— Что — не понял?

— Уточните, какие будут бутерброды.

— А! К водке кета, наверное, холодного копчения пойдет, шпроты, а икры, извините, нету.

Пока он на кухне все это уточнял в последний раз, Нина посмотрела картинки, развешанные по стенам: что это он там, у черта на рогах, для себя построить собрался? Ничего, с размахом задумано. Не один какой-нибудь домик, а скопище невиданных, летящих куда-то сооружений на тонких, как у рюмки (ассоциация явно связана с предстоящей выпивкой), ножках-подставках — может, даже целый город. Только зачем? Для одного — явно многовато. Лучше бы какую-нибудь избушку спроектировал, сейчас многие строят себе коттеджи в окрестностях Магадана — некоторые даже с банями или саунами. Или он это не для себя, а для какой-то организации старался?

— Ну ладно, — позвал он ее к придвинутому к тахте столику, — прозит!

С ним, конечно, китайчиков-дракончиков не увидишь — только пригубил и отставил рюмку. Алика Пронькина явно не хватает. Ну да ничего, будем считать, что мы сильно замерзли и нам необходимо было стремительно где-то спрятаться. Прозит!

А теперь он за маринованными огурцами так же стремительно ускакал. Так и не спросишь, зачем он эти картинки рисовал. Все больше и больше на того Гиви в аэровокзале походит: о Гиви тоже ведь неизвестно было, зачем он там.

— А это, — сказал С., когда она все-таки успела задать свой вопрос, — только не пугайтесь, пожалуйста, — новая столица.

Вот так, ни много ни мало. Хорошо, что хоть предупредил.

— А зачем такое?

— Ну, видите ли, столицы, как и все на свете, неизбежно стареют. Появляются новые экономические, социальные, политические возможности и требования (это — в самой общей форме), которым старый город уже не может отвечать, требуется новый.

— Но почему же так далеко, около Красноярска?

— Потому что это — середина, центр страны. Раньше, еще столетие, даже пятьдесят лет назад, вся Россия умещалась в нескольких центральных областях, а Сибирь, Дальний Восток, наш регион висели, как гигантская гиря, как чудовищной тяжести рюкзак на спине. Историю вы, наверное, знаете. Знаете, как осваивали Урал, как двинулись дальше — Кузнецк, Новосибирск, Комсомольск… Но сначала это были лишь очаги, потом — центры, теперь — комплексы. А завтра — это звенья, причем во многом решающие, гигантского организма, и естественно желание быть к ним ближе, что позволит и старые районы предохранить от перенасыщения промышленностью, населением и прочим (в частности — спасти исторический облик городов и поселков), и новые районы развивать еще более последовательно и оперативно.

— А что, — спросила Нина, в общем-то уже представляя, что за всем этим стоит, но, видимо, заразившись сегодня страстью к уточнениям, — а что — был конкурс? Есть постановление соответствующее? Что-то я про это ничего не читала.

— Постановления нет. И не будет еще, наверное, лет двадцать. Потому что денег нет. Как экономист, вы это понимаете.

Естественно. Новая столица — миллиарды рублей. А где их взять? И так, кажется, все трещит. Для сельскохозяйственного освоения Восточно-Сибирской низменности требуется — кто-то уже посчитал — 25 миллиардов рублей. Тогда она даст столько зерна и мяса, что проблема с питанием всей страны будет решена на сто лет вперед. Заманчиво? Еще как, тем более что теперь даже в Магадане, не говоря уже о Хабаровске, да и всей Сибири, приличного мяса в магазине не купишь. Но… дорого, средств нет. А тут — новая столица. Это ведь и вовсе роскошь.

— Но ведь строили! — завозражал, угадав, о чем она думает, архитектор С. — Только война кончилась, — представляете, что было, — а в Москве стали строить высотные здания. МГУ, новое здание, это вы знаете, приняло студентов уже в пятьдесят четвертом году, через девять лет после конца войны! А это, вы тоже знаете, громадное и по нынешним меркам сооружение. И все остальные здания — Министерство иностранных дел на Смоленской площади, административное здание у Красных ворот, гостиницы «Украина» и «Ленинград», жилые дома на площади Восстания и Котельнической набережной — они ведь все в то же время, чуть раньше или чуть позже, были закончены. А тоже будь здоров домики!

