Если б от Толика было так легко отвязаться!..

Она работала, а он мерзко и монотонно канючил под руку; раздражало это всё больше и больше:

— Машка… Это же фуфло. На фига тебе снимать эти сиськи и задницы… кого таким сейчас удивишь? Халтура для пенсионерок. Позавчерашний день. А мы с тобой… Это же наш звездный час! Драйв, улет, оргазм! Такого еще никто не делал! Мы покажем суперкласс современной журналистики! «По следам» побьет все рекорды посещаемости!

Обслуживающий персонал несколько раз пытался разъяснить Толику, где двери, но он вел себя упорнее конфликтной коротышки. И мудрее: он вообще их не замечал.

— Машка! Шестой час уже! Пошли их всех на…

Послать хотелось его самого, но Маша прекрасно знала, что это бесполезно. А положение становилось опасным: с каждой минутой Толиковы художества отнимали у нее всё больше очков и щедро добавляли их Васе–Коле. Надо что–то делать. Щелк. В полный рост. И еще раз. Теперь портрет…

— Слушай, — шепнула она в микроскопическом зазоре между барышнями, — будь человеком, спустись вниз. Жди меня там, тут уже недолго осталось. Хорошо?

Он вроде бы перестал нудить, и, закрепляя успех, Маша бросила скороговоркой:

— К семи должны успеть. Без нас не начнут.

Хотелось курить. Жутко.

* * *

— Катя звонила! — крикнула мама из кухни.

— Ага, — отозвался он.

Прошел в душ. Сегодня он уже был в душе два раза: с утра и после тренировки, — но в такую жару стоит пробежаться по улице, и от футболки несет, как из раздевалки на сборах, несмотря на антиперспиранты. Кстати, мать погладила белую рубашку или, как всегда, забыла? Надо напомнить, время еще есть.

Времени было достаточно, чтобы пройти с десяток билетов по литературе. Водя упругим пучком струй по плечам, Стар твердо решил так и сделать. Сдать экзамен лучше всех в классе! А почему бы и нет, ему не слабо. Главная загвоздка — стихи. Особенно тот длинный, про войну, из пятого билета. Вот с него и начнем.

Закрутил кран и, не удержавшись, глянул в зеркало. Врет он всё, этот психованный Бейсик, и типа–достоверные источники его врут. Насчет того, будто у мелких мужиков всегда больше, чем у высоких, — полная фигня, треп в надежде на благоволение Открывачки. А Марисабель хихикала, потому что дура. Все они дуры, малолетки сопливые. Все до единой.

Обернувшись полотенцем, Стар вышел из ванной. И чуть не столкнулся с мамой; в руках у нее, прихваченная двумя тряпками, дымилась огромная кастрюля. Сразу опять стало жарко. Мама вскрикнула, отступая на шаг:

— Сережа!

— Я не хотел. Предупреждать надо.

— Мог бы обвариться! Это компот. Отнеси на балкон. Тебе Катя звонила.

— Уже знаю, — он аккуратно перехватил из ее рук тряпочки, правую ладонь тут же обожгло сквозь истертую ткань. — Черт! Зачем я тебе прихватки дарил?

— Она опять звонила. И просила перезвонить.

— Ей надо, она и перезвонит. Ты меня пропустишь или как?

Мама посторонилась, и Стар, вытянув руки, потащил кастрюлю с компотом по коридору. Горячий пар от кастрюли мгновенно свел насмарку весь эффект от принятого душа. Ладно, перед выходом по–любому надо будет залезть еще. В дверях гостиной обернулся:

— Погладь рубашку, мам! Слышишь?

Оставив компот остужаться (ха–ха!) на балконе, Стар прошел к себе в комнату. Включил гуделку–вентилятор: громко взвыло, на стенах зашелестели уголки плакатов с игроками Эн–Би–Эй, но прохладнее в его тесном тамбуре окнами на солнце не стало. Стар взгромоздился с ногами на диван, занимавший полкомнаты, и раскрыл хрестоматию. Стих про войну не вызывал никаких чувств, кроме тоски, — даже здоровой спортивной злости. А надо.

Не то чтобы он хотел оттянуть момент. Но, в конце концов, нужно же как–то взбодриться, обозначить, наконец, высокую цель, как выразился бы Бейсик. Не вставая, Стар протянул руку к этажерке, нащупал между корешками двух толстых книг и вытащил за уголок узкий конверт. Полюбовался голографической эмблемой турфирмы: дракон на гребне переливающейся волны. Открыл, провел подушечками пальцев по тисненой бумаге с округлым и тускло–блестящим, как бронзовая медаль, текстом. Красота!..

