучше бы двое, ладно?

Ладно — Антошкина и Лобзикова. А умную птицу все равно уговорить не удастся. Ей ведь заранее не скажешь, что все будет не так, как они планируют. А жаль, с ней вдвоем (ну и Антошкина с Оленькой поддержат, если поймут) они бы в этом узком кругу порезвились, как хотели. Но она и одна что-нибудь придумает.

— Нин! — опять позвал Славик. — Тут у тебя и заварки нет совсем. Может, кофе?

— Нет-нет! — сказала Тамара Васильевна. — Только не кофе, сегодня нужно хорошо выспаться. Завтра еще столько дел.

Тетя хочет сегодня спокойно спать? Предоставим ей такую возможность, там еще две пачки есть. А мы, Славик, лучше кофе, да? Да не гляди ты на маму, послушный сын! Мы с ней прекрасно поняли друг друга — это ведь такая малость, что ничего уже не изменит, не правда ли? «Девушка, чай и два кофе!» — «Сию минуту!»

— Ну спасибо, милая, — сказала Тамара Васильевна, поднимаясь с гостеприимной тахты. — Очень мило посидели. Славик, ты тоже вставай, поймаешь мне такси. Не беспокойтесь, милая, он сейчас к вам вернется.

Мама сказала — так и будет, он вернется. Жалко, что он не оставил сигарет — очень хочется курить, даже пальцы дрожат. Но ничего, он сейчас вернется, и они спокойно, не спеша покурят. А пальцы, наверное, от кофе дрожат — кажется, она слишком крепкий заварила.

Конечно, все было без дурацких глупостей. Славик заехал за ней на бежевой «Волге» около часа. Нина увидела в окно, как подъехала машина, и порадовалась, что она без этих глупых лент и кукол. Тамара Васильевна и Владислав Андреевич приедут в загс на другой, тоже, конечно, без пупсов. Регистрация в два, можно особенно не торопиться, чуть походить, привыкая к фате, — черт побери, как жаль, что надеть ее можно только один раз в жизни и так ненадолго. Ведь если будешь второй раз выходить замуж, фата уже не понадобится, потому что нечего уже ей будет символизировать… А интересно быть в фате: словно отгороженная от всего мира, словно ты только сама по себе и какая-то новая реальность вокруг тебя появляется (давно мы в эти игры не играли). Восточные женщины, наверное, понимали свою паранджу иначе — как тюрьму, как заточение, поэтому и стали сбрасывать ее. А вот если относиться к ней как к символу невинности, нетронутости и все время держать это состояние в себе, эту мысль — «я ничья» — в голове? Все время смотреть на мир как на рынок, как на гигантскую барахолку, где ты можешь выбрать за свою невинность любое, — и ничего не выбирать. Жить только этим своим состоянием — всемогуществом, которое рухнет, естественно, как только схватишься за что-нибудь по-настоящему.

— Что ты улыбаешься? — спросил Слава-жених.

— Я думаю, как бы я себя чувствовала, если бы этой ночью у меня все было впервые.

— И как, интересно?

— Не знаю. Но что-нибудь от меня исходило такое, что ты бы сейчас валялся на земле, не смея и глаз поднять, правда?

— Наверное. Но хочешь, я и сейчас встану на колени? Или там, перед загсом?

— Нет, не надо. Это будет неправдой. Зачем нам эти игры?

— Мы кого-нибудь ждем?

— Нет. Антошкина и Лобзикова прямо в загс придут, сбегут с последней пары.

И все-таки странно, что ее, что их никто не сопровождает. И стыдно даже. Словно они самозванцы какие-то или делают это понарошку, как в кино. Но если бы кино снимали, здесь бы уже толпа стояла — хотя бы из статистов. А так даже Кантора нет. Она ему, конечно, не говорила, что сегодня регистрация, но мог бы и сам догадаться, взять такси, подъехать и сейчас вот тут стоять (а потом ехал бы за их машиной, как почетный эскорт). Но не взял, не стоит железный Канталуп — сказал как отрезал. А может, у него операция? Может, он какой-нибудь страдающей женщине в эти минуты помогает? Там он нужнее, конечно. Потому что она, ведь не страдает? Нет, ничуть. У нее все прекрасно. И девочки уже стоят с букетом у дверей загса. И у Славиных родителей букеты будут в руках — все будет прекрасно. Кто это решил, что она страдает?

