Забавный получается разговор, констатировала Эва без намека на внутреннюю улыбку. Самое смешное, что Лимберг однозначно пишет в уме его стенограмму. И цель у него, конечно, самая благородная: разобраться, понять, помочь. Все вокруг словно сговорились ей помогать!..

…настоял, что ожог надо смазать мазью, предусмотренной для подобных случаев личной аптечкой сотрудника цивильных спецслужб. Аптечка находилась в кабинете, том же самом — или точно таком же, — где Эва была в прошлый раз, и в позапрошлый, и так далее. Дракон, семейное фото, компьютер, почему–то развернутый монитором на три четверти к двери. Хотя, впрочем, понятно, с какой целью. Чтобы сразу. Наповал.

— Извините, — довольно убедительно смутился цивил, возвращая монитор в исходное положение. — Перед церемонией я как раз занимался… Мы заблокировали сигнал их сервера, ведутся переговоры. Можете не волноваться, кроме нас с вами, этих фотографий пока никто не видел.

«Пока» у него вышло профессионально, почти без нажима. И времени ей дали ровно столько, сколько нужно. Дабы успела узнать и ужаснуться, но не особенно разглядела детали, вряд ли столь пикантные, как того требует классика жанра. Далее подразумевалась внятная душеспасительная беседа, каковая, разумеется, и воспоследовала. Скучная, словно похоронный штатский костюм.

Вот тут–то Эве и сделалось всё равно. Женщина стала функцией. На тот момент — аналитической функцией, размышляющей, как такое возможно. Технически.

С фотографиями проще всего: на вооружении цивилов наверняка имеется любая оптика. Действительно ли они размещены в реально существующем интернет–издании? Она тогда скользнула взглядом по шапке сайта бездумно, не прочитав, — да какая разница. Подбить же стаю десятиклассников не идти на день рождения к училке тем более проще простого. И, наверное, совсем нетрудно соответствующим образом проинструктировать отдельно взятого мальчика пятнадцати лет…

Но неужели они срежиссировали даже искру от салюта?

* * *

Дылда рыдала отчаянно и молча, не снимая очков: из–под оправы с запотевшими стеклами блестели мокрые щеки и шмыгал малиновый нос. Смотреть на нее было жалко. Даже Открывачке.

— Не реви, — миролюбиво сказал он, возлагая пятерню на ее плечо; естественно, с высоты парапета. — До осени возьмут нормальную литераторшу. И причапаем толпой типа пересдавать: ты, я, Бейсик…

Дылду передернуло — то ли от прикосновения, то ли от предложенного синонимического ряда; так или иначе, Открывачка потерял равновесие, чуть не полетел с парапета на газон и выматерился, помянув Дылду уже в одном ряду с училкой, писателем Антоколовским и прочими классовыми врагами. Затем уселся поудобнее, подвинув Воробья, и закурил что–то самокрутное, мерзкое. Впрочем, тут, на свежем воздухе, почти не чувствовалось.

— Расслабьтесь, — сообщил Бейсик. — Пересдадим уже сегодня. Еве кое–что популярно объяснят, приведут некоторые соображения, и… — Он многозначительно хихикнул. — А кое–кому и без того светит гарантированное двенадцать.

Дылда подняла зареванные глаза. Без очков — очки она протирала носовым платком. Высморкалась туда же, несколько раз моргнула и снова их надела.

Бейсик молчал, обернувшись к дверям школы. До них отсюда было самое малое шагов десять, но интуиция никогда его не подводила.

Двери отворились медленно, артистично, и в проеме показалась Марисабель. Плавно, никуда не торопясь и никого не замечая, поплыла вниз по ступенькам; эротизм ее движений напрочь перечеркивал и клетчатую юбку ниже колен, и косичку за спиной, и полное отсутствие косметики. Бейсик присвистнул. Воробей и Открывачка заерзали на парапете. Дылда чихнула.

— Вот западло, — бросила Марисабель, поравнявшись с группой. — Если б знала, пошла бы первая отвечать. А теперь торчи тут до двух… Как будто у меня своих дел нет.

— Ты шо? — не понял Лысый. — Она же всех валила!

— Плевать, — отозвалась Марисабель.

Загадочности в ее тоне было не меньше, чем у Бейсика, а неотразимости гораздо больше. Навстречу длинной сигарете, извлеченной из скромного портфельчика, защелкали зажигалки. Дылда поморщилась, но всхлипывать перестала.