Конечно-конечно, все это очень интересно, но, кажется, звонить маме не придется — не будет она здесь задерживаться. Хотя Алик Пронькин и строит ей из-за плеча архитектора С. веселые рожи, но… Не тот случай, да? Она-то это лучше понимает. И в том сне С. вроде с неба не падал, в тот ряд не становился — качался над залом на какой-то трапеции почему-то. А что эта трапеция означает? Ничего, наверное. Или: высокий полет души, возвышенность помыслов… Может быть, но она-то здесь при чем? Ни при чем, точно. Ему скучно типовые коробки привязывать, и он придумал себе игрушку на всю жизнь — проект новой столицы. Вот пусть и играет. Или все-таки падал?

— А как она будет называться? — спросила Нина.

— Кто?

— Ну столица ваша.

— Не знаю. Ничего не придумывается. Но, наверное, нужно как-то с Сибирью связывать: Сибирск, Тайга… Но, я вижу, вам это не очень интересно.

— Отчего же? — соврала Нина. — А что специалисты говорят?

— Да в общем-то, ничего. В принципе все сводится к тому, что затея эта преждевременная, а может, и вовсе несбыточная.

— Но вы так не считаете?

— И да, и нет.

Тихий городской сумасшедший. Вежливый, доброжелательный, а там, в тире, своих врагов одного за другим неоднократно расстреливает — мысленно, конечно. А она-то думала, что он ее распростертой фигурой любуется. Да ему, наверное, ненависть все застит, весь мир, а не только какие-то там ножки. Так что пусть Пронькин успокоится и перестанет подмигивать. Какое дело амазонке до воздушных замков и их строителей? Это ведь из совсем другой оперы.

Но ведь падал же он тогда с колосников! Сейчас она это точно вспомнила.

Она уже уходила, заглянула напоследок, в пальто, в пустую комнату, удивилась, сразу не увидав его, скользнула взглядом по занятным, но не более того, картинкам на стенах и только тут увидела хозяина, замершего у окна: вцепился в подоконник обеими руками и дрожит… А это он плачет, оказывается. Смешно?

Еще смешнее, что она, только догадавшись, что он плачет (так и поверила сразу — а вдруг бы он хохотал в этот момент по неизвестной причине?), так же молча, как и одевалась, сняла пальто, пересекла комнату и пристроилась щекой к его вздрагивающей спине. Ну не дура ли? И это она — стремительная и безжалостная амазонка, столько их, ничтожных и жалких, истоптавшая своими стальными шпильками, стольких выбросившая под тяжелые колеса — и вот разжалобилась. Но, выходит, она никогда в жизни, то есть на самом деле, не видела, как они плачут. А они тоже плачут, оказывается.

— Мам, — сказала она, обвернув трубку концом косынки, чтобы было слышно похуже, — я из автомата у овощного звоню. Софьюшке что-то неважно, я у нее останусь. Нет, «скорую» пока не надо. Утром прибегу пораньше. Ну, целую. Спокойной!

Наверное, и погода была виновата — она с нервами бог знает что разуделывает. А интересно, вспомнит ли архитектор С. о ней, когда его проекты начнут воплощаться?

Еще одна древняя категория — одноклассники. За столько промчавшихся после школы лет их в Магадане почти не осталось. А еще говорят — второе поколение, золотой фонд! Ни один ведь, кроме Нины, после окончания института не вернулся — все где-то устроились, женились, замуж вышли… Только Катька Пылаева, двоечница-просветительница, бессменную вахту у прилавка винного отдела в центральном гастрономе несет, как ни придешь, она там околачивается — рот до ушей, настроение превосходное… Интересно, чему она радуется? Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю..? (тоже Пушкин, между прочим). Или в слабоумие впала, благо умом никогда особенно не отличалась? Но держится гордо, ни разу денег не попросила, только: «Привет, Нин! Как дела? Как производственные успехи? Какая у тебя шапочка хорошенькая!» Да, хорошенькая, ты бы ее сейчас за червонец спустила.