— За вашими отъезжающими и провожающими следили гестаповцы, — заговорил Юрген, не глядя на Антона. Положив руки в перчатках на руль, он смотрел вперед. — Мне не хотелось, чтобы они засекли встречу одного из советских людей с офицером люфтваффе.

— Прости меня, пожалуйста, — виновато сказал Антон, — я не подумал об этом.

— Ничего, ничего, — успокоил его Юрген. — По-моему, они не заметили, как ты пытался заговорить со мной. А если и заметили, то содержание разговора вряд ли вызвало подозрение.

— А Пятов не пытался приблизиться к тебе? — спросил Антон, подумав, что Володя, наверное, не раз видел Юргена в офицерской форме и не мог не узнать его.

Юрген улыбнулся.

— У Пятова большой опыт.

— А гестаповцы не могли заметить, как я подсел к тебе в машину? — забеспокоился Антон.

— Думаю, нет. За мной не следят. Сначала я ехал на некотором расстоянии от вас и окликнул тебя, лишь убедившись, что вами никто не заинтересовался. Они поспешили за советником Двинским и другими из полпредства.

Автомобиль вырвался на широкое шоссе, разделенное зелено-серой полосой на два рукава. Заметив впереди идущую синюю машину, Юрген дал газ и погнался за ней. Его лицо мгновенно изменилось: спокойное, мягкое выражение сменилось недовольным и злым. И только когда его автомобиль оставил позади синюю машину, Юрген снова мягко улыбнулся.

— Не могу терпеть, если впереди меня кто-то маячит, обязательно должен догнать, а потом и перегнать.

Антон засмеялся.

— И так до бесконечности? Машин-то на дороге много.

— И так… пока не вернусь в город. Там светофоры уравнивают всех.

Антон был доволен, что оказался с Юргеном наедине и мог наконец разрешить мучивший его вопрос: почему не произошел обещанный переворот? Кто кого обманул: Гитлер — заговорщиков или заговорщики — соучастников заговора? Сегодня, бродя в одиночестве по Берлину, Антон остановился перед газетным киоском, у которого невероятно толстая немка вывешивала послеполуденные газеты, зажимая их на веревочках деревянными прищепками, какими обычно закрепляют во дворах выстиранное белье. Центральное место первых страниц занимала фотография — сухое, надменное лицо, наполовину спрятанное военной фуражкой с высокой тульей и большим козырьком. Особое внимание привлекал тонкий прямой нос и костлявый подбородок, выпяченный и загнутый вверх, — хоть вешай на него фуражку. Под фотографией значилось, что фюрер и верховный главнокомандующий назначил генерала Бека командующим первой армией — одной из четырех, направленных к границе Чехословакии. Беку, о котором ходили слухи, будто он отстранен с поста начальника штаба сухопутных сил за то, что открыто осудил военные замыслы Гитлера, вдруг поручалось командовать авангардом германских войск! Появление «генерала-заговорщика» в новой роли было последним ушатом воды на робко тлевшие в душе Антона угольки надежды на заговор. Он спросил Юргена, что бы это значило.

— Вероятно, то, что написано, — сухо и даже недовольно ответил Юрген, не отрывая взгляда от дороги.

Миновав большую желтую стрелу с черными словами «Берлинер ринг» — «Берлинское кольцо», он снизил скорость и, направив машину по правому рукаву, вывел ее на просторное бетонированное шоссе. Построенное совсем недавно, это шоссейное кольцо опоясывало столицу и связывало все дороги, ведущие в город и из города. Антон, предположивший по указателям, что они направляются в Потсдам, теперь не знал, куда едут, и спросил об этом.

— Поедем по кольцу, — коротко отозвался Юрген и, лишь обогнав идущий впереди «мерседес» и выровняв машину, пояснил: — Когда мне особенно тошно, я выбираюсь на это кольцо и гоню машину с такой скоростью, какую она выдерживает. Быстрая езда успокаивает.

— А сейчас тебе тошно?

Юрген кивнул.

— Почему?

— Наверно, потому, что я никогда еще не был в таком идиотском положении.

— Что случилось?

Юрген обогнал еще одну машину, потом погнался за следующей и, только оставив ее позади, продолжил:

— Молодым дуракам вроде меня намекали, что генералы оторвут голову всякому, кто посмеет поставить под угрозу существование Германии, втянув ее в войну на два фронта. Когда же Гитлер объявил, что намерен в самое ближайшее время решить «чехословацкий вопрос» силой, эти же генералы стали яростно добиваться, чтобы «богемский ефрейтор» именно им доверил повести войска. Они соглашались возглавить армию, корпус, дивизию, полк, что угодно, лишь бы только участвовать в военном походе, который обещает обильную добычу, награды и почести. Не только на том решающем совещании в Нюрнберге, но и на последующих оперативных совещаниях в штабах, где генералы оставались с преданными им офицерами, ни один из них не поднял голос против предстоящего нападения на Чехословакию.

— Может быть, струсили?

— Нет, они смелые люди, и многие из них предпочтут умереть, чем показать трусость. Но они всегда отличались также и покорностью. Свои спины они держали прямо, как предписано уставом, но в душе сгибались перед старшими по чину, по должности, по положению, по власти, по богатству.

— И сейчас согнулись перед Гитлером, хотя то, чего он хочет, противоречит их убеждениям?

— Я не уверен, что это противоречит их убеждениям, — произнес после некоторого раздумья Юрген, прибавляя газ, чтобы догнать очередную машину. — Я думаю, планы Гитлера соответствуют их желаниям.

Большой широкозадый «хорьх», беззаботно катившийся по ровному, просторному шоссе, вдруг начал набирать скорость и подался немного влево с явным намерением помешать машине Юргена обогнать его. Юрген наклонился к рулю и стиснул губы, прищуренные глаза с ненавистью смотрели на идущую впереди машину. Увеличив скорость, он повел автомобиль по кромке узкой зеленой полосы, разделявшей шоссе надвое. Левые колеса машины могли врезаться в мягкий грунт, и Антон, опасаясь аварии, невольно схватился обеими руками за сиденье. Автомобиль Юргена, обходя «хорьх», почти вплотную прижался к тому, заставив водителя резко свернуть вправо. Выйдя вперед, Юрген направил автомобиль на обочину, покрытую щебнем, и мелкие камни, как шрапнель, брызнули из-под колес в «хорьх». Спасаясь от каменного града, тот резко затормозил и остановился. Посмотрев в зеркальце над ветровым стеклом на неудачливого соперника, Юрген ожесточенно выругался: он не прощал даже неудачникам. «Не хотел бы я иметь его своим противником», — подумал Антон, поглядывая на Юргена сбоку.

— И давно ты стал думать, что планы Гитлера соответствуют желаниям ваших генералов? — спросил он, заметив, что Юрген, успокаиваясь, сбавил скорость.

— Не очень давно, — ответил тот. — Я ведь искал среди военных убежища от нацистов. Думал, что вермахт — единственная сила, способная оказать им сопротивление, поэтому стремился надеть военную форму. Конечно, я знал, что были военные, которые симпатизировали нацистам, и помнил, что Людендорф — это усатое олицетворение нашего военного духа — шагал плечом к плечу с Гитлером во время скандального «пивного путча» в Мюнхене. Я помнил также слова генерала Рейхенау, обращенные к нам, молодым офицерам: «Мы и без партийных билетов — национал-социалисты, причем самые лучшие, серьезные и преданные. Вермахт — единственная, последняя и самая большая надежда фюрера». Но в целом армия казалась мне силой, которая противостояла и будет противостоять нацистам.

Юрген обогнал еще одну машину и, сбавив скорость, коротко взглянул на Антона.

— Но чем теснее вхожу я в офицерскую среду, — заговорил он, — тем больше убеждаюсь, что наши генералы хотят того же, что и Гитлер, что он, перефразируя генерала Рейхенау, стал единственной, последней и самой большой их надеждой. Не армия — детище Гитлера, а Гитлер — детище армии. Наши генералы сделали Гитлера! Без их скрытой, но решительной поддержки он или не был бы у власти вообще, или давно слетел бы к чертовой матери.

— А ты не преувеличиваешь, Юрген?

— Нисколько!

Антон усмехнулся его горячности, но опровергать не стал. Он лишь спросил, каким образом пришел Юрген к этому выводу. Оказалось, что, пожелав узнать, какие же силы в армии могли стоять за спиной тех, кто предложил его родственнику-майору подобрать надежных офицеров, которые помогли бы «упрятать птичку в клетку», Юрген решил заглянуть в архивы: разведчики — а его недавно перевели в особо секретное, подчиненное лично Герингу разведывательное «Исследовательское управление» — «Форшунгамт» — обычно начинали с изучения прошлого. Он просмотрел старые документы, касающиеся отношения армии к приходу Гитлера к власти, его расправе с штурмовыми отрядами, провозглашению Гитлера президентом. Старого фельдмаршала — президента Гинденбурга — «тошнило от мысли иметь рядом с собой жалкого ефрейтора, к тому же вонючего происхождения», и все же старик назначил Гитлера канцлером, потому что этого потребовали генералы. Те же генералы дали приказ гарнизонам и частям армии силою оружия подавить выступления рабочих, вышедших в те дни на улицы под лозунгами коммунистов: «Долой Гитлера! Долой фашистскую диктатуру!» Вся армия была приведена в состояние боевой готовности, когда Гитлер решил расправиться с недовольными, беспокойными и потому опасными для него штурмовиками. Отрядам эсэсовцев, на которых возлагалось «предупредительное кровопускание», были предоставлены армейское оружие, боеприпасы, транспорт, казармы. В ряде городов офицеры вместе с эсэсовцами нападали на пьяных или спящих штурмовиков, выводили их во двор или на улицу и тут же расстреливали. В Мюнхене, где бойню возглавил Гитлер, под ружье был поставлен весь гарнизон, получивший приказ подавить возможное сопротивление штурмовиков. Донесения военных округов о массовых расстрелах и убийствах штурмовиков, а также видных, но не угодных нацистам деятелей завершились копией короткой торжествующей телеграммы, которую военный министр Бломберг послал вечером того дня командующим военными округами: «Чистка прошла безукоризненно. Помощь вермахта не потребовалась». Там же лежала записка офицера генерального штаба о том, что некоторые генералы требуют расследовать странные обстоятельства убийства в собственной квартире недавнего военного министра генерала Шлейхера и его жены. На записке рукой главнокомандующего сухопутных сил генерала Фрича написано: «Пусть все спокойно выполняют свой долг». Задолго до смерти Гинденбурга Бломберг и Фрич заготовили приказ о приведении вооруженных сил к присяге Гитлеру. Заранее игнорируя «народное волеизъявление», каким бы оно ни было, генеральская верхушка самовольно сделала «богемского ефрейтора» преемником фельдмаршала. Офицеры и солдаты присягнули «президенту и фюреру» — звание, сочиненное, вопреки распространенному мнению, не Геббельсом, а генералами — и «богом клялись» служить ему и «жертвовать жизнью».