— Это всё потому, что мы не пошли к Еве на день рождения, — тускло выговорила она. — Я бы на ее месте тоже обиделась.

Марисабель искоса бросила на нее взгляд, в котором аккумулировалось всё, что она думала о перспективах Дылдиного одинокого сорокалетия. Но тема не стоила того, чтобы ее развивать. Однако и подавать сногсшибательную новость вот так сразу, без эффектной паузы, не хотелось. Да и присутствовали не все, кого Марисабель желала бы видеть при ее оглашении. Так что она сексуально затянулась и оперлась на парапет, раздвинув локтями Воробья с Открывачкой.

— Как сообщают компетентные источники, — изрек Бейсик, — Ева Николаевна не скучала.

И замолчал, торжествующе глядя на Марисабель. Один–ноль. Попробовала бы она теперь заикнуться о чем–нибудь своем. Зашикали б насмерть.

— Что, неужели Блинбергу обломилось? — схохмил Лысый. Все прикололись, но ненадолго; из разрозненных смешков образовалась тишина.

— Ну? — нетерпеливо пискнул Воробей.

Бейсик наслаждался.

Открывачка спрыгнул с парапета и несколько раз прошелся туда–сюда по плиткам аллеи, едва не сбив с ног Дылду, попятившуюся на газон. Как ни странно, на бесхитростной Открывачкиной физиономии шевелилась работа мысли. Остановился он внезапно, так что из–под подошв его кроссовок взметнулась пыль, словно из–под колес резко тормознувшего автомобиля. Развернулся к Бейсику:

— Стар?!

— Стар, — чуть разочарованно, однако не без уважения подтвердил тот.

— Убью гада.

Дылда вздрогнула, споткнулась о бровку. Лысый и Воробей переглянулись, пытаясь переварить ошметья информации; выспрашивать более полную версию было стремно. И только Марисабель, выпустив к небу узкую, как миниатюрный смерч, струйку дыма, требовательно заявила:

— Не поняла.

— Шо тут непонятного, — процедил Открывачка. — Я всегда говорил, что он сука последняя. Поперся. Еще и с подарочком небось. За общее бабло. Сволочь.

Бейсик хихикнул. Он никогда не выдавал всю ценную информацию сразу, только порционно. И все об этом знали.

— Ну? — не выдержала Марисабель. Два–ноль.

— Не стоит жалеть бабки на прощальный подарок любимой учительнице, — игнорируя одноклассницу, сказал Бейсик, интимно склонившись к Открывачке; вообще–то они оба и не думали сдавать никаких денег. — Тем более что наш староста отработал за всех. Вот только не надо завидовать.

— Кому завидовать? — зазвенела Дылда.

Бейсик развел руками:

— Вопрос, конечно, интересный. Я бы ответил, что Еве: в ее–то возрасте!.. но, если подумать, — он поморщился. — Ковер у директрисы… фи. Хоть бы дали уволиться по собственному желанию. А зато кому–то — двенадцать баллов. Так что, возвращаясь к вопросу, это с какой стороны посмотреть…

— Стар идет, — с подчеркнутым безразличием бросил Воробей.

Все обернулись: синхронно, как на торжественной линейке.

Стар шагал по параллельной аллее школьного сквера, периодически скрываясь за тополями и снова появляясь в геометрически одинаковых отрезках между ними. Его баскетбольная фигура в костюме и при галстуке отталкивалась от земли пружинисто, словно собираясь взлететь; и точно, на подходе к очередному дереву Стар взмахнул «дипломатом», перебрасывая его, будто мяч, в другую руку, и в высоченном прыжке коснулся косой ветки, нарушавшей форму тополиной кроны. И пошел дальше, чуть запрокинув голову, как если бы подсчитывал ласточек в небе. Одноклассников он, разумеется, не видел. И плевать на них хотел — с высокого, понимаете, дерева.

Дылда подалась вперед, опять топча газон, однако передумала, не окликнула. Открывачка стиснул кулаки и пробормотал что–то матерное сквозь зубы. Лысый хмыкнул, Воробей негромко, но расчетливо присвистнул. Бейсик состроил одну из своих многовыразительных гримас, значение которой можно было бы описать как минимум в двух абзацах.