Заминка вышла с фотографированием — уже после всей этой процедуры.

— Наверное, не стоит, — сказала Тамара Васильевна, обернувшись к Нине. — Довольно пошловатый обычай — все эти карточки, альбомы. Как вы думаете?

— Да как же пошлый! Да вы что! — крикнула Оленька, захваченная торжественностью момента. Ей это предложение, наверное, святотатством показалось. — Конечно фотографироваться! И шампанское прямо здесь. Правда, Зина?

— Я думаю, что надо, — спас положение Владислав Андреевич. Он-то уж, конечно, лучше всех здесь знает, что и как взрывается, специалист по твердому топливу, а оно, как известно, и в космической технике применяется. — Давайте снимемся все вместе, а потом молодые — отдельно.

— И с нами отдельно, — не уступала Оленька. — Мы сами заплатим, да, Зина?

Ну воспитаньице! С такой не пропадешь. Хотя смешная она сейчас, как рассерженный котенок. А Владислав Андреевич — чудо как импозантен. Высокий, стройный, с копной седых волос. Совсем неплохо иметь такого родственника. Кто же он ей теперь, свекр? Да, свекр, кажется. А слово просто омерзительное, что-то в нем овощеворонье: свекр! свекр!

Далее в трех машинах (у Славика сестра старшая есть, оказывается, — она с мужем и еще какие-то дядя и тетя вполне приличного вида) прямиком в «Метрополь». Жаль, что не выезжает шофер на резервную полосу — тут нельзя, милиция на каждом шагу, но все равно очень быстро и довольно торжественно — современная кавалькада.

Нина и не заметила даже, когда, на каком перекрестке к ним присоединился (как с неба упал) строй амазонок. И не какой-нибудь там жиденький, как из мотоциклистов, когда они длинные машины сопровождают по этому проспекту с Внуковского аэропорта до Кремля и обратно, а толпа-лавина в несколько десятков (или сотен?) голов и грив. Неслышно цокая, она, эта лавина, несется рядом сквозь все эти машины, троллейбусы, сквозь пешеходов и милиционеров, ничуть не стесняясь препятствий, а словно забавляясь ими. Только не озорничайте, девочки! Еще рано. Все будет потом. Еще не вечер, как говорится.

— Я тебя сегодня съем! — говорит Слава, приваливаясь к ней на заднем сиденье машины. — Да сними ты эту дурацкую сетку.

Ну-ну, помечтай, голубчик, помечтай!

— Осторожно, — говорит Нина, — ты мне платье изомнешь, а я сегодня красивой быть хочу.

— Ты и так самая-самая!

Он, конечно, так и думает. Хорошо это и жаль. Но что поделаешь, если все так складывается?

Амазонки особенно разошлись, скользя мимо (или вдоль?) знакомых мест — Моховая, Манеж, родной университет слева проскочил… Сейчас, кажется, все разнесут. Потом, словно оттолкнувшись от асфальта, вскинулись и поплыли вверх — над крышами машин, этажами, — как тогда фигурка коленопреклоненной Софьюшки наискось от окон библиотеки полетела. Приехали, значит, если эскорт удалился.

В ресторане немноголюдно, хотя по фигуре швейцара, по тому, как он им навстречу двинулся, видно было, что он просто так, с улицы, никого не пустит. А зал почти пустой, только за несколькими столиками обедали — сразу не разберешь, кто. Можно спокойно оглядеться, что это за учреждение такое, — Нина здесь ни разу не была, да и вряд ли попадет еще когда-нибудь. «Метрополь» все-таки! Начало века, русский модерн. Официанты в белых фраках. В центре — бассейн. Рыбки у них там, наверное, плавают. Музыки вроде никакой. Но это, наверное, потому что днем, а вечером, конечно, что-нибудь играет. Ну и хорошо, танцев, значит, не будет. А может, жалко, что не будет? Или тут вообще не танцуют?