А бабки ребята еще досдадут. Куда они денутся?

Вздохнул и героически всмотрелся в первое четверостишие. Прикрыл книжку, заложив пальцем, попытался повторить. С первого раза, естественно, не вышло.

А второй перебил телефонный звонок.

— Дылда? — наугад, вместо «алло», спросил Стар. И угадал.

— Я тебе звонила, — в ее голосе, как всегда, подрагивала обида. Не на него, на жизнь. — Тебе мама передала?

— Нет, — соврал он. — А что случилось?

— Да нет, ничего. Просто, во–первых, у тебя есть в тетрадке по Лимбергу про виды аберраций?

— В тетради нету. Но в учебнике же всё написано, он больше не спросит. А что, литературу ты уже всю выучила?

— Конечно. А ты еще нет? У тебя проблемы? Я вообще–то могла бы прийти и…

— А во–вторых?

— Что? — не поняла Дылда.

— Я спрашиваю, что во–вторых? «Во–первых» проехали.

Образовалась пауза. Стар мог поспорить, что оскорбленная теперь уже на него лично Дылда решила бросить трубку и даже поднесла ее к рычагу. Но потом передумала.

— Во–вторых, — она говорила звонко, словно роняла металлические слезы, — я сегодня не смогу пойти. К Еве на день рождения. У меня дела.

— Какие дела?

— У меня… у меня экзамен послезавтра!.. Короче, я не обязана отчитываться. Ты староста, я тебя предупредила. Пока.

Стар послушал с десяток коротких гудков, пожал плечами. Тоже дура.

Снова раскрыл хрестоматию. Военный стих расстилался по бумаге, бесконечный, словно окружное шоссе, заворачивая за горизонт следующей страницы. Ступить на эту дорогу требовало большего мужества, чем располагал Стар после разговора с Дылдой. Экзамен у нее!.. а у кого не экзамен? Полный идиотизм. Но Дылда по крайней мере безропотно сдала двадцатку. Чего не скажешь о многих других.

Он всё еще держал в руках телефонную трубку. Кстати. Нажал на рычаг и, услышав длинный гудок, по памяти отстучал номер Марисабели. Память на цифры у Стара была хорошая, он запросто держал в ней телефоны едва ли не всего класса. Если б со стихами оно выходило так же легко!..

— Здравствуйте! Можно Марину? Спрашивает староста класса.

Привычку солидно представляться Стар выработал давно: это сокращало вступительную часть разговора и открывало внушительный кредит доверия со стороны родителей одноклассников, а особенно одноклассниц. Но не всегда в тему: словоохотливая бабушка Марисабели буквально вцепилась в него, в подробностях, по–родственному рассказывая, почему именно внучки нет дома. Стар пропускал ее слова мимо ушей пачками, выискивая лазейку для побега из разговора; речь будто бы шла о каком–то конкурсе красавиц в телевизоре… и наплела же Марисабель своей наивной бабуле! В конце концов он зацепил левой рукой рычаг. Нет, правда, случайно. А что, случаются же помехи на линии!

Бейсик, как сообщила его мать, ушел в интернет–кафе. Лысого просто не было дома: его старший брат не стал вдаваться в объяснения. Еще несколько номеров вообще не отвечали; и где народ носит, как будто никому не надо готовиться!.. А вот Воробей снял трубку сам.

— Стар? — Энтузиазма в его голосе не слышалось. — Привет.

— Привет. Зубришь?

— Ну? — Воробей явно тревожился. С чего бы это?

— Собираемся возле метро, в полседьмого, как договорились. И деньги не забудь.

— Какие деньги?

— Слушай, — болтать с ним хотелось не больше, чем с Дылдой или бабушкой Марисабели. — Не валяй ваньку. Я почти половину доложил своих, из тех, что у меня на мопед.

— На фига?

Стар выругался мимо трубки. Хотя можно было бы и не мимо.

— Стар, — голос Воробья вдруг понизился, стал почти интимным. — Я тебе одну вещь скажу. Я ж так понял, ты еще не в курсе, боятся говорить, сволочи, а я скажу. Ты меня слушаешь?

В чем сила шестерок: их презираешь, но слушаешь, никуда не денешься. Стар поморщился, сцепил зубы и коротко выпустил в щель между ними: